Я еду на верблюде - Василевская Галина Онуфриевна (читаемые книги читать txt) 📗

Галина Онуфриевна Василевская

Я еду на верблюде

В Асуан

Думаете, все было так просто? Сел в самолет и прилетел в Асуан? Как бы не так. Сначала я завоевывал право на путешествие. А потом… Все интересное было потом. Но если бы я съездил только в один лишь Асуан, и то считал бы, что мне повезло.

Живу я в Минске, а папа мой живет и работает в Асуане. Асуан от Минска далеко, дальше, чем от Москвы, даже дальше, чем от Артека. В Артек, если получишь путевку, можно сесть в поезд и поехать или на самолете полететь. А в Асуан так просто не попадешь. Ты можешь умирать от желания поехать туда, можешь по ночам не спать, думать об этом путешествии — и все равно не поедешь. Потому что Асуан находится на другом материке, в Африке, и добираться туда надо через несколько стран и даже через три моря.

И вот я еду в Асуан.

Мой папа помогает строить там одну из самых высоких в мире плотин.

В прошлом году папа сказал мне:

— Закончишь успешно пятый класс, будешь хорошим парнем — возьму тебя на каникулы в Асуан.

Думаете, легко мне было? Пятый класс это вам не какой-нибудь там четвертый. Тут и предметы новые и учителя. По каждому предмету другой учитель.

Сколько фильмов я не посмотрел. Сколько раз на каток с друзьями не сходил. От телевизора убегал в другую комнату. Все уроки учил, чтобы хоть тройку не схватить. А эти тройки, как нарочно, так и лезут в дневник. Только зазеваешься, а она тут как тут. Сядет на краешке и усмехается нахально, словно говорит:

— А я уже здесь. Попробуй меня выбросить.

И вправду, попробуй. Ничего не выйдет. Резинкой потрешь — дырка будет. Это специально из такой бумаги дневники делают, чтобы стирать отметки трудно было.

Так что лучше не пускать тройки ни в дневник, ни в тетрадь. И я старался.

А когда по истории начали проходить древний Египет — тут уж в моем дневнике одни пятерочки красовались.

А как же иначе! А вдруг и я увижу те самые пирамиды, о которых в учебнике написано и которые стоят на земле пять тысяч лет. Даже трудно представить себе — пять тысяч лет!

Что такое «хороший парень» — папа не сказал. Да я сам додумался.

Начал с того, что слушался маму, мыл посуду, чистил пылесосом ковры. Но я понимал, что этого мало. Я хотел, чтобы папа гордился мной, и решил совершить героический подвиг.

Каждый день после школы я приходил на мост через Свислочь, стоял часами и ждал: а вдруг кто-нибудь случайно упадет в воду. Тогда я сразу брошусь и спасу этого человека. Про меня напишут в газете. Я получу медаль, стану знаменитым и пошлю эту газету папе.

Целую неделю ходил я на мост. Никто не тонул. Зато мама начала интересоваться, где это я пропадаю, почему так поздно возвращаюсь из школы.

И я понял: чтобы совершить подвиг, нужно много свободного времени. А у меня времени не было.

Тогда я придумал другое. Идя из дому и домой буду приглядываться: а может, кто-нибудь потеряет кошелек и там будет много денег и будут важные документы. Я найду и дам объявление в газету: «Пионер Микола Павлов нашел кошелек. Прошу обратиться по адресу…»

Но кошельков никто не терял. А когда я с мамой шел по улице, мама сказала:

— Не горбись, будешь сутулым. Иди прямо.

Идти прямо и искать кошелек невозможно.

Я вспомнил о подвиге на пожаре и начал глядеть на крыши домов, чтобы первым заметить дым.

— Чего ты задрал голову, — сказала мама, — иди как человек, не лови ворон.

С мамой не поспоришь. Даже папа этого не делает. Я шел и думал: никто не тонет, не теряет кошельки, нет пожаров…

Потом в книжке я прочел слова Юлиуса Фучика: «Герой — это человек, который в решающий момент делает то, что он должен сделать».

