Бритт Мари изливает душу - Линдгрен Астрид (читать книги бесплатно полностью без регистрации сокращений .TXT) 📗

Или некое подобие этого. Однако никто не сможет сказать над урной с моим прахом, что я не знаю, когда битва проиграна. Я сочла, что настал момент для организованного отступления, и выскользнула за дверь, не теряя драгоценного времени на то, чтобы попрощаться. Но теперь я уже по-настоящему горюю, что не увидела выражения лица дамы с бородавкой, когда она вернулась и узрела мое произведение:

Кв Вх 48 фг укви 8–6 04 Зу уи94 койв5 в9у и71ф34 окхт.

И вот я решила отказаться от мысли о сверхурочной работе: отчасти потому, что светло-голубая блузка была мне абсолютно не нужна, а отчасти потому, что полным идиотством было бы даже пытаться успеть еще с какой-то дополнительной работой, когда наши милые учительницы и без того заботятся о том, как бы мы не сидели праздно по вечерам. Кроме того, у меня естьвсе-таки дополнительная машинописная работа. Благодаря Алиде! Алида интересуется брачными объявлениями и отвечает на них. И когда однажды вечером она потела над ответом на письмо и не могла выжать из себя больше ничего, кроме: «Я жуть какая толстая и интирисуюсь всем, что угодно…», она в своей беде обратилась ко мне. Сначала мне пришлось самым серьезным образом поклясться, что я ничего не скажу всему остальному семейству. А когда я поклялась, она раскрыла мне свои карты. Бедная Алида — ей скоро исполнится сорок лет, она веселая и по-матерински добрая женщина, которой следовало бы иметь свой дом вместо того, чтобы надрываться здесь у нас. И теперь она, очевидно, решила — чего бы это ни стоило — раздобыть мужа. Мы аккуратно отвечаем на письма. В настоящее время мы ведем переговоры с «верующим мужчиной, имеющим собственное постельное белье», и с «человеком, испытавшим, что такое жизнь». Мне нравится тот, у кого собственное постельное белье, но, по-моему, тот, испытавший, что такое жизнь, произвел самое глубокое впечатление на Алиду. Он пишет: «В год, что минул, я тосковал по милой маленькой женщине, чирикающей на моемдомашнем очаге». И Алида горит желанием заняться чириканьем. Между тем, судя по некоторым признакам, «испытавший, что такое жизнь», сделал это настолько основательно, что судьба не будет благосклонна к той, которая станет чирикать ему в дальнейшем. Я делаю все, что в моих силах, стараясь заставить Алиду изменить свое мнение и обратить свои мысли к «верующему».

Всего тебе хорошего, и продолжай цвести!

Хотела бы я знать, как выглядит Стокгольм в такой вот вечер. Мерцающие световые рекламы, люди, льющиеся стремительным потоком в кинотеатры, рестораны и выходящие оттуда, освещенные витрины со всевозможной мыслимой и немыслимой поверхностной роскошью, разве не так? А знаешь, как все выглядит здесь у нас? На этот вопрос можно ответить одним-единственным словом: грустно. Даже супергрустно! После обеда я вышла на улицу, облаченная в дождевой плащ и резиновые сапоги. Капал дождь, и уличные фонари уныло светились в ноябрьской мгле. Сначала я пошла к Аннастине немного поболтать по душам, но она ушла к своей тете. Крайне раздраженная этим ее дурацким поступком, я снова отправилась в непогоду.

