Пространство памяти - Махи Маргарет (читать книги полностью без сокращений txt) 📗

В гостиной на полу лежал относительно новый ковер, правда, давно не чищенный и не метенный, стоял небольшой столик, четыре металлических стула с виниловыми сиденьями, широкий диван, когда-то, похоже, обтянутый простецкой зеленой шотландкой, и кресло, всё в кошачьей шерсти. У стены примостился небольшой секретер с откинутой крышкой и аккуратными отделениями для бумаг. В одном из них Джонни увидел кожуру от банана, в другом — туалетную бумагу (которой в уборной не было). На стене висели две картины: на одной утки опускались на воду, их лапы и поднятые крылья четко выделялись на фоне яркого заката; на другой — по огромной равнине бешено скакали кони. Выйдя из гостиной, Джонни увидел темную лестницу и, поднявшись по ней, обнаружил на следующем этаже площадку и еще две просторные комнаты. Судя по всему, это и были настоящие спальни, так как комната, в которой, по-видимому, спала Софи, первоначально скорее всего предназначалась для завтраков. В одной из комнат Джонни увидел двуспальную кровать с матрасом, подушкой и четырьмя одеялами, сложенными в ногах. Внизу снова завопил чайник, но на этот раз тотчас смолк. Несмотря на кошек, запах и сыр в мыльнице, Джонни ужасно хотелось улечься на кровать.

"Какого черта я тут все осматриваю? — недовольно подумал он. — Можно подумать, собираюсь остаться". Правда, если поразмыслить, больше идти ему было некуда.

— Ты здесь? — позвала Софи с площадки, прибавив какое-то имя, которого Джонни не разобрал. Голос у нее был старческий, но манера говорить четкая и даже изящная.

Спустившись, Джонни увидел, что она поставила на небольшой столик пять чашек с блюдцами, а чайник накрыла бабой с разбитым лицом и юбкой из грязноватых цветных лоскутов.

— А теперь пирожные! — радостно вскричала Софи, исчезла и вскоре вернулась, держа в руках огромное обливное блюдо с отбитым краем, на котором лежали пачка печенья и шоколадный кекс в целлофановой обертке. Джонни, начавший понемногу привыкать к царившему в доме запаху, обрадовался при мысли о предстоящем безумном чаепитии. Такова жизнь с ее тайнами: это тебе не хорошо отлаженный точный, великолепно смазанный механизм со множеством выверенных циферблатов, а никому не понятный, безумный конгломерат кое-как пригнанных, спотыкающихся частей — тут и огромный кран, и сыр в мыльнице, и вязаная баба с разбитым кукольным лицом на чайнике. Джонни всегда различал неровный стук этой машины даже под чистой и благополучной поверхностью собственного дома. А теперь он увидел ее воочию. Софи присела на краешек стула и поглядела на него поверх заварочного чайника.

— Только не думай, — заявила она неожиданно, — что раз ты здесь... — Она помолчала и прибавила: — ...то можешь всякое себе позволить.

У Джонни от удивления отвисла челюсть.

— Никогда не знаешь, куда такое может завести, — сказала Софи.

— Ну ладно, — придя в себя, ответил Джонни. — Я уважаю твои принципы.

Она одобрительно улыбнулась и наклонила чайник над стоявшей рядом с ней чашкой. Из потемневшего носика полилась прозрачная струя. Софи наполнила две чашки чистым кипятком. Джонни принял чашку из ее рук скорее с облегчением, чем с разочарованием, однако Софи сидела, уставившись в собственную чашку, словно понимала: тут что-то не так.

— Уж очень слабый, — с сомнением пробормотала она.

— А мне такой нравится, — ответил Джонни, распечатывая пачку печенья.

Софи жадно посмотрела на печенье, но потом недовольно уставилась в свою чашку с кипятком. Вглядываясь в нее, словно цыганка в магический кристалл (еще одна прорицательница!), она глубоко вздохнула и долила чашку молоком, замутив воду и навсегда отказавшись тем самым от всех предсказаний. Ее руки со старческими пятнами и узловатыми пальцами решительно поднесли огромный кувшин с молоком к чашке Джонни.

— Нет, спасибо, мне не надо! — торопливо проговорил Джонни. — Я не пью с молоком.

Софи успокоилась. Лицо ее просветлело.

— Правильно! — одобрила она. — Я вчера прочитала в газете... нет, это было позавчера... что молочные продукты вредны. Я эту статью вырезала и сохранила, ведь интересно, правда? Раньше-то, помнишь, нам и на завтрак, и на обед, и на ужин давали по кружке молока, а теперь говорят, от этого бывают всякие неприятности. Теперь что ни возьми, все вредно — молочные продукты, сахар-рафинад, даже яйца!

