Цирк Умберто - Басс Эдуард (чтение книг TXT) 📗

Карас мельком взглянул на ложу у сцены — пусто. Впрочем, еще рановато. И он спешит по фойе наверх, на балкон, чтобы в качестве обыкновенного зрителя смотреть оттуда свою премьеру. Первый же номер огорчает его. Эти девушки уверяли, что танцуют в красных костюмах, а вышли в фиолетовых… Задник не подходит, завтра же надо подыскать другой!

Балерин сменяет ксилофонист — боже ты мой, как прав был Буреш! Второй номер — и пять вызовов. Публика раззадорена. Теперь эксцентрик… Так, приняли, зал настроен восторженно. Только бы не потерять темпа. Нет, ребята из кожи вон лезут: едва отзвучали аплодисменты, как занавес снова взвивается. Артисты Романовы, современные гладиаторы. Альберт Ван-Дейк, имитатор дирижеров. Рольф, веселый фокусник. «Three stars» [165] — три красавицы на трапеции. Икарийский номер — что ж, недурно, только лучше, пожалуй, выпускать фокусника между гимнастками и икарийцами. Мисс Хэриэт с собачками и кошками. Колоссальный успех! Антракт.

Карас устремляется к ложе номер пять, где сидят Елена, Алиса с ребятами и Сметана. Сияющие улыбки, крепкие рукопожатия. Обе женщины знают толк в цирковом искусстве и тоже довольны программой. Публика воодушевлена. Если второе отделение не подкачает — обе спешат постучать по деревянной перегородке, — сюксе обеспечен, потрясающий, блистательный.

Прекрасно, теперь скорее за кулисы, к Кергольцу. У него уже, наверно, есть сведения с другой стороны. Что говорят те, кто решает успех дела, кто объездил полсвета. Керголец уже издали лукаво подмигивает.

— Браво, Вашку! Все в хорошем настроении. Говорят, давно не участвовали в такой шикарной премьере. Расспрашивают о тебе — мол, кто этот чародей? Говорят, что обычно пражан трудно расшевелить, да и на аплодисменты они скуповаты.

На сцене устанавливают клетку для белых медведей. Франц Стеенговер почтительно обходит их, кивая Карасу.

— Знаешь, Вашку, публика очень довольна. Билетеры и официанты уже донесли мне. И в ложах удовлетворены. Продли антракт минут на десять. Заказов на ужины больше, чем предполагалось. Пусть хотя бы разнесут при свете. И напоминаю тебе о графе Орсини.

— Ладно. Распорядись, Карел, насчет антракта: накинь минуток восемь. Но не больше, а то мы слишком затянем.

Карас остановился в конце коридора и спросил билетершу — занята ли крайняя ложа. Та ответила, что занята — уже немолодой господин в рединготе. Карас постучал. Из-за двери донеслось:

— Войдите!

Как, по-чешски?! Неужто граф Орсини…

Карас нажал ручку, открыл дверь и не поверил своим глазам.

Перед ним в величественной позе стоял сержант Ференц Восатка.

— Ференц, ты ли это?

— Так точно, сержант Восатка Ференц, каким сотворил его господь бог и отпустили от себя чешские портные в Гамбурге. Восатка Ференц, allias граф Орсини. Как говаривал Гонза Буреш: друзей не разольешь ни Влтавой, ни Эльбой — воды не хватит. Надеюсь, я достаточно похож на самого себя и не заставил тебя усомниться в том, что я — это я? Если все же ваше директорское величество полагает, что я мираж или призрак, то извольте немедленно сесть со мной за столик, где приличествующая случаю бутылочка «вдовы Клико» убедит вас в реальности моего бытия.

— Послушай, а что это за комедия с титулом?

— Все очень просто, о прославленный продолжатель рода Умберто. Я подумал, что накануне премьеры у тебя кошки на сердце скребут, и решил подбодрить тебя телеграммой…

— Она мне, Ференц, и вправду очень помогла. Я уж было совсем отчаялся. Молодец, что приехал. Вот сюрприз так сюрприз! Не хочешь ли пройти к нашим? Тут и Елена, и Алиса, и Керголец с Бурешом…

— Avanti, signore! [166] Граф Орсини просит представить его славному умбертовскому двору.

