Бедовый мальчишка - Баныкин Виктор Иванович (читать книги бесплатно полностью TXT) 📗

Запоздалые хозяйки то и дело останавливались возле Ромки и брали: кто — пучок укропа, кто — бледные худосочные морковки с хвостиками.

Тиская в карман мятые бумажки, он снова кричал:

— Зе-елень! Зе-елень! Для супа и щей нет вкуснее вещей!

Вот к Ромке наклонилась тощая девица с одутловатым лицом. Захихикала:

— А тебя, купец, и не узнать. Чтой-то ты нынче вырядился? И очки, значит, и кепка?

— Врач приказал… от воспаления глаз, — буркнул Ромка и наклонился над прилавком.

Ромка все больше и больше начинал ненавидеть Серафима Кириллыча. Скупущий старик совсем перестал доверять Ромке, ему стало казаться, что тот его «объегоривает», и теперь на рынок одного не отпускал.

«И зачем меня угораздило с ним связаться? — невесело думал Ромка, перебирая грязными пальцами огурцы. — Если бы не морской бинокль… ну, разве я бы стал помогать этому хапуге? И не хватает-то теперь всего-навсего двадцать девять рублей. Попросить у матери? Не даст, ни за что не дает! На днях сказала: «У нас и так два расхода… Мне не до твоих причуд. Я ведь деньги не кую, сам знаешь!»

Ромка провел рукой по шероховатому прилавку. И так еще хорошо, что мать до сих пор ничего-то не знает! А вот Пузикова… эта проныра, похоже, о чем-то догадывается. С ней надо ухо держать востро.

Но лучше обо всем этом не думать. Еще не долго остается мучиться. Как только Ромка заработает недостающие до сотни деньги, так сразу отсалютует Серафиму Кириллычу: «Баста! Поищите-ка себе другого дурня!»

Но Ромка еще не знал — хватит ли у него силы воли развязаться с Серафимом Кириллычем. Попытался было на днях намекнуть старику о своем намерении бросить «торговую деятельность», а тот так припугнул Ромку, так припугнул.

— Попробуй только, Роман, попробуй! — сказал Серафим Кириллыч. — Я матушке твоей пожалуюсь. Вот, скажу, рассудите: кто из нас прав, кто виноват. Дал вашему сыночку по весне три сотенных билета. Плакал, просил: будто хулиганы какие-то с ножом к нему пристали. «Не дашь денег, говорили, к папеньке на тот свет отправим!» Выручил отрока, дал денежек. Обещался за это помогать мне, хилому старцу: на рынок иной раз сходить, на грядках покопаться. А теперь, знаете ли, в кусты. Обман, полный обман! Верните мои денежки!

Ромка как ошпаренный вскочил со стула;

— Да вы… Да вам что… приснилось? Я эти ваши сотенные билеты и видеть не видел!

Весело посмеиваясь, Серафим Кириллыч погладил бородку — белые клочья, похожие на мыльную пену.

— Матушка мне поверит, а не тебе!.. Посмотрим, как отрок Роман будет выглядеть, когда родительница в полоску и в клеточку разлинует его ремешком!

Задумчиво перекладывая с места на место пучочки укропа, Ромка и не заметил остановившейся перед ним Пузиковой.

— Здравствуй, торговое дитя!

Вздрогнув, Ромка поднял голову. На Пузиковой то же нарядное канареечное платье, в котором она была на катере. А на шее — пионерский галстук. Такой чистый, такой гладкий, наверно, все утро гладила.

— Почем петрушечка? А смородина — дорогая? Попробовать можно?

Ромка — ни слова. Только сопел — тяжело, натужно, будто в гору воз тащил.

— Ты оглох? — издевалась Пузикова, не спуская с Ромки ехидного взгляда. — А очки-то бы снял, я тебя и в них узнала.

— Улепетывай немедля! — пригрозил Ромка. — А то…

И задохнулся.

— А я не подумаю уходить! А я милиционера сейчас позову! Пионер, а сам спекулянту помогает… И не стыдно?

Около Пузиковой останавливались любопытные. Из-за прилавка напротив шаром выкатился тучный Серафим Кириллыч в своей неразлучной коричневой шляпе.

— Ты чего тут, девочка, бушуешь? — заволновался старик. — Это мой племянник. И продаем мы не краденое, а свое, с участка.

— Такой старый, а… а неправду говорите! — Теперь Пузикова раскричалась не на шутку. — Он никакой вам не племянник… вы его просто… просто эксплуатируете!

