С тобой товарищи - Воронцова Тамара Федоровна (электронная книга TXT) 📗

Тамара Федоровна Воронцова

С тобой товарищи

Глава I. Иринка

Город, в который Иринка приехала, стоял на реке. Река была большая и такая широкая, что лес на другом берегу казался низеньким, потемневшим от времени неровным забором.

Над рекой, над городом — куда ни глянь, виделось небо то синее, яркое, высокое, то низкое, серое и такое плаксивое, что из-за него по целым дням нельзя было высунуть носа на улицу, а река от бесконечных дождей мрачнела, вздувалась. В такие дни волны ее вдруг вырастали, покрывались пеной. Разбиваясь друг о друга, ядовито шипя, они накатывались на берег, к Иринке казалось: вот-вот уцепятся волны за бабушкин домик, стянут его в воду и проглотят.

В непогоду редко кто отваживался выходить на реку. Не боялись ее, пожалуй, только дед Назар — отчаянный рыболов, да еще теплоходы, что шли откуда-то с севера и с юга. Белые, они напоминали Иринке лебедей, что плавали в зеленоватом от водорослей пруду в парке большого города, откуда Иринка приехала. Приближаясь к бабушкиному домику, теплоходы протяжно гудели.

— Почему они гудят, бабушка? — спросила как-то Иринка.

Бабушка перестала вязать свой бесконечный чулок, задумалась и ответила негромко:

— Приветствуют они… по-нашему, по-пионерски сказать, салют отдают.

— Кому? — удивилась Иринка.

Бабушка не ответила. Накинув на плечи большую пудовую шаль, позвала Иринку:

— Пойдем.

…За углом, домиков через десять, увидела Иринка группу деревьев и среди них обелиск: на строгом гранитном постаменте легко устремленная ввысь черная мраморная стрела.

Наклонилась Иринка к обелиску и прочла: «Мужественным, несгибаемым, отдавшим свои жизни за власть Советов… 1919 год». И поняла, кому салютуют белые, похожие на гордых лебедей теплоходы. Огляделась.

Обелиск стоял на возвышении, с которого виден был весь город, видна была река до самого ее поворота к холодному Северному океану, куда этой весной, оставив Иринку на попечение бабушки, уплыли мама и папа. Маму и папу приходившие к ним люди называли учеными. А Иринка удивлялась: ну какие же они ученые? Папа еще туда-сюда. Особенно когда задумается — похож на ученого. У него круглые с толстыми стеклами очки, нос, как у Фиделя Кастро. А мама… Подстриженная под мальчишку, в короткой юбке, и туфлях без каблуков она очень походила на Тоську Иванкову, девчонку из соседнего подъезда, ужасно несерьезную, хохотушку. Мама тоже всегда хохотала: подгорят котлеты — хохочет, уплывет суп на плитку — тоже. Даже когда читает что-нибудь, вдруг засмеется негромко да так заразительно, что и Иринка не выдержит. А старым профессор, директор научно-исследовательского института, называет маму многоуважаемой, а за глаза умницей да еще удивительной. Иринка знала, что в том институте, где работает профессор, атом расщепили, энергию его в первый и мире ледокол вдохнули. А атомная энергия, по словам Иринкиного приятеля Кольки Жданова, сила: всю землю на куски может разорвать. Значит, смелый человек профессор, если не боится этой силы, умный, раз сумел разгадать, научился управлять ею. А вот маму разгадать не может.

Однажды Иринка так и сказала об этом профессору. У него сделалось такое длинное лицо, что Иринка едва подавила смех.

— Тэк, тэк, тэк, — затэкал профессор. — А ну, пойдемте-ка, молодой человек, — сказал он, и Иринка окончательно не выдержала, фыркнув, раскатилась смехом на всю квартиру.

— Да я девочка, — пыталась сквозь смех доказать она, но профессор не слушал:

— Пойдемте, молодой человек.

