Колыбельная для брата - Крапивин Владислав Петрович (книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
Женька послушно направилась к двери, но с порога обиженно сообщила:
– Если хочешь знать, я не ябедничать пришла. Просто Ева Петровна сказала: если родители не пойдут, пусть Векшин сам явится за своим портфелем.
– Уже бегу. Изо всех сил.
– Теперь-то уж ни к чему, раз твой папа зайдет…
Кирилл с сомнением посмотрел на Женьку.
– Ты думаешь, папа потащит мой портфель?
– А… не понесет?
Кирилл пожал плечами:
– У него, по-моему, свой тяжелый.
– А что ты будешь делать?
– Ничего не буду, – честно сказал Кирилл. – Пусть Александр Викентьевич делает. Он ведь отобрал.
Женька долго и недоверчиво смотрела на Кирилла. Потом открыла рот, но Кирилл показал кулак: молчи!
торопливо начал он.
Было, однако, поздно. Антошка взревел на высоких нотах, сделал паузу и начал выть, не умолкая.
Теперь оставалось последнее средство. Кирилл выпрямился, опять покатал туда-сюда кроватку и решительно пропел вступление. Антошкин рев сделался в два раза тише. Кирилл начал первый куплет. Антошка еще сбавил звук и наконец совсем притих. Будто понимал суровые слова о грозе и последней дороге…
Второй куплет Кирилл пел тише и сдержанней. Антошка начал засыпать под печальный, но решительный мотив. Когда песня кончилась, он посапывал, как до прихода Женьки.
Кирилл поднял глаза от кроватки и только сейчас вспомнил про Черепанову. Она стояла у косяка и странно смотрела на Кирилла. Хотела что-то спросить, но он приложил палец к губам. Н а цыпочках прошел мимо Женьки в другую комнату. Здесь было их с отцом государство.
Женька вошла следом и прошептала:
– Это что за песня?
Кирилл усмехнулся:
– Колыбельная для брата… Закрой дверь, а то опять разбудишь.
Женька послушалась и снова спросила:
– А все-таки… откуда эта песня? Кто сочинил?
– Много будешь знать… – буркнул Кирилл. Сел к столу и взял том Конан Дойля с рыцарским романом "Белый отряд".
Женька не стала обижаться. Опять сказала:
– Ты хорошо поешь. Зря ты не ходишь в хор.
– Вам же Ева Петровна объяснила: из ложной принципиальности и глупого упрямства.
– Ну и правильно объяснила… Все назло делаешь. Волосы зачем-то отрастил, а они тебе вовсе даже не идут.
– Ну уж это ты врешь! – Кирилл вместе со стулом повернулся к Женьке. – Волосы как раз "идут". Они мне уши закрывают. Уши-то у меня как у слона!
– Глупости какие!
Кирилл сказал с чудовищно серьезным видом:
– Совсем не глупости. У меня из-за них такая душевная драма была в третьем классе…
– Какая драма? – удивилась Женька.
– Повторяю: душевная. В театре. Я тогда первый раз в театр пошел самостоятельно, один. – Кирилл поднял к потолку глаза. – Ах, какой я был красивый! Красная рубашка в белый горошек, белый галстучек. Первые в жизни расклешенные брюки, ковбойский ремень… Весь театр на меня смотрел и ахал…
Женька тихо засмеялась, присела на уголке дивана.
– Не смешно, – печально сказал Кирилл. – Больше всех смотрела девочка. Очень красивая девочка, с черными глазами. Я потом таких красивых ни разу не видел… Ходила с мамой по фойе и все на меня поглядывала. А потом в зале на меня оглядывалась… Ну, и я тоже. Забилось мое бедное сердце.
– Ты будешь писателем, Кирилл, – сказала Женька.
– Я буду парикмахером и никогда не стану коротко стричь детей…
– Ну а что дальше?
– Дальше? Тяжело вспоминать… Ну, ладно. Кончился спектакль, они одеваются, а я кручусь рядышком, будто нарочно. И вдруг она маме говорит громким шепотом: "Посмотри, какие у мальчика громадные уши…"
Кирилл сделал траурное лицо и замолчал.
– А потом? – с улыбкой спросила Женька.