— Безобразие! — возмутился желчного вида лысый гражданин в полосатой пижамной куртке. — Безобразие! И куда, скажите, милиция смотрит?

— Разрешите, разрешите! — послышался властный голос. — В чем дело? Разрешите!

Расталкивая плечами любопытных, к прилавку протиснулся сержант милиции — коренастый, подтянутый молодец.

— Обижают, товарищ начальник, — слезливо замямлил Серафим Кириллыч. — Какая-то пигалица, прости господи, к племяннику моему чисто репей прицепилась. А у меня справочка есть, вы же сами знаете! И племянник — вот он. Тихий и послушный отрок.

Старик повел плоской, как доска, рукой в сторону прилавка. Но «тихий и послушный отрок» уже исчез. Тощая девица заглянула под прилавок. Но и там его не оказалось.

— Безобразие! — снова завозмущался лысый гражданин в пижаме. — Детей в спекулянтов превращают! И никому дела до этого нет!

— Поаккуратнее, поаккуратнее! — Бравый сержант кашлянул для солидности в кулак. — Данные дети не ворованное продают, а продукты природы. И прошу всех разойтись! Порядок нарушаете!

— Испужался… испужался племянник, — мямлил Серафим Кириллыч, собирая с прилавка зелень, чтобы все эти «продукты природы» перетащить на противоположный прилавок, где он торговал клубникой и вишней.

В стороне стояла Пузикова. Толстые стекла очков ее нестерпимо блестели. Зло глядела она сквозь эти синеватые стекла на суетившегося старика.

Глава десятая,

в которой Ромка чувствует себя не в своей тарелке

Подушка шлепнулась на пол. Но Ромка даже ухом не повел. Вот уже полдня лежал он на диване, подперев толстые щеки кулаком и вздыхал.

«Скажите на милость, ну что этой Пузиковой надо? — сердито думал Ромка, не зная про то, какой он смешной с растянутыми до ушей губами. — Зачем она вмешивается в мою личную жизнь?»

Под самым носом у Ромки — раскрытая книга. Но сейчас не хотелось читать даже эту захватывающую книгу о рождении миров.

«Эх, улететь бы куда-нибудь от такой жизни… К марсианам бы, что ли!»— вздохнул Ромка, шмыгая носом.

И тотчас, схватив карандаш, графитным острием коловший ему бок, Ромка придвинул к себе книгу… Он и сам не заметил, как подрисовал луне уши, глаза, очки, нос, крючковатую косичку с бантом. А когда глянул на рисунок — на него смотрела Пузикова. Вылитая Пузикова, да и только!

И, вконец разозлившись, Ромка захлопнул книгу. Пузикова и Серафим Кириллыч не выходили у него из головы весь день.

Странно устроена человеческая жизнь! До весны этого года Ромка и знать не знал Серафима Кириллыча. Может, и встречал когда на улице, да внимания никакого не обращал.

Но с чего же все началось? Ромка поморщил нос. Да, с чего? Как-то в марте Ромка попросил у матери двадцатку [1]. Ему до зарезу нужен был пластилин. В то время он еще не увлекался астрономией.

Мать денег не дала. Тогда Ромка захныкал. Нет, он не девчонка, чтобы хныкать, просто Ромка надул губы и отказался от чая с горячими ватрушками. Тут уж мать не выдержала и милостиво проговорила:

«В погребе полно картошки. А завтра выходной. Насыпь в мешок ведра два и отнеси на базар. Сколько выручишь — все твои».

Ромка поежился. Что он — торговец, что ли? Никогда в жизни ничего не продавал! Стыдливо поднял на мать глаза, но та уже отвернулась от сына. Она уже крутила ручку приемника, ловя в эфире, ошалевшем от диких завываний и невероятного треска, музыку. Мать могла целый вечер смеяться, пичкать Ромку разными сладостями, с увлечением рассказывать о совхозных теплицах, в которых зрели сочные зеленые огурчики и краснобокие помидоры, — это сейчас-то, в пору мартовских вьюг, когда ночами трещат от нестерпимых морозов даже великаны осокори. А наутро, точно встав не с той ноги, мать рвала и метала. И тут уж не попадайся ей под руку!

На другой день Ромка все же отправился на рынок. Он собирался лепить Чапаева на вздыбленном коне, а пластилин весь кончился. И денег не было. А где еще взять денег, если мать родная не дает?

На рынке Ромка увидел таких же, как и он, мальчишек. У одного — картошка, у другого — морковь, у третьего — квашеная капуста. А какой-то угрястый лоботряс притащил даже синиц. Бедные синички метались по железной клетке, пищали, но вырваться на волю никак не могли.