Кругосветка - Григорьев Сергей Тимофеевич (бесплатные версии книг .txt) 📗
— В чем же я-то провинилась? Или уха нехороша была?
— Вина твоя не в ухе. Я видел, что она хороша. Пешков и я ее даже не попробовали, но не ты ли положила перед Пешковым две ложки? Что ты этим хотела сказать? Ясно. Ты хотела сказать: «Алексей Максимович, вы не потому купили рыбы, что хотели приветствовать возвращение блудного сына, вам самим стерляжьей ушицы захотелось… Ну и возите уху сразу двумя ложками, правой и левой рукой»… И что же мы видели? Я отдаю должное чуткой совести Пешкова: он не прикоснулся к ложкам — он сразу понял Машин намек, и совесть в нем заговорила раньше, чем в любом из нас. Но мы здесь никого не судим, а обсуждаем создавшееся положение. Ага! Вот, вижу, вы все повеселели: все-де уху ели, все и виноваты.
— А вас завидки берут?
— Не скрою — да. Ау! Ухи нет, но не в этом дело. Все это поэзия, а вот суровая проза: у нас нечем заплатить мужикам за перевоз лодки из реки Усы в реку Волгу на меридиане села Переволока… В кассе у меня сорок семь копеек серебром.
— Ах! — воскликнула Маша.
— Ох! — вздохнул Стенька.
Козан внес предложение:
— Мы перетащим лодку сами, своими руками.
— Пять верст, милый, да в гору высотой, пожалуй, сажен в пятьдесят!..
— Трудновато! — подтвердил Пешков.
— Невыполнимо! Однако я и это допускаю. Безумство? «Безумство смелых, вот мудрость жизни». Так? Есть, однако, другое препятствие.
— У него вечно препятствия! — ехидно заметила Маша.
— Препятствия видеть не мешает, иначе можно копнуть носом и понюхать, чем земля пахнет!
Пешков стал на мою сторону, что меня окрылило, и я продолжал:
— Допускаю: мы своими руками перетащим лодку через горы. Сколько времени займет этот геркулесовский подвиг — это я опускаю. Словом, лодка наша спущена у Переволоки в Волгу. И нам после того до Самары идти против воды еще верст восемьдесят…
— Сильно преувеличено… Почти вдвое, — поправил меня Алексей Максимович.
— Пусть так. Но нам угрожает голод. Я был уверен, что наше довольствие в верных руках. Однако половину колбасы наша хозяйка скормила коту. Остальное кот опоганил. Я вижу, что Абзац уже доедает свою булку… Каковы же наши ресурсы? Завтра мы еще будем хлебать прекрасную уху из ершей нынешнего улова. Котелок у нас есть. Но согласитесь, что трех арбузов («Мы их съедим и не заметим», — вставил Пешков), десятка воблы и что осталось хлеба, при наличности в сорок семь копеек, — мало! Мы не можем продолжать кругосветку!
— Все? — глядя на меня горящими глазами, выдохнула Маша.
— Все! — подтвердил я. — Чего же больше?
— Пусть Батёк скажет. Вот! — Маша указала на Батька.
Тот сидел, погруженный в глубокую думу.
— Подбросьте в костер дров! — приказал Пешков. — Чтобы ярче пылал огонь! Осветим полным светом лицо нашего юбиляра!..
Огонь весело запылал, раздуваемый ветром.
— Ну, Петя… — поощрил Батька Алексей Максимович.
Батёк обвел всех сумрачным взором.
— В таком разе… — начал он, — ежели говорить напрямки… Или, например…
— Строго говоря, — подсказал Абзац.
— Строго говоря, — повторил Батёк, — ну, чего тут рассусоливать? Едем!..
— Куда едем? — воскликнул я, указывая левой Рукой вверх по Волге, к Жигулям, а правой — вниз, к Самаре.
— Куда, куда? — рассердился Батёк. — Куда ехали, туда и поедем.
Общий гул голосов показал, что Батёк сформулировал общее желание: оно осталось неизменным. Пешков, смеясь, толкнул меня в бок:
— На чем мы с тобой попались!.. А?..
Мусор, оставляемый человеком на его временных стоянках, мне всегда был противен, хотя на подобных остатках основана чуть ли не целая наука. В своих прогулках с ребятами мы установили правило: покидая стан, убирать за собой. Все, что можно сжечь, мы в последние минуты сжигали. Это Алексей Максимович называл «часом всесожжения».
