Тихий звон зарниц - Сабинина Людмила Николаевна (хорошие книги бесплатные полностью .txt) 📗

Людмила Николаевна Сабинина

Тихий звон зарниц

Все это было. И бомбежки но пять раз в сутки, и бегство из родного села в последний момент, уже под артиллерийским обстрелом и пулеметным — с воздуха.

Двести километров дороги, забитой беженцами, повозками, узлами, велосипедами, детскими колясками. Молча, наклонив головы, горбатясь вещмешками, шли день и ночь… Кто выбивался из сил, сворачивал на обочину, ложился где попало и так отдыхал короткие часы… А мимо прокатывался людской поток, и отставать было нельзя: ухом, прижатым к земле, щекой, ладонью, распростертой в пожухлой сырой траве, ощущали: земля дрожит. Издали слышался металлический лязг. Кто-то бросил: «танки». Слово это, обгоняя идущих, заметалось от обочины к обочине, улетело вперед. Люди поднимались, бросали в канаву тяжелые узлы с пожитками, налегке втискивались в толпу беженцев. Случалось, процессия делилась на два ручья, обтекала какое-нибудь препятствие: вдребезги разбитый грузовик или просто огромную яму — воронку.

Однажды путь загородила груда изломанного, черного от копоти металла. Самолет. Не поймешь чей — наш или немецкий…

Ночью идти было труднее — люди теснились, толкались, наступали друг другу на ноги — но зато спокойнее: ночью не бомбили.

Днем часто бывало — звенящей крышей нависал самолетный визг и рев. Вмиг пустела дорога. Все бросались в придорожный кустарник, бежали — пригибаясь — в поле, ложились где попало. Хотелось вжаться в землю, уйти в нее с головой; ноги немели от ожидания: вот-вот ухнет где-то совсем рядом, ослепит, и — конец. А тяжелая, зловеще зудящая крыша снижается. Словно высматривает, намечает жертвы. Все ниже, ниже. И вот уж совсем над головой — удушливый, знойный, моторный гул.

Люди обливаются потом, ждут…

В какой-то миг все поле будто перекосило. Дрогнула, качнулась земля, и люди мгновенно оглохли: поднимают головы, что-то кричат друг другу, но ничего не слыхать. Хрястнуло совсем близко, из земли выскочил чудовищный черный куст, не успел распуститься — рядом вырос другой. Полыхнуло жарким, оранжевым… В тот день Катя лежала в канаве у самой дороги. Над головой беспрерывно гудело. «Ой, как долго сегодня», — подумала Катя. Потому что бомбили уже не раз, но все кончалось очень быстро. Один, два, три захода, потом они улетели. Сегодня — все иначе. За спиной, в поле, то и дело бухало.

Катя подняла лицо от земли и вдруг увидела, как по дороге чиркнула полоска пулеметной очереди. «В меня», — мелькнула мысль. Но стремительная змейка не успела добежать, поникла. Над ней медленно оседала пыль… Где-то сбоку сверкнуло, затрещало, рассыпалось. Она зажмурилась, уткнулась лицом в траву.

Все кончилось неожиданно. Небо снова стало пустым и высоким. Голосила, кого-то оплакивая, женщина, ревели дети. А по дороге уже шли. Раскачивались заплечные мешки, дорога чернела людьми до самого горизонта.

Катя долго отыскивала в толпе мать, так и не нашла. Пришлось идти одной. Они так договорились с матерью — если потеряются, идти вместе со всеми до ближайшего населенного пункта, там и ждать друг друга. Оставлять записочки, где только можно, и обязательно — на почте, в школе, райкоме и эвакопункте. Таких записок множество видели они по пути: «Толик! Я и папа ждем тебя в Семеновке!», «Мамочка, я иду к тете Паше в Горки!», «Добрые люди! Спасите нашего Ваню, трех лет, он потерялся в Перемерках, под Калинином, пальтишко синее, шарфик в клеточку, ушанка меховая. Митюшины. Наш адрес…», «Детки, Зина и Витя! Идите в Кашин, будем ждать вас в эвакопункте. Мама».

В ближайшем селе Катя отыскала почту, прочла все до единой записки, расклеенные снаружи. Весточки от матери не было. Школьное крыльцо тоже пестрело объявлениями. На одном было: «Ищу дочь Катю пятнадцати лет. Катюша, я иду в Кашин. Жду тебя у дяди Юры. Мама». И внизу подпись: «Семахина К.». Бывает же такое! Сначала Катя чуть с ума не сошла от радости, прочитав «Ищу дочь Катю пятнадцати лет». Только ведь мама не Семахина К. и никакого дяди Юры у них в Кашине нет.

