Жаркое лето - Печерский Николай Павлович (читать книги полностью TXT) 📗
— Вы чего молчите? — спросил Пыховых Сотник. — Вы не согласны, да?
Братья Пыховы сначала покраснели, потом, не сговариваясь, отвернулись от Сашки. Пыхов Ким вправо, а Пыхов Гриша — влево.
По свекольному полю возвращалась от колхозниц Анна Николаевна. Подошла к Сотнику:
— Как тут у вас?
— Обсудили, Анна Николаевна… Вас ждем…
Анна Николаевна села на бугорок, положила на согнутое колено блокнот, стала что-то писать. Закусит нижнюю губу, пошевелит бровями и снова пишет. Но вот закончила считать и сказала:
— Смотрите, что у меня получилось… Саша Трунов прорывал свеклу как попало. Из каждой свеклы на заводе могли получить пять кусочков сахара. Теперь сахар погиб. Пятьдесят килограммов потеряли на одном рядке!
— Ого! — воскликнул Пыхов Ким. — В самом деле пятьдесят?
— Точно! Полмешка сахара. Одному человеку целый год чай пить.
Анна Николаевна спрятала блокнот, спросила Сашку:
— Ну, вот, теперь скажи, пожалуйста, кого ты без сахара оставил? Чего молчишь!
Ребята дружно подняли вой.
— Гнать Сашку!
— Долой!
— На мыло!
Молча сидел бригадир Сотник, смотрел по очереди на Сашку и на Ваняту. Казалось, подойдет он сейчас к Ваняте, возьмет за шиворот и встряхнет, как мешок с сахаром. «А ты, Пузырев, чего молчишь? Тебя это тоже касается! Дрейфишь, да?»
Ванята ерзал по земле, как на горячей сковородке, на которой чумазые черти жарят в свое удовольствие грешников и разгильдяев.
Но Сотник ничего подобного Ваняте не сказал.
— Надо решать оргвопрос, — обернулся он к агроному. — У меня есть предложение.
Он встал, поправил на комбинезоне ремень и голосом суровым и торжественно-печальным, как на похоронах, сказал:
— Предлагаю исключить Трунова из бригады. На всю жизнь!
Все притихли, смотрели на Анну Николаевну и на своего сурового друга Ваню Сотника.
— Я согласна, — сказала Анна Николаевна. — Только у меня есть поправка — давайте исключим Трунова условно. Если он еще раз… Голосуй, Ваня!
За такое решение проголосовали все. Ванята поколебался минуту и тоже поднял руку.
Письмо
Пробежало пять дней. Прыг-скок, прыг-скок и допрыгали до воскресенья.
Каждый день ждал Ванята, что все обнаружится, раскроется и ему намылят шею. Но — пронесло.
Теперь каяться не имело смысла. Все равно на поле ничего не исправишь. Ванята сделает выводы, учтет. Лопнуть на месте, если соврет и забудет эти слова!
В воскресенье Ванята первый раз в Козюркине пошел на рыбалку.
Он сел, нахохлившись, возле старой черной коряги и уставился на поплавок. Рядом с ним Марфенька в коричневом берете.
Два дня назад Ванята сообщил ей, что пойдет на речку, и показал заветный крючок.
«Если хочешь, можешь идти, — разрешил он. — Посмотришь, как я щук таскать буду».
Марфенька не знала, что рыбаки приглашают в компанию для отвода глаз. На самом деле они — заядлые молчуны. Но это не от прихоти и характера рыбаков, а от самой рыбы. Она не любит, когда рядом топают, разговаривают, шмыгают носом.
Берег сползал в воду широкой песчаной отмелью. Не затихая, струилась по ней волнистая рябь, смывала лиловые затонувшие листья тальника.
Лишь изредка пробежит по дну суетливая тень малька и скроется в глубине. Настоящая рыба упорно не хотела ловиться. Гусиный поплавок с ярким красным кончиком равнодушно покачивался на мелкой стрежневой волне.
У Марфеньки удочки не было. Она сидела просто так, мешала Ваняте сосредоточиться.
— Брось свою щуку! — ныла она. — Все равно не поймаешь. Брось!..
Ванята сердился.
— Отойди, говорю. Слышишь?!
— Бро-ось! Ну, бро-ось, — тянула на одной ноте Марфенька.
Но тут, в эту самую минуту, поплавок нырнул. Кончик удилища вздрогнул и согнулся.
— Тащи-и-и! — закричала Марфенька. — Тащи-и-и!
Ванята повел леску чуть-чуть в сторону и на себя, подсек рыбу и взмахнул удилищем. В воздухе, растопырив все свои плавники, затрепыхал огромный полосатый окунь.