Она принялась за печенье: аккуратно взяв его двумя пальцами, она откусывала и жевала так, словно это было неприлично и надо было постараться есть незаметно. Крошки, шурша, сыпались на ее виниловый плащ. Джонни вдруг пришло в голову, что она, должно быть, голодна. Осторожно глотая печенье, она вела учтивый, но совершенно фантастический разговор о погоде и времени года, называла незнакомых Джонни людей, будто это были его старые друзья, но он сидел и молчал. Так устал, что даже пошевелиться не мог.

— Софи, — спросил он наконец, — ты не против, если я пойду наверх и завалюсь?

Она недовольно взглянула на него.

— Я хочу сказать: лягу спать. Я ужасно устал.

— Поступай, как считаешь нужным, — любезно разрешила она и, как по сигналу, осторожно сняла шляпку, обнажив широкий выпуклый лоб в веснушках, едва заметные брови и редкие примятые пряди седых волос с кривым розовым пробором. Кожа, казавшаяся Джонни смуглой, на деле была просто грязной; впрочем, он уже понял, что атмосфера в доме была тяжелой еще и потому, что от самой Софи тоже пахло.

И снова, вот уже во второй раз за этот вечер, сердце его сжало какое-то смутное чувство, в котором он различил лишь печаль и протест.

— Я только вымою свою чашку, — сказал Джонни и, взяв чашку с блюдцем, вышел в кухню.

— А я свою, — подхватила Софи. — Я всегда говорю: если вымыть посуду с вечера, утром и вставать приятней.

— Это уж точно, — согласился Джонни.

Кипяток его немного взбодрил, но теперь снова начинало мутить. Голова раскалывалась, желудок сжимали спазмы. "Неужели я пил у Бенедиктов?" — подумал Джонни с опаской, смутно припоминая стакан в чьей-то — неужели его? — руке. Никогда еще ему не было так плохо, это он знал точно.

В кухне, лавируя между кошачьими мисками, Джонни увидел на стене газетную вырезку. От старости она пожелтела, а дату (семилетней давности) кто-то проставил от руки. Заголовок гласил: "Диетологи спорят относительно молочных продуктов". Рядом Софи безуспешно искала посудные полотенца. Наступив на одну из мисок, она разбила ее, но молоко в миске так загустело, что не пролилось. Растерянно глядя на пол, Софи объявила, что ложится спать.

— А дверь я запру, — прибавила она со значением. — Я знаю, намерения у тебя добрые, но на Бэббитов полагаться нельзя.

И с гримасой напомнила:

— Вспомни о дяде Брайене!

Джонни стал ее успокаивать, но она подняла руку с таким видом, словно не желала ничего слышать.

— Я знаю, все считали, что Эррол... гм... человек не нашего круга, — продолжала она, поджав губы, — но он был такой милый... И ни разу не поднял на меня руку. Евин муж, конечно, происходил из рода Кортеней, но я точно знаю, что он ее поколачивал.

— Кто-то сказал, что женщин надо бить регулярно, как в гонг, — поддразнил ее Джонни. — Кажется, Ноэл Коуард [6]. Во всяком случае, какая-то знаменитость.

— Вряд ли это правильно, — встревожилась Софи. — Мой отец никогда бы не ударил мою мать, а он был магистром искусств.

— Вот именно, — подтвердил Джонни. — Впрочем, ты, конечно, права. На меня положиться нельзя — иначе я не был бы здесь.

— Намерения у тебя всегда были добрые, — повторила Софи. — Это я понимаю.

— В общем-то верно, — согласился Джонни удивленно. — Только этого мало.

Софи нежно ему улыбнулась.

— Как хорошо, что ты зашел. С родней все-таки никто не сравнится, правда?

Она плотно закрыла дверь; потом Джонни услышал странный звук, словно по полу что-то тащили. Он понял, что она забаррикадировалась в спальне.

В уборной его снова вырвало. Потом он почистил зубы — насколько это было возможно без щетки — и символически умылся, утершись вместо полотенца носовым платком. Затем снова рассматривал свою ладонь, понимая, что забыл что-то важное, однако так и не разобрал, что там было написано. Он поднялся в спальню и положил на комод плеер, а рядом, стопкой — кассеты. Шторы были раскрыты, и, подойдя к окну, чтобы их задернуть, он увидел перед собой забор, за ним — стену, а на ней, будто в театре теней, какие-то смутные силуэты.