Когда я был мальчишкой - Санин Владимир Маркович (читать книги онлайн без регистрации .txt) 📗

Владимир Маркович Санин

Когда я был мальчишкой

ОТ АВТОРА

Когда повесть написана от первого лица, автор оказывается в сложном положении.

Многое из того, что пережил Мишка Полунин, пережили и мы, его сверстники, мальчишки тридцатых годов.

Мы — значит в том числе и я.

Этим и ограничивается автобиографичность повести «Когда я был мальчишкой».

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ПЕРВЫЕ ШАГИ ПО ЗЕМЛЕ.

КОМУ ИНТЕРЕСНО БЫТЬ МАЛЬЧИШКОЙ!

У меня есть одна знакомая, ханжа, равной которой свет не видывал. Когда она, закатив глаза, щебечет: «Моё святое, чистое детство!» — у меня начинается приступ удушья. Уж я-то знаю, что в детстве она была феноменальной плаксой и ябедой, которую дружно ненавидел весь класс.

И, вообще говоря, я вовсе не считаю детство самым счастливым периодом своей жизни. Кому интересно быть мальчишкой, когда каждый, на каждом шагу, каждым своим словом тебя чему-то учит! Не было дня, чтобы в мою детскую голову не вколачивались бы разные выгодные для взрослых мысли. Только в старших классах, когда мы открыли Конституцию, я узнал, что имею права. А до этого, насколько я припоминаю, моя жизнь состояла из одних обязанностей. Я должен был ходить в школу, учить уроки, примерно себя вести, бегать в магазин за хлебом и уважать человека. Из всех обязанностей эта была самой непонятной и мучительной. Во всяком случае, меня прорабатывали чаще всего именно потому, что я недостаточно уважал того или иного человека. Иногда это был случайный прохожий, и тогда я отделывался лёгким внушением. Иногда это был хороший знакомый, а однажды, увы, начальник отца, и тогда следовали чувствительные оргвыводы. А между тем даже в том памятном случае с начальником я не сделал ничего такого, что противоречило бы моему представлению об уважаемом человеке. Я просто посоветовал ему вытирать ноги, потому что полы всё-таки моет не он, а моя мама.

Разумеется, моё детство состояло не только из разного рода неприятностей. Были в нём и довольно славные страницы: жаркий футбол на пустыре, рогатки и драки на свежем воздухе. Однако мы свято верили в одно: взрослым жить лучше. Законы устанавливали они, а в истории мира не было такого случая, чтобы законодатели себя обижали.

Нас, мальчишек, держали в ежовых рукавицах.

Наше детство было отравлено тем, что на самые интересные фильмы нас не пускали. Шестнадцатилетних подростков, готовых вспыхнуть как порох от поцелуя на экране, пускали, а нас — нет. Это было обидно и унизительно.

Нам не разрешали курить. Мы с горьким недоверием слушали жалкие уверения взрослых, что курить вредно. Уверяли они обычно с папиросой во рту, пуская перед нашими носами заманчивые белые кольца.

И вообще самое интересное, самое приятное на свете объявлялось вредным: до синевы купаться в реке, играть до упаду в футбол, читать до глубокой ночи, ходить зимой нараспашку — и прочие радости, без которых немыслим мальчишка, были вне закона.

А школа? Кто придумал переэкзаменовки, отметки по поведению, роспись родителей в дневниках и вызов к директору за разбитое стекло? Взрослые.

Ну кому интересно быть мальчишкой?

Взрослому лучше.

Он может, ни у кого не спросясь, съесть хоть десять штук эскимо. Он может хоть до утра читать, ходить в любое кино и курить сколько душе угодно. Взрослый, стоит ему захотеть, может купить себе вафли или собаку.

Взрослые могут все. И единственное, чего они не могут, — это понять мальчишку. Того самого мальчишку, жизнь которого состоит из длинного перечня обязанностей. Книгу о мальчишке они написать в состоянии, но понять его — никогда.

Однако скажу вам одно: будь я волшебником, то сделал бы так, чтобы хотя бы один год снова побыть мальчишкой. Нет, не мудрым взрослым в мальчишеской шкуре, а самым настоящим мокроносым мальчишкой с разбитыми коленками и фонарём под глазом. Не знаю, как объяснить такое противоречие, но я бы это сделал.