Уже стемнело, когда она приплелась обратно к почте. Если мама находится сейчас в этой деревне, то, конечно, ждет ее где-нибудь около почтового ящика. Так уговорились…

Деревянные ступени показались ей слишком высокими, а на ботинках налипло по целому пуду грязи. Ноги сделались вдруг какими-то ватными, заболела спина, и Катя присела на ступеньку. За спиной у нее висел совсем небольшой вещевой мешок. В нем лежала ее новая шерстяная кофта, новые туфли, выходное серое платье — к окончанию семилетки купили — и полбуханки хлеба. Поклажа невелика, но стоило прислониться спиной, как мешок больно надавил на лопатки и позвоночник. В горле пересохло, и Катя вспомнила, что она с утра еще ничего не ела… За дверью слышались голоса. Что, если мама там? Катя уцепилась рукой за балясину перил, поднялась, медленно взошла по ступенькам и приоткрыла дверь. Пахнуло душным, накуренным. В темноте светились угольки папирос. Помещение, видно, было набито битком.

— Дверь закройте, кто там? — сонно сказали с полу. — Дует же.

Катя осторожно прикрыла дверь, постояла в темноте. Кто-то храпел, кто-то вздыхал в углу.

— Мам! — вдруг позвала Катя. И сама удивилась, какой у нее голос — жалобный, тонкий. — Мам! Ты не здесь?

Ответа не было. Только зашаркали подошвами, кашлянули по-стариковски, две папиросных точки погасли, третья еще попыхивала красным угольком.

— Мам! — снова позвала Катя.

— Видать, нету здесь мамки, — снова кашлянув, отозвался старик. — Садись, где стоишь, завтра мамку поищешь.

— Господи! — взмолились на полу. — Тычет и тычет башмаками своими. У меня ребенок, а она тычет.

— Извиняюсь, — робко сказала Катя и в темноте кивнула.

— Чего там извиняюсь, садись на пол, место еще есть. Хватит топтаться!

Катя осторожно, боясь кого-нибудь задеть, опустилась на пол. Сразу обдало теплым от спящих вповалку. Нащупала гладкую бревенчатую стену, вытянула ноги. Посидев с минуту, почувствовала, как начало клонить в сон. Сняла со спины мешок, подложила под голову.

— Эх-ма, горя-то, горя-то, — проскрипел стариковский голос.

— Горя сейчас — хоть залейся, — отозвались из угла.

— Бомбили сегодня, — встрепенулась вдруг Катина соседка, — говорят, семь человек убило, двадцать ранило.

— Разве? Что-то не видал. Ранило скольких-то, этих видал — увезли. А убитых не видал…

Катя насторожилась. А что, если и маму… Да нет, она оставалась на том месте часа три, бегала смотреть, как раненых укладывали в машину. Матери среди них не было… Завтра, конечно, она найдется. Конечно, найдется. Еще бы не найтись…

— Экая прорва, — завздыхал старик. — Киев забрали… Харьков. Всю Украину захватили, на Москву идут. Силища экая.

— Жмут, гады. Своими руками их бы изорвала…

— Детишек жалко. Детишки не виноватые. Мучаются тут с нами…

— Мальчонку видела давеча. Тоже от своих отстал. Идем, говорю, с нами. Не захотел. Мать, говорит, искать буду. Мальчонка лет десяти, не более…

Пол был прочно угрет спящими, и Кате сделалось тепло и сонно. «Да здесь, видно, и днем и ночью спят, — подумалось ей. — Одни уходят, а на их место сразу же ложатся другие». Сон сморил ее, а перед глазами все еще покачивались чужие рюкзаки, узлы, тюки с домашним скарбом, грудные ребятишки… Ночью дверь то и дело открывалась, кто-нибудь входил, чиркал спичкой, место искал, чтобы лечь.

— Как там, идут? — спрашивали из темноты.

— Идут, — устало отвечал новоприбывший, — прямо демонстрация.

— А мы тут лежим. Подниматься надо. Ох ты, батюшки, ведь ни зги не видать.

— Лежим тут. Долежимся…

— Долежимся. Пора уходить.

— У нас вон соседнюю деревню сожгли. Страсть.

— Это еще ничего. Говорили, карательный отряд подойдет — хуже будет. Ну, мы и снялись. Едва успели.

— С детишками-то поранее надо бы.

— Да кто же знал. Ох, горе горькое, чем их кормить, где ночевать…

Перед самым рассветом Катя проснулась. Дверь была приоткрыта, и с улицы доносились топот, покашливание, голоса. «Ой, чего это я. Надо ведь маму искать». Она поднялась, торопливо надела на спину мешок. Почему-то болела шея, ноги распухли так, что шнурки врезались, и было больно ступать. «Хорошо еще, что не разулась на ночь, пожалуй, ботинки-то и не натянуть бы теперь». Она вышла на крыльцо. Было еще совсем темно, сеял холодный мелкий дождь. Вокруг — ни огонька. А на дороге стоял сдержанный говор — мимо шли и шли. Те, кто был еще достаточно силен и не хотел задерживаться в этой деревне. Под покровом темноты — уйти как можно дальше, благо не бомбят.