– Что "потом"… Пришел домой, сорвал галстучек и хотел отрезать себе уши. Но все ножи оказались тупые. Тогда я поклялся до гроба ненавидеть девчонок. А на сердце до сих пор трещина… Вот такие дела, товарищ председатель совета отряда…
Он думал, что Женька улыбнется, но она сидела с опущенной головой и машинально наматывала на палец русую прядку. Потом все же улыбнулась, но как-то не так. Слишком задумчиво. Исподлобья глянула на Кирилла и вдруг сказала:
– А какие мы смешные были тогда… Между прочим, в третьем классе я в тебя целый месяц была влюблена…
Кирилл вдруг почувствовал, что сейчас покраснеет. Однако взял себя в руки.
– Что же ты молча страдала? Счастье было так возможно… Хотя что ты во мне нашла? Я был заикой.
– Дурак ты был, – со вздохом сказала Женька. – И сейчас дурак.
"Сама", – хотел сказать Кирилл и вместо этого неожиданно спросил:
– Слушай, Черепанова, ты в самом деле думаешь, что я украл кошелек?
Она стала розовой, как ее гольфы и бантики на платье.
– Что ты глупости говоришь…
– Тогда зачем пришла? – тихо и серьезно спросил Кирилл. – Чтобы дураком назвать?
– Ну, раз Ева Петровна послала… Разве лучше, если бы кто-нибудь другой пришел? Могли столько наговорить…
– Ну и пусть. Мне все равно.
– Кирилл! – удивленно сказала она. – Ты, что ли, нисколько не боишься неприятностей с родителями?
Кирилл посмотрел на Женьку спокойно и снисходительно:
– Подумай сама, чего мне бояться, если я не виноват? У меня, слава богу, нормальные мама и папа, а не людоеды и не пугала.
– Ева Петровна скажет…
Кирилл перебил:
– Что скажет? Если все на свете Евы Петровны будут говорить, что я жулик, родители все равно не поверят. Они-то меня с пеленок знают.
– Она скажет, что ты грубил.
– Не грубил, а спорил. Меня вором называют, а я должен соглашаться?
– А что тебе мама сказала, когда ты… ну, рассказал про это?..
– Что она сказала? – Кирилл поднял глаза к потолку. – Ну… она сказала: "Кирюша, не забудь, что на плите кипит молоко… Соску вымой кипяченой водой… Не скучайте, я скоро приду…" Она в самом деле скоро придет. Подожди.
Женька встала.
– Зачем ждать? Я пойду…
– Как вам угодно, сударыня, – сказал Кирилл и вдруг почувствовал: не хочется ему, чтобы Женька уходила. Конечно, ничего особенного, но… лучше бы еще посидела. Наверно, просто скучно одному.
И он не огорчился, когда Женька обернулась на пороге и спросила:
– А это что за корабль? На фотографии…
Над письменным столом висел большой, тридцать на сорок, снимок. "Капитан Грант" был сфотографирован с кормы. Из-под ахтерштевня вырывалась бурная струя. В гакабортном фонаре искрилось солнце. Верхушки мачт не вошли, зато нижние половины парусов – с люверсами, шнуровкой на гиках, блоками и частыми швами получились рельефными, как на стереоснимке. Полотно туго выгибалось под ветром.
Алька Ветлугин, сидя на планшире, выбирал гика-шкот. Валерка был у бизани – из-за гакаборта торчала его голова. Юрок не было видно – они сидели низко. Саня стоял на палубе рубки, вцепившись в ванты, а Митька-Маус, как всегда, устроился на носу, у бушприта, над которым вздувались кливер и стаксель.
А Кирилл стоял у штурвала. Чтобы сделать снимок, Дед окликнул его с лодки, и Кирилл оглянулся. Лицо его было сердитым: рулевого не следует отвлекать на таком ходу, да еще перед поворотом…
– Это ты где? – опять спросила Женька. – Это по правде?
– А что, по-твоему? Декорация в драмкружке?
– Ну… я просто спросила. Это какой корабль?
– Крейсерский парусник типа "гафельный кеч" с бермудской бизанью и треугольным гаф-топселем, который в отличие от рейкового топселя крепится фаловым углом непосредственно к топу грот-стеньги, – отрапортовал Кирилл. – Все ясно?
Женька моргала.
Кирилл усмехнулся и продолжал:
– Водоизмещение одна и две десятых тонны, ход к ветру до сорока пяти градусов, район плавания неограниченный, крейсерская скорость около восьми узлов.
Насчет района плавания и скорости он подзагнул, но Женька все равно, конечно, ничего не поняла.
– Какой красивый. А кто его построил?