Вечер прошел так хорошо, так радостно, что Буреш-Сметана без труда уговорил друзей отпраздновать счастливое начало. По окончании представления послали за Стеенговером, Кергольцем и Карасом-отцом. Первые два явились сразу, третьего пришлось поискать. Нашли его в оркестре. В конце представления Антонин принес себе туда стул и с наслаждением потрубил с музыкантами финальный марш, знаменитый «Марш цирка Умберто» Леопольда Сельницкого, опус первый.

— Наш марш! — радостно воскликнули друзья, когда прозвучало вступление.

— Да, наш, — кивнул Вашек, — и он не смолкнет до тех пор, пока будет существовать театр-варьете Умберто.

Да здравствует все, что еще способно жить!

— Как поживает господин Сельницкий? — поинтересовалась Алиса.

— Сельницкий пристроен, — ответил Восатка. — Я назначил его первым музикусом «Невесты моряка». Он получил в свое распоряжение фортепьяно размером с небольшой баркас и бросил якорь в северо-восточной части Карибского моря, в Ямайском заливе. Сей залив назван так в честь внушительной бутылки рома, которая, как маяк, возвышается на крышке рояля, заменяя собою шандал. Несколько репетиций показали, что от рома нашему маэстро светлее, чем от газовой горелки. Он сидит и наигрывает негритянские песни, мексиканские танцы, мелодии пампасов, и слава о нем идет от устья Ориноко до самого Рио Гранде дель Норте.

Пан Дворжак, привратник театра-варьете, услыхал стук колес подъехавшего экипажа. Выглянув в окно, он увидел пожилого господина благородной наружности, столь величественного, исполненного такого достоинства, что его можно было принять за тайного советника Гете. Хотя карлинский старожил не имел ни малейшего представления о тайном советнике Гете, он смекнул все же, что приезжий — персона важная, а посему вышел из привратницкой, отворил дверь и низко поклонился.

— Добрый день, — произнес незнакомец по-немецки, — где здесь дирекция?

— Как прикажете доложить? — осведомился пан Дворжак, больше из любопытства, нежели по служебной надобности.

— Бимбам, — ответил величественный иностранец.

— Как, простите?

— Бимбам! — повторил незнакомец.

— Минуточку… — В крайнем изумлении пан Дворжак направился к внутреннему телефону, который завели в варьете совсем недавно. С тех пор как в Карлине поселился инженер Кршижек, поддерживать молодого изобретателя стало признаком местного патриотизма.

— Алло, — воззвал пан Дворжак к пану Стеенговеру, — здесь какой-то господин хочет пройти в дирекцию.

— Как его имя?

— В том-то все и дело, господин администратор, прямо стыдно сказать. Может, я не понял его, но он дважды пробубнил что-то несусветное, не то Бумбум…

— Ах, Бимбам Бимбам?

— Нет, просто Бимбам.

— Ну, так это Бимбам Бимбам.

— Минутку!

Пан Дворжак высунулся из привратницкой.

— Господин Бимбам Бимбам? — осведомился он у благородного гостя.

— Да. Бимбам Бимбам.

— Он! — крикнул в трубку совершенно сбитый с толку пан Дворжак. — Бимбам Бимбам.

— Ага, значит, Бимбам Бимбам, — ответил Стеенговер, — попроси его подняться наверх.

— Пожалуйте, господин Бимбам Бимбам, — пан Дворжак снова показался из своей берлоги, но теперь он уже не кланялся так низко, — по лестнице, второй этаж, господин Бимбам Бимбам, первая дверь налево, господин Бимбам Бимбам…

— Благодарю вас, — учтиво ответил господин Бимбам Бимбам и размеренной, упругой походкой направился к лестнице.

— Бимбам Бимбам, — представился он Стеенговеру, — первое — фамилия, второе — имя. Так что в ведомость следует вписать в обратном порядке: Бимбам Бимбам, а ни в коем случае не Бимбам Бимбам.

— Разумеется, господин Бимбам, — улыбнулся шутке Стеенговер, с нескрываемым удивлением разглядывая высокий лоб, прекрасные большие глаза, орлиный нос и изящный рот господина Бимбама. Приезжий походил на древнеримского сенатора, это-то и удивило Стеенговера, Господин Бимбам был самым известным комиком девяностых годов; говорили, что публика двадцать минут стонет от смеха, когда он выходит на сцену. А вид у него такой, что впору накинуть тогу и играть Цезаря.

— Признаться, ваш приезд для нас большая неожиданность, — продолжал Стеенговер, — вы едва ли не первый артист, прибывший раньше срока.