Колокольчики мои - Христолюбова Ирина Петровна (читать хорошую книгу полностью TXT) 📗
Сидит Егор, задачки, как орехи, щёлкает, а в это время под окном Затейник прогуливается. Увидев Егора, достал часики, направил на него невидимый сигнал. А не действует! Никакого притяжения Егор не испытывает. Затейник подходит, через окно протягивает руку и говорит: «Молодец, Тарантин!» — смеётся и испаряется…
Арканя между тем наелся и ожидал, когда Егор поест. Но Егор то жевал, то в потолок смотрел.
— Ну, мне домой пора, — не выдержал Арканя.
Тут Егор вспомнил, что он за столом сидит, пироги с малиной ест. И уже наелся.
Арканя ушёл домой. А Егорка остался в раздумьях. Он послонялся по квартире, у окна постоял, посмотрел на Каму. По реке, оставляя белый след, промчался «Метеор». Он был похож на самолёт, который рвался в небо и никак не мог взлететь. Растревоженная река закачалась тяжёлыми волнами.
Плохое было настроение у Егора. Даже пирожки не помогли. Он пошёл к бабушке на кухню.
— Давай я хоть тебе посуду помою, — предложил он.
— Ты всю перебьёшь, — сказала бабушка. — Прошлый раз мыл — три чашки разбил, а позапрошлый — два блюдца.
— Они скользкие, так сами и выпрыгивают.
— Из моих старых рук ничего не выпрыгивает!
И тут же тарелка выпрыгнула из бабушкиных рук и разбилась вдребезги. Егор засмеялся и стал собирать осколки.
— Сказать ничего нельзя! — возмутилась бабушка. — Прямо сама из рук вырвалась.
— Я же говорил, что они сами выпрыгивают.
— Ничего сказать нельзя! — повторила бабушка. Видимо, она очень рассердилась на тарелку, которая её так подвела. — Всё время надо язык прикусывать! Однажды покойный твой дедушка Игнат сидел в огороде на скамеечке и хвастался. Меня, говорит, ни одна пчела не жалит. У пчелы, говорит, ко мне враждебности нет, а даже наоборот — расположение. Только он произнёс эти слова, откуда ни возьмись — пчела! Зажужжала — да прямо в лоб его и ужалила! Он соскочил, кулаком затряс, давай эту пчелу ругать: «Ты, такая-сякая, не узнала меня али что?» Я ему говорю: «Ты прикуси язык-то, Игнатушка. Не состязайся с природой».
— А потом его жалили пчёлы? — спросил Егор.
— Бывало, если руками сильно махал. Что твой отец, что ты — все в дедушку Игната, больно на язык смелые.
— Я, бабушка, всё время язык прикусываю.
— Ну и ладно, если прикусываешь, — примирилась бабушка и успокоилась. Села на стул, сложила руки и стала смотреть в окно.
«Наверное, бабушка сейчас опять грустную песню запоёт, „Колокольчики мои…“» — подумал Егор. Но бабушка молчала, о чём-то своём думала, вспоминала ушедшую жизнь и где-то в дальней дали видела деда Игната ещё молодого и весёлого.
Егор решил не мешать бабушке: пусть отдохнёт. Он составил в буфет чашки, тарелки, ни одной не разбил. Открыл холодильник, поставил сметану. Электрическая лампочка мрачновато освещала запасы еды. «Как в подземелье», — подумал Егор. Он привстал на цыпочки, заглянул в морозильную камеру. Оттуда повеяло оледенением.
В морозильнике внимание Егора привлекла блестящая коробочка из позолоченной бумаги. Достал её, по слогам прочитал крупные буквы «Дрож-жи». «Как на дрожжах растёт», — вспомнил он бабушкины слова. И тут в его голове родилась невероятная мысль: «А что, если их съесть? И за одну ночь вырасти? Бабушка тесто остановить не могла: оно росло и росло, росло и росло».
Он положил дрожжи в карман, захлопнул холодильник.
— Я, бабушка, всё со стола убрал и тряпочкой вытер, — сказал он. — Посмотри, как чисто!
— Ну и молодец! — Бабушка встала. — Я пойду, полежу немного, — сказала она. — Ноги что-то не держат. А ты без меня не дури, возьми букварь да почитай.
— Почитаю, почитаю, — пообещал Егор.
Бабушка Груня ушла в свою комнату. Егор достал дрожжи, развернул их. В кармане они уже начали согреваться — сверху стали липкие, а в середине ещё замороженные.