Ребята собрались в дорогу быстро. В костре весело догорали клочки бумаги, освещая сборы.
Маша, видя, что Алексей Максимович не встает с места, любезно предложила ему:
— Хотите еще чаю? А то я чайник выполощу!
— Выпил бы. С удовольствием и с лимоном.
— Ах, милые мои, где ж лимон?
— Лимон мы купили!
— Лимон был, — подтвердил Вася Шихобалов. — Я еще дяде Сереже говорил: «Пешков любит пить чай с лимоном».
— Я сейчас, — метнулась Маша, но Пешков ее остановил:
— Нет! Это очень хорошо, что ты забыла про лимон. Мы едем на север. Нам угрожает голод… Цинга — спутник голода. Лимон — лучшее средство против цинги… Уж вы мне поверьте — это так!
— Она забыла про лимон?.. Забыла про лимон!.. Неужели она про лимон забыла? — слышались голоса притворного удивления.
На Машу указывали пальцами. Все мы, каждый по-своему, уже в чем-то провинились, она одна до сей поры ускользала от общей участи. Наконец-то и она попалась!..
— Забыла про лимон? — Я покачал головой с укоризной.
Маша сконфузилась не более чем на полминуты и с женской ловкостью отвлекла разговор от лимона:
— Колбасы у нас осталось все равно немного, я вам разделю всем по кусочку.
От колбасы, хотя кот ее опоганил, отъев пупочек, где привязана пломба «Братья Беловы, Москва», отказаться ни у кого не хватило мужества.
Остаток колбасы Маша аккуратно завернула в бумагу, промолвив:
— Остатки сладки.
— А это кому?
— Как это кому? Конечно, коту.
— Он получил свою порцию.
— А на завтра?
— На завтра! Кот-то не наш.
— Наш. Вы не заметили — он вовсе не серый, а трехшерстный. — Маша показала нам белое в рыжих пятнах брюхо кота. — Коты трехшерстные бывают очень редко, и оттого они приносят счастье…
— Кот чужой.
— Мой кот! — настаивала Маша.
Алексей Максимович разрешил спор:
— Превосходно. Пусть это кот, трехшерстный кот, будет в нашей экспедиции Маскоттой, талисманом счастья. Мальчишки, несите стол и чашку на стан, верните и поблагодарите, а про кота скажите, что он убежал в лес. Потом — о чем можно и не упоминать — мы вернем кота.
— На обратном пути, — закончил я.
Пока мальчишки бегали на стан, мы все собрали. Маша, укладывая наши запасы в лодку, приговаривала:
— Три арбуза… Банка… Десяток воблы… Лимон… Черный хлеб… Калач… Свежая рыба, хлеб, ерши, вобла, арбузы, лимон, золотые рыбки.
Возвратясь, Абзац доложил:
— Там все спят. Мы оставили чашку и стол, и я написал на песке: «Спасибо».
— Непрочна благодарность, написанная на песке: к утру ее сровняет и занесет ветер… — сказал Пешков. — Но мы ведь вообще пишем на песке, не так ли, Преподобный?
— Ау! — ответил я.
— Еще надо поправить одну опечатку, — сказал Абзац. — Если бы кошка, то «Маскотта», а если кот, то «Маскотт».
— Разумеется, так, — согласился серьезно Алексей Максимович.
— Маскотт, Маскотт! — позвала Маша. И кот охотно прыгнул за нею в лодку.
Поставив мачту, мы столкнули лодку и подняли парус. Он наполнился ветром, под лодкой запела вода, и лодка пошла очень ходко, ныряя с волны на волну.
Глухонемые молнии вспыхивали все чаще. Мальчишки сбились в плотную кучку на елани у мачты, о чем-то со смехом переговаривались и возились. Пешков правил. Я одной рукой держал шкот от паруса, не крепя его (на случай шквала), а другой рукой выплескивал плицей воду: на волне пазы старой лодки разошлись, и она дала порядочную течь. Маша и хотела бы, но не могла мне помочь: на ее коленях сладко спал Маскотт. Спустить его на пол Маша опасалась: вдруг он выпрыгнет из лодки в воду (опасение напрасно: рыбачьи коты привычны к плаванию во всякую погоду, лодка — дом для них).
