Тайка - Тюленева Надежда Константиновна (читаем книги онлайн бесплатно полностью .TXT) 📗

Дома, когда садились ужинать, мать внимательно посмотрела на Тайку и сказала:

— Клюешь носом-то, спать хочешь. Вот что, ужинай и спать ложися, а завтра корову пойду доить и тебя подыму уроки делать. Ладно?

— Ладно, — совсем сонная сказала Тайка. — Только я еще Наташе письмо напишу. — И опасливо взглянула на мать.

Хотела было заворчать Устинья, да раздумала. Надоело ей ворчать.

А Тайка, зачеркнув в письме написанную давным-давно единственную строчку: «Пропишу я тебе про ваш дом», круто нацарапала: «Скорее приезжай! Я тебя заждалася!» Потом лизнула клапан конверта, заклеила письмо, положила на столе на видное место, чтобы не забыть снести на почту утром, и с легким сердцем полезла к бабушке на печку.

И невдомек было утром ни Тайке, ни Устинье, ни бабушке, что единственный их мужчина, поднявшийся и уехавший до света за сеном, глаз не сомкнул всю ночь.

Сначала вспоминался сегодняшний вечер.

Скрип двери. Клубы морозного воздуха. И словно сквозь белые облака выплывают Николаю навстречу два лица. Острое, треугольное — Лизаветы; круглое, смуглое — Устиньи. Глаза ореховые, косого, как у козочки, разреза — Лизаветины. Широкие серые — Устиньины. И вдруг — океан полыхающего льна — глаза Евгении Ивановны и бледный овал лица. И нежная детская улыбка. И словно плач чайки, от которого под ложечкой холодеет, смех.

Три женщины. С озорной, взбалмошной немного Елизаветы начиналась юность. Молодости не было. Она осталась там, в пороховом дыму, за Одером, охраняет спящего под курганом Виктора Калинкина, друга и побратима. С Устиньей суждено перейти поле жизни. Евгения Ивановна навсегда осталась сказкой, сон-травой, Каменным цветком. Если бы могла Устинья взять, вобрать в себя хоть каплю малую от Елизаветиной открытости, от красоты душевной и мягкости Евгении Ивановны!..

— Экая глупость! Ребячество, ей-богу, какое-то! — ругал себя Николай, сидя с цигаркой в темной кухне у поддувала. — Старичина, иди спи. Есть у тебя верная, здоровая жена! Семья, дом с хозяйством! Дочка — хороший человек растет. Чего тебе еще надо? Иди спи!

Но идти не хотелось. И сидел курил Николай. Тосковал о несбывшемся. И ждал, как спасенья, рассвета.

Глава третья. Под белым небом

— Ух ты, ну и пуржит! Вот наяривает! — Тайка влетела в избу. А за ней прямо к печи покатило стадо белых холодных барашков. Оно быстро таяло и оседало на стеклах бисеринками пота.

— Но-о, не весь снег-от принесла? — взглянула на Тайку мать. — Иди-ко обмети пимы-то. Да ладом! — и швырнула ей под ноги голик, которым только что подчищала печной под.

Тайка, уже успевшая закинуть под лавку полевую сумку с учебниками и повесить на гвоздик неуклюжее свое, сшитое бабушкой и уже дважды надставленное и расставленное пальтишко, охотно схватила этот голик и выбежала в сени. Потопталась, постучала там погромче подшитыми пимишками, поскребла их голиком и, вернувшись в избу, снова потянулась к матери шершавыми красными ладошками.

— Погрей, мамка!

— A-а, застыла, малявка! — Мать сунула Тайкины руки себе под мышки, притянула дочь за тонкие костлявые плечи, погладила по жесткому короткому чубчику, ласково спросила: — Ну, как училась сегодня, обормотушка? Новый год чем встречать будем? Не за горами ведь уж!

— Да чего, не хуже других училась. Одна тройка — по грамматике да одна пятерка — по рисованию. Остальные четверки.

— Уж по рисованию-то пятерка — особая гордость! — насмешливо улыбнулась мать.

Бабушка, сбивавшая в углу под божничкой масло, тоже подала голос:

— А что, художество — тоже ремесло. Раньше вот богомазы были — очень почетное дело считалось. Не-ет, хорошему учиться — никогда не лишне. Ремесло не коромысло и плеч не тянет, а в беде выручит. Да и как ты говоришь, Устинька, невелики успехи? Она ведь у нас вовсе рисовать не умела.

