Дочь капитана Летфорда, или Приключения Джейн в стране Россия - Аврутин Евгений Александрович
Вернулись к Приморскому бульвару, и тут Саша услышал:
– Брат Сашка, ты?
Саша обернулся, услышал подтверждающий радостный рёв, схватил Федьку и не дал ему задушить себя с налёта.
– Так ты доехал? Так ты сбежал от англичашек? – два вопроса слились в один, однако Саша, с трудом одолев Федьку, задал новый вопрос: – Откуда ты узнал, что я в плену?
– От Катерины Михайловны. И как она меня вспомнила? Я же её два-три раза в Рождествено видел, когда у тебя гостил. Где встретил? В госпитале, не на бастионе же. Так, легонько зацепили, видишь, доктора ничего не отпилили. Она со мной разговорилась, я спрашиваю: Сашка, небось, в Рождествено, под арестом у дяди? А она: под арестом, но у британцев, здесь. Ты давай расскажи, как сбежал.
– Долгая история…
– А ты очень торопишься? – Саша взглянул на часы и сказал «нет». – И мне ещё долго до смены. С утра ушёл с третьего бастиона, начальство велело отдохнуть. Давай-ка сядем где-нибудь и расскажешь и как живут в плену, и как сбежать можно. Вдруг и попаду как-нибудь? А хорошо кормят англичане нашего брата! Похудал ты, Сашка.
– Жить можно. В дорогу не покормили.
– Так значит, тебе поесть нужно. Сейчас я местечко покажу, где и пообедать можно, и кошелёк не опустеет.
– Вы, я вижу, не соскучитесь, – встрял в разговор Данилыч. – Федор Иваныч, скажите, куда пойдёте. Через полтора часа за вами загляну и отправимся к Виктору Илларионовичу.
Федька уважительно присвистнул:
– О! Из плена да сразу к князю. Мы в «Неаполь» пойдём, тут недалече.
Данилыч попрощался, пошёл по своим делам. Саша и Федька двинулись в трактир. Саша начал свой рассказ первым, ещё в пути. Он шёл, говорил, поглядывал на Федьку, пытаясь понять, что изменилось в его друге.
Они расстались полгода назад. В ноябре Федька, несмотря на любовь к глинтвейну и анекдотам про бани и дочек, казался младше Саши. Он недаром называл Сашку «Сэнди-денди», а его самого ни денди, ни джентльменом, ни сударем не назвал бы никто, мальчишка и мальчишка.
За эти полгода Федька перерос Сашу, да так, что уже тот казался мальчишкой, приютским заморышем, правда, с саблей на боку. Федька же вытянулся, стал резким, приобрёл сильный, хриплый голос, уверенный взгляд. У него прорезались усы, на подбородке появился лёгкий пушок, и даже мичманская форма сидела на нем именно по-взрослому небрежно.
Едва начав рассказ, Саша сообразил, что не сможет соврать насчёт подробностей побега, а смолчать не удастся. Поэтому он начал с признания насчёт эстляндского друга Иоганна. Федька хохотнул, сказал «ух ты!» и начал слушать историю приключений своего друга, начиная от затеи с финской шлюпкой.
Восхищаться-то он восхищался, но скоро Саша понял: Федька воспринимает его историю не так, как слушал бы в «Доминике». Нет, в его манере не было ни недоверия, ни презрения. Ни даже отсутствия интереса.
Было другое, совершённое не наигранное, подлинное ощущение человека, с которым произошло множество совсем других, не таких удивительных, но более серьёзных историй. Так путешественник по диким джунглям, пройдя среди крокодилов и леопардов, желавших им закусить, находит на поляне бабочку удивительнейшей красоты, смотрит на неё, замечает: «Богат Господь на чудеса!..» Но при этом не забывая: скоро ему возвращаться теми же джунглями, где скалятся иные чудеса.
Саша лишний раз убедился: его история здесь всем интересна, но никого не поражает. И даже никто не обращает внимания, что он провёл несколько дней в боязни смертного приговора. «Они же все здесь сами под смертным приговором», – устыдил он себя.
Так они добрались до трактира. В отличие от «Доминика», ни от кого не таились, сели у окна, где Саша мог наблюдать самый удивительный ресторанный вид в своей жизни: британский пароходофрегат, бьющий ракетами в сторону Константиновского равелина.
Федька начал глядеть прейскурант. Он морщил лоб, но не взрослел от этого, напротив, становился прежним Федькой.
– Что за оказия! – с натуральной грустью сказал он. – Две недели не был, глядишь, цены переписали. Брат Сашка, может, пойдём отсюда, нечего разбойникам потрафлять!
– Нас Данилыч будет здесь искать, – ответил Саша, еле сдерживаясь от смеха. – Знаешь, – уже смеясь, добавил он, – я тебя пригласил, короче. Хватит читать, заказать надо скорее.
– И то верно, – повеселел Федька. Подозвал полового, заказал борщ и, из уважения к имени заведения, спагетти с мясной подливой. Ещё, преодолев Сашин протест словами «Тебе же только водку пить запретили», взял бутылку «местной кислятины». Саша ограничился теми же блюдами, только велел принести побольше хлеба, так как у англичан питался галетами.
Пока несли еду, Саша закончил рассказ. Федька ещё раз восхитился Джейн, сказал, что сразу заметил, «какой изящный твой Иоганн», и рад, что подозрения оказались не напрасными.
– Жаль, теперь не познакомимся, – вздохнул он. – Не слышал от джеков, когда штурм-то будет?
Саша в очередной раз пояснил, что держали его не в штабе лорда Раглана.
– Очень жаль. Истомились, ждём, чтобы поскорее… Днём-то сегодня точно не полезут, а вот как стемнеет или на рассвете…
– Федь, – спросил Саша, – а ты как добрался? Я же не успел тебе даже пятака дать на дорогу.
– Ну, у меня свой пятак был, – хохотнул Федька. – Добрые люди везде есть. Пошёл по Москве бродить, зашёл во Скорбященскую на Ордынке помолиться за бедственное положение моё да погреться. С купчихой познакомился. Она домой привела, накормила, а муж мне дал сто рублей на дорогу. Сказал: лучше тебе в руки, чем в комитет какой-нибудь, там разворуют. Ну а я старался в пути себя особенно пирожными не баловать, кстати…
– Да, кстати, – усмехнулся Саша, так как половой подал борщ, – пирожные у вас есть? Хорошо, несите, какие найдутся.
– Так после Святок и добрался до Севастополя, – закончил повеселевший Федька. – Не то чтобы у меня совсем ничего не спрашивали, зато мне было чего рассказать. Сюда только армейские на пополнение приходят, моряков нет. Я для наших был лучший рассказчик про Балтийский флот, как он с лордом Нэпиром… не воевал. Про друзей, где кто служит, мог рассказать. Прибился к экипажу «Трёх Святителей», корабль на дне, экипаж на бастионе. А когда мне уже ни рассказать, ни соврать было нечего, я и сам сгодился кое на что.
– На что же?
– А на все, – запрокинув голову, хрипло сказал Федька, – все могу. И пушку зарядить, и пальнуть, и с донесением сбегать, и драться пойти, если французишки до нашей линии дорвались. Я, было дело, уже лопатой против штыка дрался, тогда и задели. Ну а нет дела – вшей щёлкаю, бомбами бруствер разнесёт – все исправляют.
Саша только сейчас взглянул на руки друга и заметил, какие они грязные. Федька нисколько их не стыдился, зато Саше, как следует помывшему свои руки и вообще умывшемуся в госпитале, стало стыдно.
– Мы все на бастионах братья, как в Морском корпусе, – заметил Федька. – И могила у нас будет братской. Давай выпьем, кстати, чего вину зря стоять.
Вино на вкус оказалось терпким, но не такой уж и кислятиной.
– Джейн мне говорила, – сказал Саша, – что она заметила: на каждые десять выстрелов союзников мы отвечаем двумя-тремя и меньше.
– Верно заметила. Только не три к десяти, бывает – и одного к десяти не выходит. Мы вот так палим, – Федька сунул грязные пальцы в солонку, вынул малую щепоть, кинул в тарелку несколько крупинок. – А они – вот так! – зачерпнул ложкой из солонки, вывалил в тарелку. – Знаешь, почему? Они бомбы пароходами подвозят, а мы татарскими арбами. Только вот ломаются арбы, сам, небось, видел по дороге. А у них пароходы лишь раз потопли в Балаклаве, прошлым ноябрём, теперь снабжение идёт без запинки. Мало, что пароходы, они паровозом из Балаклавы бомбы на позиции везут. И пушек у них больше. Мы только в одном равны: они наш бастион разнесут – мы лопатами чиним. И они лопатами орудуют, если мы их барбет разбили, – нет ещё паровой лопаты. Вот только людей тратим побольше, чем они. Мы порох бережём, они – людей.
