Мальчик из Ленинграда - Раковская Нина Евгеньевна (лучшие книги онлайн TXT) 📗
Меня перегнал узбекский мальчик, тоже в халатике, тоже с коромыслом.
Но у него на коромысле висели на верёвках цветные миски, похожие на полоскательницы. Это пиалы — здешние тарелки. По дороге у нас в теплушке многие таких накупили.
Мальчик шёл быстрыми шажками. Молоко в пиалах качалось, но не расплёскивалось. Я так засмотрелся, что чуть не споткнулся. На тротуаре стоял большой эмалированный таз с пузатыми треугольными пирожками. Перед тазом сидел на корточках старый узбек. Лицо старика и шея были совсем коричневые. На коричневом лице сверкали, как у негра, белки глаз.
Я опять посмотрел на таз с пирожками, и мне очень захотелось есть. Я поискал в кармане деньги, которые ещё в Горьком дал мне на прощание лётчик. Не беречь же мне их — я сейчас буду дома! Я отдал старику деньги, а он протянул мне три поджаристых пирожка.
— Где тут Янги-Хайят, не знаете? — спросил я.
Старик пробормотал что-то по-узбекски. Я ничего не понял. Откусил половину пирожка и пошёл дальше. Начинка была из одного лука с перцем, и во рту у меня стало так жарко, будто я хлебнул кипятка. У меня даже слёзы покатились по щекам. Но пирожки были пахучие, очень вкусные. Сухая корочка похрустывала. Я ел пирожки, глядел по сторонам и думал:
«Увижу милиционера, спрошу, в какую сторону к дяде идти».
И увидал перед собой большую площадь. На площади под зелёными навесами стояли длинные столы, сараи с красивыми резными колоннами. Вокруг них столпилось много народу.
Это был базар. По узким кривым переулкам вроде коридоров, между глиняными заборами на базарную площадь шли люди с корзинами, ехали верхом на ослах… Я знал, что не надо мне на базар идти, давно пора мне к дяде Жене, но день был яркий, тёплый. Кругом пестрота такая… Я решил только взглянуть, чем в Узбекистане торгуют.
Когда я протиснулся к прилавкам, у меня в глазах зарябило. Чего только не лежало на столах: всякая незнакомая зелень, овощи, большие мешки с курагой.
Курага была оранжевая, как апельсиновые шкурки. Над ухом у меня кричали по-узбекски, по-русски. Всё время повторяли два слова: «нич пуль». Что такое «нич-пуль»?
— Нич пуль! — кричал старик в поддёвке, конечно, тоже эвакуированный.
Ом взял из мешка одну курагу, пососал её и опять крикнул:
— Нич пуль? Шалтай болтай йок!
Я рассмеялся. Шалтай болтай — очень смешное слово. А «нич пуль» — это, наверное, «сколько стоит». Рядом на столе лежал мешок с мелким синим изюмом. Подальше — мешок с грецкими орехами. Тут были и большие коровьи головы с мохнатыми ушами. В мешках лежали розовые мячики — гранаты. Вот сколько тут вкусного выращивают и во все города шлют! Пушистыми горами лежали петрушка, укроп и незнакомые шершавые листья.
Две девочки-узбечки стояли рядом со мной. У них были одинаковые оранжевые длинные платья. На широких платьях, будто змеи, расползлись чёрные разводы. Платья у них раздувались, как паруса. А волосы были заплетены в мелкие тугие косички. Косичек было так много, что они, как платок, покрывали всю спину.
Одна девочка потихоньку стащила с прилавка шершавый лист. Пожевала его, выплюнула на ладонь и стала натирать жёваным листом брови. Брови у неё стали тёмно-зелёные. Я засмеялся. Девочки взглянули на меня и побежали в ту сторону, где протекал арык.
На площади около арыка стояли ослики с пёстрыми коврами на спинах вместо сёдел.
Девочки побежали к арыку, и я пошёл за ними.
Около арыка сидел кто-то на корточках, прикрывшись с головой серым балахоном. Это мужчина или женщина? Я сразу не понял. Вижу — рукава серого балахона пустые. Лицо закрыто волосяной сеткой.
Девочки нагнулись к волосяной сетке и заговорили, показывая на меня. Из-под сетки высунулась рука в серебряных кольцах. Рука откинула сетку. Я увидал лицо старухи. Тогда я вспомнил и догадался: это паранджа. Прежде, говорят, все женщины тут паранджу носили. А теперь мне первая встретилась. Брови у старухи были накрашены, верно, тоже листьями, в тёмно-зелёный цвет. Она нахмурила брови, погрозила пальцем и сердито крикнула мне:
— Коч! Коч!
