Занимательная Греция - Гаспаров Михаил Леонович (книга регистрации .TXT) 📗
Высокого роста, светловолосые, синеглазые, без бород, с длинными висячими усами, разукрашенные золотыми ожерельями и браслетами из своей добычи, галлы были неистовы в сражении. Они, как пифагорейцы, верили в переселение бессмертных душ и потому не боялись гибели. Пленников они десятками убивали в жертву богам. В плен они не сдавались: если не могли убежать, то убивали себя. Потом, когда гроза миновала, греческие мастера внимательно и с уважением изображали гибнущих галлов в своих скульптурах. Одна из таких скульптур, «Умирающий гладиатор», вдохновила Байрона, а потом Лермонтова на знаменитые стихи.
Три больших похода совершили галлы на греческие земли. Первый поход отбили боги, второй — царь, а третий — князь.
Первый поход был на Дельфы: варваров издалека манила слава их богатств. Прямо из Македонии галлы двинулись на юг. Число их казалось грекам несметным. Вновь, как двести лет назад, греки встретили варваров у Фермопил, вновь отбили их лобовой натиск и вновь были обойдены по тайной кружной тропе. Греческое войско отступило на священную гору Парнас; Дельфы лежали, открытые варварам. Вот здесь и вступились боги за свою святыню: это было последнее вмешательство сказки в греческую историю, и о нем рассказывали с упоением. Богов было трое: дельфийский Аполлон, землеколебатель Посейдон и лесной Пан. Аполлон грянул грозой и бурей в лицо недругам — во вспышках молний грекам виделась фигура бога. Посейдон сотряс землю непривычным галлам землетрясением, и с окрестных гор на галльский стан покатились громадные глыбы. А Пан посеял в галльском полчище тот «панический» страх, который и теперь называется этим именем: отважные гиганты испугались неведомо чего, в собственных криках им чудились греческие, в греческих — галльские, они бросались, ничего не видя, друг на друга, и больше галлов пало от своих же мечей, чем от греческих. Говорят, когда-то Александр Македонский спросил галльских послов: «Боитесь вы меня?» Галлы ответили: «Мы боимся только одного: что небо рухнет на землю». В страшный день перед Дельфами галлам показалось, что небо рушится на землю, — и они обратились в бегство. Божий гнев преследовал их до конца: племена, к которым переходило награбленное в Греции золото, вымирали от мора одно за другим, пока не решено было бросить это проклятое золото в священный пруд галльских богов близ реки Гаронны. А когда в эти галльские места пришли римляне и вытащили золото из пруда, то сделавший это полководец вскоре же потерпел страшное поражение и умер в изгнании.
Второй поход галлов был в Азию. Там враждовали меж собою полузависимые князья, до которых не доставала крепкая рука царя Селевка. Один из них пригласил галлов к себе на помощь, обещав богатую добычу; галлы пришли и уже не ушли. Они грабили Малую Азию из года в год, и греческие города не жалели денег, чтобы откупиться от них. Наконец на них вышел сам царь Антиох, сын и наследник Селевка. Галльское воинство выглядело так страшно, что Антиох почти не надеялся на победу. Победу доставили ему слоны: от вида и рева неведомых чудовищ галлы бросились в бегство, не сойдясь даже на выстрел из лука; их конница смешалась с пехотой, их боевые колесницы — здесь, в Малой Азии, появились у них и такие — губили их собственное войско. Победители ликовали, Антиоху было поднесено модное прозвище Спаситель, но Антиох был мрачен. Он сказал: «Да будет нам стыдно, что победою мы обязаны только неразумным животным!» — и приказал на победном памятнике изобразить только слона с поднятым хоботом и ничего более.