Смеясь, Иринка вышла за профессором на улицу, смеясь, села и машину, смеясь, вошла в здание института. Профессор открыл перед ней одну из многих дверей, и Иринкин смех оборвался. Она увидела громадные машины, странные, таких Иринка никогда не видела, похожие на толстенные башни с лесенками, с длинными усами проводов, с мигающими глазами разноцветных лампочек. У самого подножия машины крошечная, по сравнению со всем сооружением, стояла мама. Иринка ее сразу не узнала. Мамины по-мальчишечьи короткие волосы спрятались под белой шапочкой, длинный белый халат прикрывал мамины всегда торчащие из-под короткой юбки колени. Но больше всего поразили Иринку мамино лицо и ее голос, какого Иринка у нее никогда не слыхала. Мама отдала какое-то приказание, и несколько таких же белых фигурок закопошилось, вокруг машины. Мама скрылась за белой дверью, над которой тотчас же замелькала видимая отовсюду красная надпись: «Не входить, не входить…» Потом снова вышла. Направилась к ним к профессору и Иринке. Поздоровавшись, коротко сказала:

— Через час приступим к опыту. — И, взглянув на Иринку, не узнав ее, удивилась: — Откуда здесь ребенок?!

Многое тогда поняла Иринка, во многом стала разбираться. По крайней мере, мамин смех не считала уже легкомыслием, терпеливо переносила папины бесконечные шутки над ней, над Иринкой. Только когда папа шутил чересчур, Иринка задумчиво говорила:

— Ты думаешь, что я большая кукла, да?

Папа сразу же смолкал, снимал очки, смотрел на Иринку долго и внимательно. Потом шел с ней гулять. И, не уставая, слушала Иринка папины рассказы про небо, про звезды, про ракеты, про дальние-дальние планеты, и не могла Иринка отличить выдумку от были, потому что папа рассказывал очень интересно.

Теперь Иринка старалась быть им чем-нибудь по-настоящему полезной. Она убирала в квартире, бегала в магазин. А однажды сама поджарила котлеты. Папа задал по этому случаю пир, и в тот вечер Иринка до икоты опилась томатным соком, который папа торжественно поставил прямо в бидоне на середину стола.

Помнит Иринка их последний вечер в московской квартире. Не шутил папа, не смеялась мама.

Не выдержав непривычной тишины, Иринка завела пластинку с каким-то бесшабашным танцем. Папа поморщился, выключил приемник. И тогда Иринка сказала:

— Почему вы думаете, что со мной что-то случится? Я уже большая и все будет хорошо.

И папа сказал:

— Да, Лида, нее будет хорошо. Иринка у нас действительно большая.

И вот Иринка у бабушки. Прошла всего неделя, как скрылся там за поворотом громадный теплоход. Он увез маму и папу в Ледовитый океан. А Иринка осталась в городе, где будет жить до осени.

Стоит Иринка на возвышении, и отсюда видно ей все. Виден лес, что на другом берегу реки. Сегодня в солнечный ясный день он не кажется темным и как будто бы даже чуточку подрос. Искрится река. Набегают на берег упругие волны: схлынут, нахлынут, схлынут, нахлынут… Точно лаком покрывают на берегу крупную круглую гальку. Блестят на солнце белые, желтые, полосатые камешки.

А вот из-за поворота снова показался теплоход, похожий на белого лебедя. Приближаясь, прогудел три раза:

— Ту-ту-ту…

Прошумел в верхушках деревьев ветер. Ветки закачались, точно заговорили:

— Слышим, слышим, слышим, — коснулись клейкими своими листиками черного мрамора. И мрамор живо отразил в себе и листики, и сверкающую ширь реки, и Иринкино лицо, прижавшееся к теплому камню.

Чувство очень похожее на грусть внезапно охватило Иринку. Смотрела она на реку, на теплоход, а думала о тех, кто лежит здесь, под видным отовсюду обелиском. Встали б они, посмотрели на город, по улицам которого в тревожные дни революции провели их закованными в кандалы. Бабушка говорит, что город с тех пор очень изменился, вырос, похорошел. Но Иринке не все здесь нравится. Например ставни. Утром не видишь, как встает солнце, вечером не видишь звезд. Они ведь не одинаковые — одни голубые, другие зеленоватые, третьи отливают розовым перламутром, точь-в-точь как разноцветные лампочки-глаза на маминой удивительной машине.