Богатырские фамилии. Красные и белые (Сборники рассказов) - Алексеев Сергей Петрович
Поберёг он гранату. Шагнул к проёму. Не ответил подвал огнём. Глянул Ковригин. Видит: в подвале сидят мальчишки. Трое. По автомату в руках у каждого. Смотрят, как из норы волчата. Прижались один к другому.
Знал о таких Ковригин. Не хватает солдат у фашистов. Призвали стариков и подростков в армию. Автоматы мальчишкам в руки:
— С вами бог! На врага, молодая Германия!
Не смотрит война на возраст. Гибнут в боях ребята.
Трое таких и попались теперь Ковригину. Засели они в подвале. Ясно солдату: расстреляли юнцы патроны. Держит солдат гранату. Гибнут в боях подростки. Вот и этим пришёл конец.
Хотел Ковригин бросить в подвал гранату. Глянул опять на мальчишек. Сидят они трое. Прижались один к другому. Безусые лица. Птенцы зелёные. Не поднялась у солдата рука. Не бросил гранату. Целы ребята.
— Марш по домам! Нах хаузе! — крикнул в подвал Ковригин.
В это время наверху началась сильная перестрелка. Побежал Ковригин к своим на помощь. Удачно прибыл. Помог гранатой.
Взяли вскоре солдаты дом.
Уже потом, когда выходили они на улицу, снова Ковригин свернул к подвалу. Шёл осторожно. Автомат на всякий случай держал на взводе.
Поравнялся с проломом. Остановился. Глянул. Нет мальчишек. Тихо в подвале. Пусто. Присмотрелся. Что-то заметил. Что там такое? Видит: три автомата в углу лежат.
— Ковригин! Ковригин! — позвали бойцы солдата.
— Тут я!
Вернулся к своим Ковригин.
— Что там такое?
Смолчал, не сказал солдат, посмотрел на стены, на перекрытия:
— Эх и крепка домина!
Солдат Ковригин во взводе годами старший. Зовут во взводе бойцы солдата: «Отец», «Папаша». А чаще: «Батя».
Ему за сорок. И даже больше. Давно семейный. Давно женатый. Солдаты-дети есть у солдата.
Часть полковника Утихеева вела бой в центре Берлина на Гамбургер-аллее.
Дома здесь массивные, кладка прочная. Штурмовали солдаты одно из зданий. Уже несколько раз подымались они в атаку, но каждый раз открывали фашисты сильнейший огонь, и бойцы залегали снова. Во дворе здания за высокой каменной стеной, за железобетонными глыбами стояли у фашистов крупнокалиберные пулемёты. Стены и пулемёты преграждали дорогу нашим.
Попросили пехотинцы артиллеристов накрыть пулемёты. Направили пушки сюда огонь. Остались нетронутыми пулемёты. Не смогла их поразить артиллерия. Мешают высокие стены. Либо в них ударяют снаряды, либо перелетают и разрываются где-то дальше, не задевая огнём фашистов.
— Вот бы лётчиков нам сюда, — кто-то сказал из советских бойцов.
Отложили солдаты на время атаку, передыхают. Вдруг видят — чуть в стороне над соседним кварталом появилось пять советских штурмовиков. Повисли они над каким-то зданием. Атакуют с воздуха здание. Залюбовались солдаты работой лётчиков. Стали машины над домом вкруг. Вот приблизился к зданию первый, носом, словно утёнок, клюнул, задержался, вошёл в пике. Бросил бомбы. Снова поднялся к небу. За первым второй — в пике. Затем то же сделали третий, четвёртый.
— Вот бы и нам таких, — снова сказал тот, кто о лётчиках первым вспомнил.
Поддержали другие.
— Конечно, такие бы враз.
— Не стояли б у этих стен.
— Что им с воздуха — взял и плюнул.
И полковник Утихеев подумал о лётчиках. Позвонил он куда-то в штаб. Пообещали ему авиаторов.
Продолжают солдаты следить за небом. Вот и пятый советский лётчик зашёл над домом. Вот-вот и войдёт в пике. И тут — что такое! — вспыхнул в воздухе самолёт. Ясно: подбили его фашисты.
— Эх ты, родимый! — с болью выкрикнул кто-то.
Падает самолёт. И вдруг видят солдаты — отделился от самолёта человек. Следом за ним второй. И тут же открылось два парашюта. Понимают бойцы, что это лётчик и воздушный стрелок. Довольны солдаты:
— Не растерялись, огонь-ребята.
Наблюдают бойцы за лётчиками. Видят: относит ветер лётчиков, несёт прямо сюда, к Гамбургер-аллее. Чем ниже лётчики, тем яснее становится бойцам, что не сядут на нашей они территории. К грозному зданию несёт их ветер, туда, к фашистам, во двор, за стены.
Вот оказались лётчики прямо над головами наших. Вот понесло их туда, во двор. Понимают пехотинцы — там, за стеной, смерть ожидает лётчиков.
Смотрели солдаты, и вдруг чей-то алмазный голос:
— Братцы, вперёд, в атаку!
Рванулись бойцы в атаку. Перемахнули забор и глыбы. Минута — и на неприступном дворе солдаты. Вторая — и замолчали фашистские пулемёты. Вот и то место, где опустились советские лётчики.
Бросились лётчики к своим спасителям. Обнимают солдат, целуют:
— Спасибо, пехота. Помогли. Выручили.
Смотрят солдаты на лётчиков, улыбаются:
— Это вам, небеса, спасибо. Вы нас в атаку подняли.
Поражались потом бойцы, откуда сила взялась такая. Как, каким чудом, за счёт чего стену они осилили.
Каким чудом? За счёт чего?
Солдатским братством называется это чудо.
Вскоре над упрямым зданием появились вызванные полковником Утихеевым советские штурмовики. Смотрят с воздуха авиаторы: взяли уже пехотинцы здание. Махнули крылом, развернулись, ушли помогать другим.
Дружно сражались войска в Берлине. Помогала пехота лётчикам. Помогали пехоте лётчики. Артиллеристы, танкисты, сапёры, связисты общим шагом шагали в битве. Стояли бойцы, как братья. Локоть к локтю. Плечом к плечу.
Жил Ганс Круммель на Луизенштрассе. Здесь центр Берлина. Здесь река Шпрее. Рейхстаг за Шпрее.
Родился Круммель на этой штрассе. Здесь бегал в школу. Учил уроки. Купался в Шпрее. Ходил к рейхстагу. Отсюда с Луизенштрассе и ушёл на войну в солдаты.
Ушёл Ганс Круммель. Простился с домом. А перед этим был у гадалки. Держала долго солдата старая. Карты раскладывала так и этак. Что-то долго под нос шептала. К небу глаза закатывала. И вот заявила ему гадалка: мол, на редкость чудесно ложатся карты. Пусть идёт солдат на восток спокойно. Минует Круммеля смерть в России. Выпал жребий ему удачный. Хоть и тронут солдата раны. Однако вернётся в Берлин здоровым.
Шагал от гадалки Круммель, сиял, как пятак латунный:
— Не ждёт меня смерть в России. Снова Берлин увижу.
И вот ушёл на войну солдат. Шёл. Улыбался. Шутил. Смеялся. И верно обходят солдата пули.
Был он в Великой Московской битве. До Волоколамска дошёл, до Истры, до станции Крюково. Ещё шаг, и победу схватит. И вдруг что такое?! Погнали их русские.
Побежал от Москвы Ганс Круммель. Думал, конец всему. Даже гадалку было дурными словами вспомнил.
Однако напрасно ругал он старую. Сохранила судьба солдата. Хотя и бока помяла. Ожил опять солдат. Дождался тепла и лета. Летом снова пошёл в поход.
Шёл. Улыбался. Шутил. Смеялся. Дошёл до Дона. Дошёл до Волги. До города Сталинграда. Лезет вперёд, как дьявол. Вот-вот и победу схватит. И вдруг что такое?! Ударили русские. Окружили фашистов. Взяли в тугие клещи.
Страшно был ранен солдат. «Вот он, конец», — подумал. Снова гадалку проклятьем вспомнил. Много фашистов тогда погибло. Круммель, однако, чудом каким-то спасся. Вывезли самолётом его из «котла». Отходили солдата, пришёл в себя. Словом добрым вспомнил теперь гадалку.
Отдышались, отлежались фашисты после сталинградского поражения. Наступило новое лето. Снова бросились в бой фашисты. Началась Великая Курская битва.
— Наступают последние дни России! — кричали тогда фашисты.
Но снова фашисты здесь были биты. Снова был Круммель ранен. Да так, что еле сшили его, слаталп.
Гнали наши с этой поры фашистов. Отходят фашисты. Отходит Круммель. Бьётся, бьётся. Смотрит — уже он в Минске. Бьётся, бьётся. Смотрит — уже он в Бресте. И вот — в Варшаве. И вот — на Одере.
Отходит, отходит Круммель. Смотрит, а он в Берлине. Бьётся, бьётся. Глянул, а он на Луизенштрассе. Глянул, а рядом родимый дом. Вот ведь судьба какая.