Третий поход галлов был на Пергам. Это был неприступный город на крутой горе, где когда-то царь Лисимах сложил свои сокровища и оставил при них верного человека из рода Атталидов. Лисимах погиб, Атталиды стали князьями Пергама, обстроили его на Лисимаховы деньги прекрасными храмами и портиками, завели вторую в мире библиотеку с ее пергаментными книгами. Пергамские богатства не давали покоя галлам: они двинулись войной на Пергам и были разбиты князем Атталом. И эта победа была увековечена по-царски: сын Аттала Евмен воздвиг в Пергаме небывалой величины алтарь с надписью «Зевсу и Афине, даровательнице победы, за полученные милости». Это была постройка величиной в половину Парфенона; поверху шла колоннада, окружавшая жертвенник, к которому вела лестница в двадцать ступеней высоты и двадцать шагов ширины, а понизу шел рельефный фриз высотою в рост человека, бесконечной полосой огибавший здание, и на этом фризе изображено то же, что было выткано на покрывале парфенонской Афины, — борьба богов с гигантами, победа разумного порядка над неразумной стихией. Здесь схлестываются руки, выгибаются тела, простираются крылья, извиваются змеиные туловища, мукой искажаются лица, и среди теснящихся тел вырисовываются могучие фигуры Зевса, мечущего молнию, и Афины, повергающей врага. Таков был Пергамский алтарь — все, что осталось нам от галльского нашествия.
Агид и Клеомен
Спарта давно уже сошла со страниц нашей книги. Она перестала быть великим государством. О древней простоте и равенстве осталось лишь воспоминание. Когда-то здесь было 9 тысяч равных земельных наделов и 9 тысяч равноправных граждан-воинов. Теперь здесь было 100 богачей-землевладельцев, 600 разоренных должников, от них зависящих, а остальные тысячи давно уже не считались гражданами. Все это нищее многолюдство тосковало о том же, о чем мечтала беднота по всей Греции: об отмене долгов и переделе земель. Кто обещал бедноте отмену долгов и передел земель (а это означало резню богачей), тот дорывался до тирании и держался у власти долго ли, коротко ли, в зависимости от своих дарований. В Спарте случай оказался особый: здесь тираном, обещающим народу отмену долгов и передел земель, стал законный спартанский царь. Это повторилось дважды: при прекраснодушном мечтателе — царе Агиде и при деловитом воине — царе Клеомене.
В Спарте, как и в древности, было два царя из двух династий. Но цари эти были .по существу лишь полководцами при правительстве эфоров, избираемом богачами. Да и быть полководцем становилось все трудней: в гражданское ополчение бедняки не шли, нанимать наемников было не на что. А враги у Спарты были сильные: города Пелопоннеса сплотились в Ахейский союз, а города и племена средней Греции — в Этолийский союз. Однажды этолийцы, вторгшись в Спарту, увели 50 тысяч человек пленными рабами; такого позора в истории Спарты еще не было. И только один старик спартанец сказал: «Спасибо врагу: он избавил Спарту от бремени слабых».
Царь Агид был молод. Мысль о возрождении древней простоты и силы кружила ему голову. Он ходил в простом плаще, купался в холодном Бвроте, ел черную похлебку и прославлял старинные обычаи. Молодежь прихлынула к нему, а старики чувствовали себя, по выражению историка, как беглые рабы, когда их возвращают строгому господину — Ликургову закону. Агид объявил в собрании, что он и все его родичи отрекаются от своих несметных богатств и отдают их для передела между гражданами. Собрание рукоплескало. Объявили отмену долгов, на площадях разложили костры и жгли в них долговые расписки. Но это длилось недолго. До передела не дошло: знатные товарищи Агида не спешили отдавать свое имущество. Разочарованный народ охладел к Агиду. И тогда началась расправа.
За расправу взялся второй царь — Леонид. Агида хотели схватить — он укрылся в храме. Леонид подослал к нему мнимых друзей, они уверили молодого царя, что он может выйти из храма хотя бы в баню. Греки любили чистоту, и царь поддался уговорам. Здесь-то, на пути из бани, его связали и оттащили в тюрьму. Его спрашивали: «Кто был твоим подстрекателем?» Он отвечал: «Ликург». Палач не решался поднять руку на царя: царь был лицом священным, его щадили даже враги в бою. Агид сказал палачу: «Не печалься обо мне: я погибаю беззаконно и потому лучше и выше моих убийц» — и сам вложил голову в петлю. Мать Агида стала плакать над его телом — ей крикнули: «Ты думала, как он, — ты умрешь, как он!» И она встала навстречу петле со словами: «Только бы на пользу Спарте!»