Прогоняла меня. Мне очень хотелось ей сказать, что она несознательная и, наверное, потому и сердитая. Но потом решил ничего не говорить, перепрыгнул через арык и пошёл назад.
Теперь я шёл мимо горок с овощами. Тут же на земле стояли весы, около них на корточках сидели узбеки: они любят сидеть так. И, хотя я уже торопился, я невольно загляделся на овощи. Они были огромные и другого цвета, не такого, как наши. Вижу — белая горка лука.
«Нечаянно он в этом году такой белый уродился?» — подумал я. Рядом покупали репу. Неужели это репа? Вся репа была красная и лиловая. И крупная, как маленькие арбузики.
Я любил сырую репу. Интересно, какая она тут на вкус?
Я заметил под ногами маленькую репку. Нагнулся, хотел поднять её, но в это время кто-то выхватил её у меня из-под самых рук. Смотрю — передо мной… картавый!
Он стоял в моей тёплой ленинградской куртке, в моей клетчатой кепке и глядел на меня равнодушно.
Я оторопел. Страшная злоба вскипела во мне. Сейчас сквитаемся. Я сжал кулаки и двинулся на него.
— Не узнаёшь? — сквозь зубы выговорил я.
Но картавый изо всех сил толкнул меня в грудь. Я упал. Да, он был сильнее, и, главное, проворнее меня. Я ещё лежал на земле, а картавый стремглав мчался прочь.
Военный
Лёжа на земле, я кричал:
— Держите! Держите!
Картавый бежал не оглядываясь. У арыка он столкнулся с невысоким военным в очках. Одна рука у военного была на перевязи.
— Держите! — крикнул я отчаянно.
Военный протянул здоровую руку, чтобы задержать картавого. Но тот увернулся и опрометью помчался дальше. Военный что-то крикнул ему вслед, но мальчишка уже скрылся в переулке.
Не успел я подняться, как военный подошёл ко мне. Он был не очень молодой, невысокий и какой-то мешковатый.
И шёл он странно, чуть прихрамывая. Гимнастёрка, сапоги и даже очки казались ему не впору, велики. Но лицо у него было такое спокойное и глядел он на меня с таким сочувствием, что сразу понравился мне.
— В чём дело? — спросил он спокойно. — Подрался?
Волнуясь, я стал рассказывать, что ни с кем не дрался. Я эвакуированный. Сегодня ночью приехал, а этот мальчишка картавый меня в парк завёл, обобрал. Куртку и кепку отнял. Я показал грязный ватник, который картавый бросил мне.
Военный внимательно глядел на меня, слушал и наконец перебил:
— Ладно, ладно. Успокойся. Ночевать в парке больше не будешь. Ты откуда прибыл?
— Из Ленинграда!
Военный слушал меня так участливо, что мне захотелось всё рассказать.
— Больше месяца из Ленинграда ехал… — начал я.
— Один ехал?
— Один! В дороге от школьного эшелона отбился.
Ещё под Ленинградом. Потом в Поволжье попал. И сюда…
— Вот и хорошо! — улыбнулся военный. — Приключения свои ты мне потом расскажешь. А сейчас пошли.
— Куда? — удивился я.
— Ко мне. В детдом. На улицу Навои. Целы справки, бумаги твои?
— Справки-то есть, — сказал я, смутившись, — только я к вам не пойду.
— Это почему?
— Так ведь я к дяде приехал. В Коканде мой дядя живёт. Инженер Семёнов. Может, знаете?
— Ты к дяде приехал? И адрес его помнишь?
— Конечно, помню! Дом пять, улица Янги-Хайят…
Военный снова пристально оглядел мой грязный ватник, рваную ушанку.
— А ну-ка, покажи свои справки, — приказал он.
Я понял, что он не особенно верит мне. Торжественно вынул билет до Коканда, справку, по которой хлеб получал. Школьный мой билет остался в куртке, у картавого… Военный посмотрел справку, отдал её мне и сказал:
— А на базаре тебе делать нечего! Пойдём, я тебя до улицы Янги-Хайят доведу. А то вон в какие истории попадаешь. Испугается инженер Семёнов, когда тебя в таком виде встретит!
Мне стало стыдно, что я столько на базаре проболтался. Но оправдываться я не стал. Мы пересекли площадь. На углу военный показал мне башню с балконом вокруг самой крыши и спросил:
