В просторном мире - Никулин Михаил Андреевич (книги онлайн полные версии txt) 📗
Подобрав под себя ноги, Гаврик сидел с красными щеками и вспотевшим лбом. Старик стоял напротив — прямой, как воткнутый шест.
Миша заметил, что Гаврик до крови наколол указательный палец, но, вздрогнув, не поднял сосредоточенно твердых глаз. Мише стало жаль товарища:
— Гаврик, а ты думай только про шило, про валенки, а больше ни про что…
— Чепуху сказал! — обернулся старик в сторону Миши. — Думать ему есть о чем… Пальцы колоть я его не учил… Положим, ты, Михайло, теперь рядовой, разжалованный. Спрос с тебя невелик: доставай харчишки, мы закусим, а он повременит. В наказание.
— Дедушка, он и так работает.
— Молчи, — трудом не наказывают, а исправляют.
Гаврик шил, искоса поглядывая на старика, на Мишу. Они сидели в углу, ели кукурузные оладьи, накладывая на них кусочки мелко нарезанного лука. Гаврик думал: «Скажу деду, что он тыловая крыса, и на первой же остановке незаметно исчезну из вагона. С первым же обратным поездом вернусь в село…».
До сих пор думалось так же легко, как ехалось до узловой станции. Но дальше думать Гаврику было просто страшно. Вот он вернулся в село, его окружают колхозницы и, покачивая головами, говорят: «Нашли кого посылать по такому большому делу… Ну, что спросить с Гаврика Мамченко?.. Товарищ майор, вы же военный человек, а не сообразили…»
И Гаврик со свойственным ему горячим воображением видит майора. «Бог войны» стоит в стороне, поправляет повязку на руке и говорит:
— Вина моя… Михаилу Самохину по заслугам поверил, а этого… этого не знал и ошибся.
Нестерпимый стыд заставляет Гаврика отложить в сторону валенок; Он осматривает стены качающегося пустого товарного вагона.
— Тебе тесно? — спрашивает Иван Никитич, вытирая ладонью сухие морщинистые губы.
— Нет, — отвечает Гаврик.
— Чего же озираешься?
— Жалко, дедушка, что нет хорошего, прочного гвоздя и веревки. Привязали бы за ногу, чтоб другой раз за водой не бегал.
— Гвоздь у тебя в голове. Вижу, становишься на правильную точку. Можешь оладьями побаловаться, — смеется подобревший старик; облегченно вздыхает Миша и, потеснившись, дает место Гаврику около походного стола.
Мир снова воцарился в бегущем вагоне, а колеса ясней и четче отсчитывают километры быстро ведущей вперед дороги. После завтрака Иван Никитич снова открывает дверь.
— Я не против солнца, да и валенки тачать видней! Михайло, Гаврик, когда валенки у человека на ноге улыбаются?
Ребята почти в один голос отвечают:
— Когда красиво сделаны!
— И когда нога в них играет, — добавляет Иван Никитич. — Такие валенки и будем шить. Не спеша, чтоб успевать посматривать, что нового по сторонам!
— Гражданин, довез нас до этого места хорошо. Благодарны мы премного, — выйдя из вагона, обратился Иван Никитич к молодому кондуктору.
Миша и Гаврик, сложив негромоздкий багаж, притихли, стоя на невысокой эстакаде. В стороне, ближе к большому вокзалу, темневшему обугленными стенами и пустыми просветами окон, в огромную железную толпу сбились пассажирские составы. Там сновали люди с мешками, чемоданами, узлами. На самоходных тележках подвозили грузы, и люди в серых фартуках кричали:
— Кому поднести? А ну, кому надо помочь?
Покачивая фонариком, молодой кондуктор шел к этой людской сутолоке и на ходу отвечал:
— Теперь уж вам на пригородный за билетами. На Сальск поезд вечером.
— Гражданин, ты уж подскажи, — торопился за кондуктором Иван Никитич и в то же время оглядывался на ребят.
— Я ж и подсказал, — не останавливался кондуктор.
— Подсказал ты самую малость.
— Дед, а что тебе еще надо? — удивляясь, остановился кондуктор.
— Чтоб вошел в положение.
— В какое?
Иван Никитич громко ответил, преграждая ему путь:
— А вот в какое: парни-то у меня, знаешь, пятачок цена…
Услышав такую характеристику, Гаврик покосился на Мишу, как бы спрашивая, стоит ли сердиться на старика, и Миша сказал ему:
— Не забывай, что спешить нам надо.