Эти слова я выучил на память. Я повторял их, когда шел в школу и из школы, написал их на листе бумаги большими буквами и приклеил над своим письменным столом. Я решил, что мой «решающий момент» еще не наступил, но когда он наступит, я сделаю то, что должен буду сделать.

Папа приехал неожиданно. Писал, что сможет выехать только в конце июня, а сам приехал в мае. Хорошо, что в школе уже заканчивались занятия.

Прихожу я однажды из школы, а у меня на письменном столе стоит верблюд. Не настоящий, конечно, а игрушечный верблюжонок из светло-желтой кожи, с длинными прямыми ногами. На горбу седельце малиновое с золотой шелковой бахромой. С носа красная кисть свисает, глаза-пуговички блестят на солнце.

Увидел я верблюжонка и догадался, откуда он.

— Папа приехал! Папа приехал! — закричал я.

Выхватил из портфеля дневник и побежал к папе.

— Вот смотри! — сказал я, показывая папе дневник. — Я еду в Асуан! У меня нет ни одной тройки!

Папа сначала посмотрел на меня, потом на маму и засмеялся:

— Посмотрим. Может и поедешь.

И я поехал. Правда, не сразу. У папы в Минске были еще какие-то долгие дела. То он должен был кого-то увидеть, то с кем-то поговорить. С мамой у него были бесконечные и, по-моему, совсем ненужные разговоры: что взять с собой, какие рубашки, чтобы мне не было жарко. Как будто не все равно, из чего они сшиты — из льна или не из льна. Я могу ехать совсем без рубашки. В Африке ведь тепло.

Наконец мы едем, я и папа. Сперва поездом в Москву, а оттуда самолетом «Москва — Каир».

Мне везет

Самолетов на аэродроме не сосчитать. На многих из них написано не по-русски, поставлены непонятные знаки. Порт международный. Вот и наш самолет, который полетит в Каир.

— Папа, смотри, наш самолет самый большой. Правда?

— Правда, большой, — соглашается папа.

— И самый быстрый, если самый большой?

— И самый быстрый.

— А почему наш самолет самый большой и самый быстрый?

— Потому что в нем летишь ты, а ты ведь спешишь.

Ох эти взрослые! Ты всерьез говоришь, а им все шутки. Я решил, что до самого Каира вопросов задавать больше не буду. Посмотрим, кому раньше надоест молчать.

Сел я в самолет возле окна и приготовился смотреть вниз. А тут зажглись огненные буквы, ими на разных языках было написано: «Не курить» и «Пристегнуться ремнями». И еще по радио это самое на разных языках повторили.

Мы с папой вообще не курим. А пристегнуться пришлось. Сразу стало неудобно смотреть в окно. Но я все же кое-как повернулся и стал смотреть на аэродром. За окном ходили рабочие в комбинезонах, копошились под самолетами.

Наш самолет еще стоял на земле, а все равно было интересно смотреть. Интересно было, когда он тронулся с места и земля сперва медленно поплыла назад, потом все быстрей, все быстрей, и вот уже только мелькает трава по сторонам взлетной дорожки, и совсем незаметно самолет отрывается от земли. Вдруг чувствуешь, что земли под колесами самолета уже нет, и ты уже летишь в воздухе, словно птица, нет, словно ракета, набирая скорость, вперед, вперед и ввысь.

Так летел я. Как в сказке. И летел — в сказку.

В Москве шел дождь. Над городом плыли серые тучи. Было пасмурно, как осенью. Наш самолет пробился сквозь тучи, как сквозь густой темный туман. Сверху тучи стали похожи на снежное поле и на какие-то причудливые снежные горы — будто кто-то порвал их на части, и они, порванными, застыли. Порванные снежные горы-сугробы. Такого на земле никогда не увидишь.

Не успел я оглядеться, как за окном самолета тучи исчезли, словно кто-то стер их гигантской рукой. Светило яркое солнце. Папа, который поверх моего плеча тоже смотрел вниз, только успевал называть:

— Тула. Вон за городом большой парк, даже не парк, а лес. Это Ясная Поляна. Здесь Лев Толстой жил… А это — тургеневские места, они в его книжках описаны… А вот это — Харьков… Это Запорожье… А вон голубой уголочек — это Азовское море. С левой стороны все море видно…