Егор лизнул липкое. Сморщился. «Ничего, — успокоил он себя, — не конфета ведь какая-нибудь, а лекарство для роста».
Может быть, вообще он такое открытие сделает, что профессора приедут, на него глядеть будут. А потом даже с собой увезут на самолёте. По телевидению его покажут во весь рост: «Смотрите, это первый человек в мире, который догадался съесть дрожжи и от этого быстро вырос. Берите с него пример!» Все начнут есть дрожжи и станут великанами.
Егор быстро стал разрезать дрожжи на мелкие части. Они отходили от мороза, и та таинственная сила, которая в них заключалась, видимо, начала приходить в движение: из твёрдых они становились мягкими и пахучими. Их надо было как можно быстрее съесть, чтоб совсем не расползлись. Но он вовремя вспомнил, что сначала надо измерить свой рост, сделать на косяке отметку. Потом он всем будет показывать: «Вот видите, какой я был, пока дрожжи не съел».
Отметок на косяке было много. Как только Егор начал ходить, отец его всё мерял и мерял. Он встал спиной, нащупал пальцем последнюю зарубку. Нисколько не вырос. «Ничего, завтра, может, выше косяка буду. Если не нагну голову, так ещё и стукнусь».
Он сел за стол. Дрожжи уже совсем размякли. Егор вздохнул полной грудью, словно собирался в воду нырять, поддел на вилку кусочек — и проглотил! Даже глаза зажмурил, так было противно.
«Хуже керосина», — определил он. Как-то у Егора была сильная ангина, и бабушка заставила полоскать горло керосином. Егор ревел, плевался, но полоскал. С тех пор все лекарства он сравнивал с керосином: противнее или не противнее.
Дрожжи были противнее керосина, потому что керосин он всё-таки не глотал, а дрожжи глотал. Но надо было терпеть. Ведь ради различных открытий люди жизнью рисковали. А он, если даже не вырастет, не отраву какую-нибудь съест, а полезную пищу.
Когда бабушка встала, Егор уже последнюю порцию доглатывал. Он быстро смял обёртку и выбросил в мусорное ведро.
— Почему ты такой бледный? — испугалась бабушка.
— Ничего не бледный, — ответил Егор и почувствовал, что голова начинает кружиться, а в животе бурлит, как в котле. «Расту, наверное», — подумал он.
— Глаза у тебя туманные, — опять испугалась бабушка. — Она потрогала лоб. — Уж не температура ли?
— Нет, бабушка, не температура, — тихо произнёс Егор. Говорить громко не было сил, губы не слушались.
Бабушка не знала, что и делать. Раздела, уложила его в постель. Егор тихо стонал. Живот вздулся, стал упругий, как мяч. Дрожжи там, видимо, поднимались.
— Ой, тошнит!
Бабушка притащила тазик, и его тут же вырвало.
— Да не отравился ли ты чем? — охала бабушка. — Молочка, молочка попей! — Она приподнимала его голову и поила молоком.
В животе так бурлило, что даже бабушка слышала. Перед глазами плыли стены, как будто он был не в своей комнате, а в каком-то шаре, и этот шар медленно вращался.
«Не иначе Затейник притягивает, — догадался Егор. — Не даёт мне расти».
— Ты полежи минуточку один, — сказала бабушка, — а я Аркашку за врачом пошлю. Он мигом слетает.
— Пусть Арканя Затейника позовёт, — прошептал Егор.
— Какого затейника?
— Он знает. Никакие врачи мне, бабушка, не помогут.
— Бредишь ты, видать, Егорушка! — ещё больше испугалась бабушка.
Егора снова начало тошнить. Потом стало полегче. Он в изнеможении закрыл глаза и задремал. Даже не слышал, как приехали с ярмарки весёлые мама и папа, и как ужаснулись, увидев внезапно заболевшего Егора, и как побежали за врачом, хотя за ним «улетел» Арканя.
Пока врач собирался, Арканя уже был у Егора.
— Егорка, это правда, что ты умираешь?
— Правда, Арканя.
— Не умирай, Егорка! — всхлипнул Арканя.
— Не реви, — сказал Егорка. — Я уже, наверное, не умру. У меня опять с животом что-то. Ты позови Затейника, как он притяжение снимет — я тут же поправлюсь.
— Я его недавно видел! Наша Тонька домой прибежала, зыркнула на меня глазами. Говорит: «Во всем лесу всего четыре гриба нашла!» Я в окно глянул, а на углу Затейник прохаживается! Понятное дело: вот живот-то у тебя и подвело, посинел ты сразу.