— Бабухастик! Ведь я тебя не заметила! Чего ты делаешь? Ой, масличко! Чур, мне пахточки! — кинулась было Тайка к бабушке.

Мать, как бы и не слыша Тайкиных восторгов, снова подала дочери пальтишко:

— Ha-ко свою лопатинку да пойдешь со мной управляться!

— Ага, управляться тебе! Я кушать хочу!

— Оголодала, бедная! Накушаешься, успеешь! Пока управляемся, бабушка суп заправит. Вон шаньги в печь посадила. Скоро поспеют. Придет папка из бригады, и ужинать будем.

Тайка, лицемерно хлюпая носом, полезла на печку за подойником.

Бабушке было жаль внучку, но в семье жалеть не принято, и она в тон матери сказала:

— Тамо возле трубы-то мои шубенки [4] лежат, дак возьми их, Тайка. Они нагрелися, теплые.

— Бга-а! Нужны мне твои шубенки! — нахально завыла Тайка. — Обойдуся! Ничего мне от вас не надо!

— Была бы честь предложена! И скоро ли ты там? — начала распаляться мать. — Еле шевелишься!

На улице она подобрела и уже мирно попросила:

— Таиска! Может, ты сегодня Зорьку доить будешь? А я управляться. Вон ветрище-то какой! Ты и навильника не подымешь.

— Сама дои свою Зорьку! — фыркнула Тайка и, схватив вилы, побежала в денник. — Иди, Зорька, в стаю, иди давай! Мамка тебе картошки вареной даст, иди! У-у, коровятина, да живей поворачивайся! — Она хлопнула корову кулаком, попала по крестцу, отбила руку и зашипела: — Ф-фу! Чтоб тебя, комолую! Навалила тут — трем мужикам не управиться, а я одна ворочай!

Тайка яростно выбрасывала из загона тяжелые стылые глызы и думала о том, что уж она-то никогда, видно, не найдет ни ковра-самолета, ни сапожков-скороходов. А ведь есть же на свете эти штуки. Не зря небось про них в сказках сказывается! Ах, будь у нее пусть не ковер, хотя бы сапоги эти, убежала бы она в Белое Крыло к Наталке сегодня же, сей же час!

— Во! Все. — Тайка довольно оглядела денник.

Из теплой темноты коровника послышался глухой материн голос:

— Таиска, ладно, не ходи сегодня к зароду [5], возьми с крыши сена-то. Сбрось пару охапок, да и хватит ей. Все равно отдаивает. Что же ее попусту потчевать!

Тайка обрадовалась, что не надо идти в огород, выдергивать вилами из плотного стога клочья сена, не надо тащиться с ним по длинной и узкой тропинке, вырубленной в сугробах, не надо хитрить с этим злющим упрямым ветром, чтобы он не вырвал ее ношу. Обрадовалась, но промолчала.

— Чего молчишь? Закоченела небось? — ласково спросила мать, и Тайка вся захолонула: так красиво просвечивал материн голос сквозь тонкое диньканье молочных струй, а вслух грубо сказала:

— Подумаешь, пожалела! И из зарода притащила бы, ничего бы со мной не сделалось!

А сама с удовольствием вскарабкалась на крышу коровника и стала сбрасывать в денник охапки зеленого духмяного сена. Тыкалась в него лицом, вздыхала, жмурилась и все не могла остановиться, бросала охапку за охапкой.

— Да хватит, хватит тебе! — закричала снизу мать.

Тайка распрямилась, огляделась кругом. С крыши хорошо было видно, как скользили по ветру к реке бело-розовые полушалки огородов, как взвивались тут и там над избами и припадали к самой земле дымки, как билось и не могло вырваться из черных корявых верб за околицей плоское багровое солнце.

Руки у Тайки совсем заледенели. Несгибающимися пальцами она вытащила из стожка пучок сена, поискала в нем что-то, не нашла и, присев на корточки, стала внимательнее вглядываться в сухие стебли. А руки запихнула в валенки за голенища — пусть погреются.

— Таисья, где ты там? — позвала мать. — Айда домой.

— Мамка, погляди-ко! — Тайка прыгнула вниз, едва не выбив у матери подойник.

— Тьфу ты! Скачет как оглашенная! В молоко сена натрусила!

— Да ты погляди, мамка! Как из какого царства цветки-то!

— A-а, иди ты! — отмахнулась мать и широко пошагала к дому.

Тайка поднесла травинки к лицу. У колокольчика бутон был густой лиловой синевы, а шапочка клевера казалась обрызганной свекольным соком. Верно. Цветы были из Царства Вечерних Теней.