— А другим, может, тоже спешить надо.
Миша не нашелся, что ответить, хотя чувствовал, что Иван Никитич действует правильно. Одобрительно покачивая головой, он внимательно вслушивался в настойчивую речь старого плотника:
— Мне с ними прибыть в Целину ночным часом не положено. Потом же, время осеннее, а оттуда нам с коровами пешим аллюром.
— Да что тебе нужно? Чего прилип, как смола?
— Скорость движения нужна. Подскажи, пожалуйста.
Ребята видели, как у молодого кондуктора зарделся затылок, закрутилась голова, будто тесен ему стал воротник.
— Сейчас будут прения, — засмеялся Гаврик, но кондуктор вдруг обрадованно закричал пробегавшей женщине в шинели и в темном берете со значком железнодорожника:
— Марфа! Марфа, ты на главный? Возьми, пожалуйста, с собой старика. В пот вогнал! Выручи…
— А что ему?
— Он словоохотливый, расскажет, — облегченно вздохнул кондуктор, провожая глазами Ивана Никитича, которого Марфа уже тянула за подол дубленого полушубка.
Старик оглянулся, коротко взмахнул рукой. Миша и Гаврик вскинули на плечи сумки, мешок и двинулись вдогонку.
Через несколько минут, выйдя вместе с потоком пассажиров через калитку в железных воротах, они остановились около двери маленького домика, прилепившегося к громадным обгорелым постройкам кирпичного вокзала. На двери висела стеклянная дощечка с надписью: «Начальник вокзала». Дверь не закрывалась, потому что тесный коридор и следующая за ним комната битком были набиты людьми. Из их крикливых разговоров ребята сразу поняли, что все эти люди хотят видеть начальника, хотят получить от него разрешение погрузиться на поезд.
Марфа попыталась провести за собой к начальнику старика Опенкина, но выбралась из толпы с оторванной пуговицей и недовольно сказала:
— Тут такой ремонт дадут, — себя не узнаешь… Это твои помощники? Пострадавшие? — кивнула она на Мишу и Гаврика.
— Ну да же, да… Поглядишь, и сердце стынет, — морщась, как на морозе, ответил Иван Никитич.
— Попробую еще одно. Давай документы, зайдем с другого конца. У вас не своя, общественная нужда. А вы сядьте около заборчика, и ни с места, — пригрозила она ребятам и увела за собой Опенкина.
Оставшись одни, ребята приуныли.
— Делать нечего. Присядем, — посоветовал Миша.
Присели, помолчали и заговорили: удастся ли деду справиться с трудностями, которые вдруг могут помешать так хорошо сложившейся вначале дороге?
— Начальник, он — один. А к нему уйма. Может, и не выйдет..
— А дед?
— Дед — орел…
Вернувшийся дед мало походил на орла: руки у него были опущены, щеки дрожали. Иван Никитич злился, что-то шепча себе под нос. Вовсе не замечая рядом сидящих, он ходил взад и вперед, потом остановился с тем проворством, с каким умел останавливаться, когда пора раздумий проходила и надо было действовать.
— Голов не вешать! До начальника прутся и такие, кому надо поехать за дешевыми калошками, за сластями… кому что… Не поймет начальник — на штурм пойдем!.. Мы знаем, с чего начать…
Но воинственно настроенному Ивану Никитичу «начинать» не пришлось: во-время открылась форточка, и из окна крикнули:
— Кто там Опенкин, с Миуса? Что до Целины? Сколько вас?
— Сколько есть, все налицо, — выстраивая ребят против форточки, ответил Иван Никитич.
— И эти за скотом?
Начальник оказался человеком пожилым, с утомленным морщинистым лицом. На ребят он посмотрел холодно, без интереса, а старику сказал:
— Спешить надо, а то зайцев твоих порошей накроет.
— Они у меня такие…
Старик хотел сказать что-то хорошее про своих ребят, но начальник остановил его:
— Иди, иди на перрон, к двери! Там человек с документами. Он и отправит вас порожняком.
И форточка закрылась с той же сердитой внезапностью, с какой открылась.
Снова они в дороге, снова в качающемся товарном вагоне. Все трое сидят в углу и говорят о людях, с которыми встречались. Мише и Гаврику интересно проверить, так ли они думают о новых знакомых: о тетке Марфе, о начальнике вокзала, о молодом кондукторе, о седоусом главном.