О, самый страшный мрак на свете — это и есть Стургатан в дождливую погоду. Никого не видать, даже кошек! Если, разумеется, не причислять полицейского Андерссона к кошачьему племени. Он расхаживал там в своем дождевике с капюшоном, и вид у него был почти чахоточный. Все витрины темные, если не считать магазина текстильных товаров Магнуссона. Там стояло в витрине несколько манекенов с ослепительными улыбками, считавших, конечно, что они неотразимы в осенних туалетах, в которые их облачил Магнуссон, — последний крик моды… Но я в этом не уверена! Во всяком случае, понимание господина Магнуссона о том, что такое настоящий шик, не совпадает с моим. После того как я огорченно констатировала этот факт, я шмыгнула в кондитерскую Юханссона в надежде найти понимающего человека, который помог бы мне мгновенно, пока не пройдет дождь, решить загадки Вселенной. Если быть честной до конца, то мой ястребиный глаз высматривал Бертиля. Я не встречала его уже некоторое время, а у меня было такое огромное желание сказать ему, что, собственно говоря, я вообще терпеть не могу кофейные пирожные. Но, к сожалению, его там не было! Зато там в крайне высшей степени обретались Стиг Хеннингсон и Марианн Удден. И, увидев их, я не могла не подумать об известных словах одного старого датчанина, сказанных о молодой парочке из круга его знакомых:

— Konne er de ikke, men de kl?r hinanden! [39].

Потому что фактически они и были два сапога пара, Стиг и Марианн, они сидели там оба — одетые нарочито небрежно, но прекрасно и оба одинаково самоуверенные. Я кивнула им, проходя мимо, и заспешила дальше. Но потом, не в силах больше переносить осеннее ненастье, решилась, наконец, и пошла домой.

О, самое великое счастье на свете — вся семья собралась перед огнем в гостиной! Майкен предложила нам чай с приготовленными бутербродами, а папа читал вслух из книги Фальстафа Факира [40]. А потом мы затеяли многоголосное пение:

— Хочешь ли ты, хочешь ли ты, хочешьхочешьхочешьлиты пойти с нами в лес, дано, нет-но, да-но, нет-но, да-но, я хочу пойти в лес!

— Но не в такую погоду, — сказал Йеркер, когда мы кончили петь.

И, по-моему, все были абсолютно уверены в том, что прекраснее всего там, где мы находимся.

Затем мы все помогали друг другу уложить Монику. Сначала она немного протестовала и хотела, чтобы мы «пели естё». Но довольно скоро она уже сидела в своей белой кроватке, похожая на ангела, читала вечернюю молитву и просила Бога защитить и охранить «маму и папу, и Майкен и Блитт Мали и Сванте, и Йелкела, хотя он ланьсе делнул меня за волосы, и меня тозе».

— Спи спокойно, и пусть тебе приснятся сладкие сны, — сказала мама, прежде чем нам всем уйти.

— Да, мама, — сказала малышка, — вцела ноцью мне снился сладкий сон, но я его не поняла, потому сто детям до сестнадцати лет он заплестён.

Моника была очень оскорблена, когда мы все расхохотались.

Мы снова сидели все вместе, и мама была такая веселая и оживленная, какой бывает только она одна. Хотелось бы, чтобы ты увидела ее, когда она выступает перед папой и поет песню на самую веселую мелодию:

— Старая ты дурочка, — говорит папа и смотрит на нее тем особым взглядом, которым смотрит только на нее, взглядом очень нежным и вместе с тем чуть-чуть снисходительным.

Потом мама стала рассказывать о своей юности. Она, не беспокойся, и сейчас еще не древняя старуха, но я имею в виду ее самую раннюю, зеленую юность, когда она была молодой девушкой, еще до того времени, как встретила папу. Ее истории — самые веселые, какие мы только знаем, потому что сумасбродств, которые она творила и здесь дома, и за границей… нет, я не знаю никого, кто бы такое пережил.

Среди прочих историй она рассказала о том, как была в Англии и ехала поездом в Оксфорд с подругой из Швеции. Ей было лет двадцать. Против молодых дам сидел какой-то джентльмен и читал «Таймс».

— Этот малый выглядит поистине очень неплохо, — сказала мама, непосредственная, как всегда, и твердо уверенная в том, что никто в купе шведского языка не понимает. — Но какая самоуверенность! — продолжала она. — Перед тобой типичный англичанин, который не думает, что на свете естьеще какая-то другая страна, кроме Англии.

— Не смотри ему прямо в лицо, — предупредила ее подруга, — он поймет, что мы говорим о нем.