Машка как символ веры - Варфоломеева Светлана Рафаэлевна (книги онлайн txt) 📗
Я помню каждую секунду, начиная с этого момента. Сначала я выпила три таблетки от температуры, сразу, чтобы она больше не поднималась. Потом зачем-то вымыла голову. Мне страшно не хотелось выходить из дома и куда-то ехать. Мне хотелось лежать под одеялом, жевать арахис в сахаре и читать с фонариком. Мне хотелось лететь на самолете туда, где нет проклятых дверей, в которые можно так стучать. Мне хотелось, чтобы все вернулось на пять минут назад и время там остановилось. Потом я позвонила Светке и спокойно сказала ей, что у меня умер папа.
Когда я трубку положила, она почему-то сидела рядом и накручивала диск телефона, чтобы позвонить своему отцу, который работает в больнице. При этом я отчетливо видела, что по ее лицу текут слезы в три ручья. Из одного глаза – два ручья, а из другого – один.
Безымянная тетка исчезла, ей на смену пришла тетя Катя, которая гладила меня по мокрой голове и норовила выведать мамин телефон и позвонить. Оказалось, Светкин отец спал дома после дежурства, мы его разбудили, когда уже ревели все втроем: Светка, тетя Катя и я. Потом он зашел нас забирать, и мне все время казалось, что у него лицо залито черничным вареньем. Я упрямо пыталась всучить ему платок. А оказалось потом, что это были усы.
Мы поехали в больницу, и всю дорогу я читала рекламные плакаты, и успела узнать, что «сухая попка сегодня – спокойный сон завтра» и «магазин «Алеся» – товары из Полесья». Рядом с больничной проходной висел большой плакат, на котором пожилая женщина обнимала юношу с розовыми волосами и крупными буквами было выведено: «КОВРЫ и КОЖА». Интересно, кто из них ковер? Светкин отец вышел из машины и куда-то побежал. Его не было очень долго. Но я больше всего хотела, чтобы он совсем не возвращался, тогда бы я думала, что отец… что папа жив.
Светкин папа не шел, не шел, а потом сразу оказался за рулем.
– Вера, – сказал он. Если бы я не сидела между тетей Катей и Светкой, то убежала бы отсюда далеко-далеко. – Вера, папа не умер, он в очень тяжелом состоянии в реанимации, у него была остановка сердца, но он не умер.
– Какие же вы все дураки, – кричала я. В тесной машине было трудно драться с соседями. – Дураки, папа не мог умереть, ему нас надо на ноги ставить, я вообще неблагополучный ребенок, у меня по русскому два в четверти, папа не может умереть. Пустите же меня к папе, мы с ним домой поедем.
Я вылезла из машины и стала вытаскивать отца Светки.
– Давайте, ведите меня к нему.
Мы мчались, спотыкаясь о неубранные доски и скользя на грязных целлофановых пакетах, к больничному корпусу, но дальше коридора меня не пустили. Светкин папа разговаривал с другим врачом, который все хотел увидеть жену пациента. Я слышала слова «лейкоз», «маленький ребенок». Бородатый врач подошел ко мне и сказал, что нужно вызвать маму, и что у папы все очень плохо, и впереди будут решающие сутки. Как знакомую ВВ, меня на несколько секунд пустят в реанимацию, если я пообещаю вести себя тихо.
Я так и не поняла, в каком смысле я знакома с ВВ, пока Светка не сказала, что Виктор Валентинович (ВВ) – это ее отец.
В реанимации было очень холодно, в большом зале с кафельным полом и стенами стояло четыре кровати, рядом с кроватями все пикало, щелкало, и отовсюду слышалось ритмичное шипение. Меня подвели к крайней, на которой лежал маленький, сморщенный старик. Большая зеленая машина с названием «РО» была присоединена к нему через трубку во рту и шипела (раз-два, раз-два).
– Это не мой папа.
ВВ обнял меня за плечо и сказал:
– Твой, Вера, твой.
Мне стало казаться, что мой, только крошечный. Как будто с него сделали копию из гипса, но в три четверти размера. И еще забыли покрасить, потому что он был абсолютно серый. ВВ мне объяcнил, что за папу сейчас дышит аппарат, папа меня не слышит. Но я все равно чуть-чуть потрогала его за руку, не занятую капельницей, и сказала:
– Я тебя люблю.
Отец
Мой бесконечный диалог неизвестно с кем продолжился, я снова объяснял, что у меня дети и они без меня не поднимутся. «Старшая дочка у тебя неблагополучная, – согласился он со мной, – в машине дерется». Про машину я не понял. Но решил не заострять внимание. Голос вздохнул: «У нее два в четверти не только по русскому, она у тебя часто врет, и, знаешь, оценки себе в дневнике подрисовывает». Я смело сказал: «Ты же видишь – без меня никак, а про дневник мог бы и раньше как-нибудь шепнуть». Он помолчал, и веревки на сердце ослабли.
– Я тебя люблю, – услышал я, и это «я тебя люблю» покатилось вместе со всеми клетками крови, названия которых мне теперь хорошо известны, по всему организму; стало тепло, и кромешная тьма чуть рассеялась.
ВВ
Рассеянная, испуганная, рядом со мной сидела Светина подружка Вера. Я думаю, она не понимает, о какой опасности для жизни отца идет речь. Вокруг их семьи люди приличные собрались. Соседка поехала за вещами, полисом и паспортом, теща обещала сразу ехать к ним домой, только в голосе было какое-то превосходство (так, мол, и знала), но это ее дело, главное, приедет. В отцовской телефонной книжке Вера нашла телефон какого-то Бори, и тот сразу поехал за лекарствами, список которых дали ему в реанимации. И пошел выяснять, как перевести Вериного отца в Москву.
Наша задача была забрать из Балашихи маму Иру, оставить с Машей Веру, хотя бы на один день, а если не разрешат, на всякий случай согласилась поехать моя жена, но это, конечно, ради Светки, та нас вообще за людей не считает.
В отделении дежурил серьезный не по возрасту, высокий блондин. Я объяснил ему ситуацию, он сразу позвонил заведующей, задавая по ходу вопросы: «Сколько лет Вере, здорова ли она? Знает ли моя жена Машу, оставалась ли она с ней одна, знает ли моя жена, что это за отделение?»
В результате стало понятно, что жену оставлять нельзя и Веру оставлять нельзя, а Машу лучше не отпускать, потому что неизвестно, как все будет и кто ее привезет в понедельник. Позвали Ирину, которая сказала дословно: «Я приеду и ему по шее дам, честное слово, сейчас умирать абсолютно некогда. Надо подождать с этим немножко. Слишком легко захотел отделаться, нам еще лечиться почти год. Веру оставлять тоже нельзя, у нее, во-первых, температура, во-вторых, горло, и она заразная. Светину маму Маша не знает и никогда не видела, она с ней не останется. Можно попросить, чтобы осталась Света? Ей уже почти шестнадцать лет, Машу она знает хорошо и даже по-своему с ней дружит».
Мы с женой молчали, врач молчал. Света сказала, что ее как раз очень можно оставить. У нее с собой тапочки и сменный спортивный костюм. Она очень ответственная, потому что живет со старенькой бабушкой и во всем той помогает. Я даже не ожидал от своей дочери такого красноречия. А что волосы у нее фиолетовые, так это нечаянно краска пролилась, она совсем не собиралась краситься. Бровь проколота, это да, но тоже случайно. Она практически упала на иглу для прокалывания бровей.
Врач улыбнулся, и в компании Машиной мамы и нечаянно окрашенной и проколотой нашей Светланы они пошли к Машке на переговоры. Маша в связи со срочным отъездом папы в командировку согласилась остаться со Светой, но ненадолго, до физкультуры. Оказалось, это значит до среды, у них в виртуальной школе в среду физкультура, а мама знает, какие упражнения надо делать. За другие уроки отличница не волновалась.
Ирина написала расписку; я тоже написал, что врач и свидетель происшествия. И мы потянулись гуськом на выход.
Моя жена замешкалась в ординаторской и догнала нас уже на улице.
– Слушай, он у меня денег не взял.
– Наш Денис Юрьевич денег не берет, – спокойно ответила Ира. Она гордилась тем, что лично знает врача, не берущего денег не вообще, а когда ему предлагают. И все оставшееся время смотрела в окно.