Однако прошлого не вернуть. Как говорил мой друг Федька, весь рассказ о котором ещё впереди, «одно и то же мороженое нельзя съесть два раза», Потом, когда я стал взрослым и прочитал уйму книг, я понял, что у Федьки был ум философа. Быть может, сейчас он сказал бы по-иному, что-нибудь вроде того, что «время необратимо», но это уже не то.

Да, прошлого не вернуть, и никогда мне больше не быть мальчишкой. Я могу надеть короткие штаны, но они уже будут называться шортами; я могу постричься «под нулёвку», но это будет лысина; я могу залезть в соседский сад и потрясти грушу, но это будет воровством.

Все будет не так. Назад можно перевести часы, но не время. Все мы, хотим того или нет, меняем молодость на опыт, силу на знание. Сначала мы этим гордимся, потом делаем вид, что гордимся и, наконец, откровенно сожалеем о безвозвратно ушедшем. Ибо мы, как скряги, живём на жалкие проценты с капитала, имя которому — молодость.

Но я вовсе не собираюсь хныкать по этому поводу. В наш реалистический век уже не найдёшь на земле волшебных источников, в которые входят дряхлые старцы, а выходят молодцы с розовой кожей. Детство — это путешествие, которое никому не удалось совершить дважды.

Одно и то же мороженое нельзя съесть два раза, говорил Федька. Но для того, чтобы взглянуть на прошлое из-за моего письменного стола, не нужны волшебные машины Уэллса и Рэя Брэдбери. Воспоминания — вот телескоп, через который мы видим прошлое, видим издали, многого не различая в тумане, но всё-таки видим.

ДЯДЯ ВАСЯ

Отец работал на машиностроительном заводе начальником цеха. На этом заводе он начинал ещё до революции учеником слесаря, отсюда в 1919-м он ушёл на гражданскую войну и год спустя возвратился обратно с врангелевской пулей в бедре и с партийным билетом в кармане гимнастёрки.

На заводе отца уважали, и мама очень этим гордилась. Она прощала ему то, что он жил в цехе больше, чем дома, и то, что по воскресеньям у него вечно были авралы, — прощала потому, что сама жила судьбой родного завода, на котором, она, тогда ещё молодая работница, познакомилась с весёлым, острым на язык рабфаковцем, ставшим её мужем. И отец тоже гордился мамой: не всякая жена позволит, чтобы в квартиру чуть ли не ночью вваливался добрый десяток друзей, которые курили махорку, выпивали два самовара чаю и до хрипоты шумно обсуждали заводские дела, положение в Германии и события в Испании. А мама не только позволяла, но и сама участвовала в спорах, время от времени призывая лишь кричать потише, чтобы не разбудить детей.

Хотя уже прошло много лет, один ночной разговор я отчётливо помню до сих пор.

На заводе был цех по ремонту танков, и несколько раз в год проверять его работу приезжал военпред, Василий Павлович.

Об этом человеке я должен рассказать прежде всего, потому что с его именем крепко связаны последующие события.

Василий Павлович, дядя Вася, был другом отца по гражданской войне, и когда он навещал завод, то останавливался у нас. В петлицах у него было по ромбу, на поясе в деревянном футляре висел именной маузер — личный подарок командарма Фрунзе, а на широкой груди сияли два ордена Красного Знамени. Когда мы с дядей Васей выходили на улицу, за нами, как за ядром кометы, тянулся длинный хвост терзаемых завистью мальчишек. Зная, чего от него ждут, дядя Вася всегда останавливался и ворчал: «Валяйте, только без драки!» Один за другим пацаны подходили, почтительно дотрагивались до орденов и гладили торчащую из полированного футляра рукоятку маузера.

— А купаться пойдём, дядя Вася?

— Хитрецы! — смеялся наш гость. — Как-нибудь потом.

Невысокий и грузный, дядя Вася был очень силён: до революции он, волжский грузчик, потехи ради выходил на арену цирка против профессиональных борцов и не раз их побеждал. Он с удовольствием возился с детьми — своих у него не было; я помню, как все смеялись, когда он входил в реку, неся на себе гроздь из полудюжины восторженно орущих пацанов.