Марфенька кинулась на добычу, упавшую в траву, дрожащими от радости и нетерпения руками схватила окуня и подняла вверх, как вымпел.
За первым окунем пошел второй, третий. Потом на крючок попалась серебряная плотичка и в конце концов — черный и корявый, как веточка ольхи, щуренок.
— Пымали! — неслось по берегу. — Пымали!
А рыба уже не обращала внимания на эти завывания, цапала все подряд — и червя, и живца, и твердый сплющенный катышек хлеба.
— Дай я пымаю! Ну дай! — стонала Марфенька.
Хуже всего отдавать снасти в самый разгар дела. Но Ванята все же уступил удочку. Насадил на крючок свежего червя, поплевал на него и сказал:
— Дальше кидай. На середку!
Поплавок послушно стал на попа, качнулся раз, другой и замер в ожиданье. Чувствовала рыба, что удочку держит неумелая рука, или это просто оказалось делом случая, но клев моментально прекратился.
Откуда-то с лугов прилетела дымчато-синяя, будто из сказки, стрекоза. Покружила над быстриной, высмотрела, пучеглазая, поплавок и села на красную трепетную верхушку.
Марфенька дернула леску. Стрекоза неохотно взмыла вверх, полетала там для отвода глаз и вновь уселась на поплавок. Села и — ни с места. Хоть кричи на нее, хоть стучи ногами, хоть запусти в нее комком грязи.
Рыбачить явно не имело смысла. Ванята полез в воду за куканом с рыбой. Но вдруг за кустами, которые стеной закрывали берег, послышался протяжный крик:
— Пузы-ырь! Эй, Пузы-ырь!
Ванята посмотрел на Марфеньку, Марфенька на Ваняту.
— Пыховы! — сказала она. — Вишь орут!
Кусты тальника раздвинулись, и на берег в самом деле вышли рыжие Пыховы.
— Пузы-ырь! Тебе письмо-о!
Пыхов Ким подбежал к Ваняте, дал ему письмо и сказал:
— У почтальона взял. Назад хотел фугонуть. «Нет, говорит, такого Пузырева — и все». Читай!
Ванята взглянул на синий помятый конверт и сразу понял — от Гриши Самохина.
Он ловит тут рыбу на щучий крючок, скучает, а друг не забыл, вспомнил. Вот оно, письмо!
По душе Ваняты побежало щемящее тепло. Он вмиг увидел и свое село, и речку Углянку в зеленой ряске и кувшинках, и самого Гришу. Ах, ты, друг Гриша!
— Ты читай, чего ты! — сказал Ким Пыхов, глядя на Ваняту и на письмо.
Ванята спрятал конверт за пазуху, потрогал его через рубашку — там ли оно лежит — и еще раз подумал: «Ах, ты ж, друг любезный Гриша!»
А ребята между тем ничего не понимали — получил письмо и на тебе — спрятал.
Нет, не знали они, что это за письмо, кто прислал его сюда, в далекое Козюркино.
Такое письмо надо читать втихомолку. Чтобы вникнуть, подумать, пережить, насладиться до конца!
— Ты чего не читаешь? — не вытерпел наконец Пыхов Ким. — Характер держишь, да?
Но Ванята не стал ничего объяснять. Пускай — характер, пускай — секрет, пускай думают что угодно. Сейчас все равно не подберешь таких слов, чтобы растолковать все Пыхову Киму.
— Я потом прочитаю, — сказал Ванята. — Ты не думай… Спасибо тебе!
Не торопясь, по-хозяйски он смотал удочку, воткнул крючок в пробку поплавка и сказал:
— Рыбу себе берите. Тут на целую уху. Я пошел…
Сделав несколько шагов, обернулся и добавил, чтобы не обиделись ребята, не подумали, чего не надо:
— Пока. Вечером в клуб приду… Ешьте уху на здоровье!
Кусты краснотала вскоре скрыли от взора и Марфеньку, и Пыховых, и то место, где ловил Ванята рыбу на крючок беззаветного друга Гриши Самохина.
Ванята выбрал уютную полянку и сел на кочку с густой мягкой травой на верхушке. Вокруг цвели желтые лакированные лютики, тянулся к солнцу болиголов, возле куста просыхал на солнце серый коровий блин.
Ванята достал письмо, еще раз прочел надпись на конверте: «Пузыреву лично, и никому больше».
Конверт был густо заклеен и прошит суровой ниткой. В самом центре бугрилась рыжая сургучная блямба. Наверно, Гриша выпросил сургуч на почте или в колхозной конторе.
