Барьер трёх минут - Раннап Яан Яанович (книги бесплатно полные версии .TXT) 📗
Ещё триста метров.
Одно теперь железно ясно. Тысяча метров — мерзкая дистанция. Надо издать закон, чтобы запретили её бегать. Абсолютно неудачная дистанция. Слишком длинная, чтобы бежать быстро. Но именно скорость и требуется. Часы тикают, а уж от них сочувствия не жди. Как и от судей, которые держат большой палец на кнопке секундомера.
Как это Рауль сказал? Не думай ни о чём, только беги. Лошадь никогда не думает, а вишь, как быстро бегает.
Ну как там лошадь — не знаю. А что касается человека... Хорошо говорить. Как будто мысли спрашивают, могут они прийти или нет. Просто они вдруг возникают и попробуй их тогда отогнать.
Страшно хочется лечь. Так бы взял и лёг. И никакого тебе стадиона. Я птица, уставшая махать крыльями, птица среди стаи. Мы летим из дальней дали. С вечно мёрзлого берега Ледовитого океана. Я упорно летел вперёд, крыло в крыло с другими. Но больше нет мочи. Ещё взмах-другой, ещё. Воздух наполняется свистом, когда я камнем падаю вниз. Все и не могут долететь до конца. Как же иначе долетевшие поняли бы величие достигнутого? Те, кто сложил крылья, остаются на полпути. Только шаг в сторону, шаг на зелёную травку, и я уже вне игры.
Но я не ступлю этого шага. По крайней мере пока.
Ещё двести метров.
«Стиснув зубы, Джеймс на финишной прямой обошёл Билли». Где, чёрт возьми, я это вычитал? Где бы ни вычитал, это всё брехня. Стиснув зубы! Интересно, как этот Джеймс дышал со стиснутыми зубами? У меня рот открыт — шире некуда, но всё равно воздуха не хватает.
Теперь дело действительно дошло уже до того, что ноги стали совсем чужие. Они живут своей жизнью, и не думают делать то, что я хочу. Впереди последняя прямая. Да соберитесь же с силами, отдаю им приказ, шире шаг, ещё, ещё, разве вы не слышите, что кричат с трибуны?
Они не слышат. Или не хотят слышать. Я не удивлюсь, если они сейчас открутятся, облегчённо вздохнут и удерут. Подальше от меня.
Хорошо было мексиканцу из рассказа Джека Лондона. Его избили до крови, швырнули в угол ринга, пропустили через мясорубку, растолкли в порошок. По нему могли проехать хоть дорожным катком, но он всё равно знал, что поднимется. Ему нечего было бояться, что он не доберётся до места. