«Из пламя и света» - Сизова Магдалина Ивановна (читаем книги онлайн бесплатно полностью txt) 📗
ГЛАВА 23
Столыпин шел по аллее.
Ему навстречу, держа за руку маленькую девочку, тащившую за собой большую куклу, быстро шла молодая женщина в наброшенном на голову легком кружевном шарфе. Ее походка, поворот ее маленькой головы, все ее движения, тревожные и быстрые, точно она, волнуясь, искала кого-то, поразили Столыпина и сходством с кем-то знакомым и какой-то особенной легкостью.
Она повернула голову в его сторону, взглянула и остановилась.
— Варвара Александровна! Это в самом деле вы? Я не узнал вас сразу, в чем прошу прощения.
Он с нежностью поцеловал ее руку и посмотрел на девочку, которую она вела с собой.
— Боже мой, какое счастье, что я вас встретила! — с трудом переводя дыхание, торопясь и волнуясь, сказала Варенька. — Я ничуть не удивляюсь, что вы не узнали меня… Мы так давно не видались! У меня уже выросла дочь за это время. Вы видите?
Она с милой гордостью указала ему на ребенка и, все так же торопясь и еще больше волнуясь, сообщила ему, что они с мужем здесь всего один день, проездом на север, домой. И что ищет она Мишеля, потому что узнала, что он здесь был, и боится — ах, как ужасно боится! — что он уже уехал куда-нибудь отсюда.
— Вы можете увидеть его сейчас же у окна здешней ресторации, где он сидит в полном одиночестве.
— Это правда? О, благодарю вас!
Страница была заполнена строчками. Он уронил на этот исписанный лист бумаги свои смуглые руки и сидел не шевелясь, глядя на далекие горы. Вдруг чья-то рука с узкой ладонью легла на его руку. Он поднял глаза и увидел Вареньку.
Легкое кружево падало прозрачными складками на ее плечи, слегка затеняя ее изменившееся, осунувшееся лицо. Но она смотрела на него с выражением такого сияющего счастья, что он забыл все слова.
Он только смотрел в ее лицо, держа в своей руке ее узенькую ладонь.
— Варенька, да неужели это в самом деле не сон?
— И я спрашиваю себя о том же.
Она долго всматривалась в его лицо.
Потом облегченно вздохнула и села напротив него. Нет, в лице его не появилось ничего чужого: это был все тот же Мишель, друг ее юности, ее любимый поэт.
Торопясь и волнуясь, она сказала ему, что она здесь на один день. Она хотела знать о нем все: и надолго ли он здесь, и почему это на него так сердятся в Петербурге, и что нужно сделать для того, чтобы его вернули, и неужели его опять пошлют воевать, и думал ли он когда-нибудь о ней за это время, и если думал, то что именно…
— Сейчас, Варенька, я на все отвечу, — сказал он, наконец, и посмотрел на маленькую девочку, которая уселась в кресло и, не обращая на них никакого внимания, занялась своей куклой.
— Это моя девочка, которую вы видели совсем маленькой. Боже мой, как давно это было! Отвечайте же, Мишель, скорее, скажите обо всем, что с вами было и на что вы надеетесь, потому что я пришла сюда…
Она на мгновенье остановилась и, открыто встретив его внимательный взгляд, просто сказала:
— Я пришла сюда потихоньку, потому что не могла бы жить больше, не увидав вас еще раз!
— И может быть, последний, — прибавил Лермонтов тихо.
— Последний?!. Разве это возможно?
— Это очень возможно, Варенька, потому что я обязан убивать горцев, а они будут стараться убить меня, и я должен признаться, что их желание справедливо и что мне следовало бы предоставить им эту возможность. Но я же не говорю, что я хочу этого, — сказал он, улыбнувшись. — Я люблю жизнь и хотел бы сделать бессмертным каждый день, если бы… если бы я был немного счастливее.
— А вы не чувствуете себя счастливым?
— А вы?
Варенька помолчала и посмотрела на свою маленькую дочь.
— Вот это мое счастье, — сказала она шепотом, — и еще… еще воспоминания, и мысли о вас, и музыка, и ваша растущая слава, которой я так горжусь!
Мне нужно уходить, но прежде чем я уйду, дайте мне слово, Мишель, что вы будете беречь себя. Если б вы знали, как я боюсь за вас! Как часто ночью просыпаюсь и думаю о том, что вы ранены, что вы убиты, что лежите окровавленный в какой-то пустыне! Скажите мне, вам очень трудно… очень страшно на этой войне?
— Нет, это не то слово, страха я не испытывал и, право, так привык к пулям, что больше внимания обращал на комаров. Трудно — да. Эта так называемая «служба» бывает часто кромешным адом. Таким адом была битва при реке Валерик, и вы должны простить меня за то, что поэму об этой страшной битве я посвятил вам. Это потому, что я ждал тогда смерти и думал о вас.
— Благодарю вас за «Валерик», благодарю вас за то, что вы думали обо мне тогда. Благодарю вас за то, что вы не забыли меня, и больше… больше я не спрашиваю ни о чем. Я счастлива и этим. А теперь прощайте!
— Варенька! Друг мой, подождите еще одну минуту! Я должен вам это сказать: я был не прав, когда говорил вам, что счастья не может быть. Я знаю теперь: оно пришло бы, если бы вы были со мной. Останьтесь, не уходите больше никуда! Вы же знаете, что вы моя и что, кроме вас…
Она положила руку на его губы и медленно покачала головой:
— Теперь слишком поздно, Мишель. Для жизни слишком поздно! Сердцем же я с вами… всегда.
— Боже мой, — сказал он, — что это я говорю?! Куда зову вас? Ведь я опять буду в том же аду, пока не придет и мой черед!
— Нет, нет! Судьба не может быть так жестока ко мне! Ведь я прошу у нее так немного! Я прошу только о том, чтобы судьба сохранила вас, а вы — память обо мне!
Она поцеловала его в лоб и взяла за руку свою девочку.
— Неужели мне нельзя проводить вас?
— О нет, Мишель, это невозможно! — испуганно ответила Варенька. — Совсем невозможно!
— И нельзя посмотреть еще раз на ваше лицо?
— Это можно.
Варенька повернула к нему голову, и Лермонтов долго смотрел в ее лицо.
Утром горничная Вареньки подала ей письмо, которое принес посыльный.
— Его почерк почти не изменился, — прошептала Варенька, вскрывая конверт, — как и он сам.
Она дочитала до конца и долго сидела молча, опустив руки и устремив куда-то перед собой неподвижный, потемневший взор.
— Вы так бледны сегодня, как будто чем-то расстроены, — сказал Николай Федорович Бахметев, усевшись в карету рядом с женой.
— О нет, — сказала Варенька, — я очень спокойна… и совершенно счастлива.
— Я надеюсь, — ответил Бахметев слегка обиженным тоном и велел кучеру трогать.
ГЛАВА 24
Июльское солнце заливает Пятигорск зноем и светом. В ресторации почти весь день пусто, и только из открытых окон бильярдной слышится по временам стук шаров.
В воскресенье — это было 13 июля — душное марево зноя стояло над городом с самого утра.
Вдали за горами медленно ползли облака и потом расплывались в туманную пелену.
Где-то за вершинами Бештау медленно собирались тучи.
К вечеру они плотно закрыли сначала Бештау, а потом и Машук. В большие, открытые во всю ширь окна верзилинского дома можно было видеть, как где-то далеко-далеко вспыхивали беглые зарницы.
Вечер не принес прохлады, и Надин Верзилина решительно объявила, что в такую духоту у нее нет ни малейшего желания куда-то идти и лучше потанцевать дома. Она попросила князя Трубецкого:
— Вы нам сегодня сыграете, хорошо?
Трубецкой поклонился и сел к фортепьяно.
— Чем прикажете открыть бал? — улыбаясь, спросил он Надин. — «Польским», как на придворных балах, или вальсом?
— Вальсом, конечно, вальсом! — весело крикнула она. — Впрочем, подождите! — Надин остановилась и оглядела гостей. — Я так и знала: Мишеля еще нет! Всегда по воскресеньям приходит за нами, а сегодня как нарочно его нет! Нельзя же начинать наш бал без Мишеля!
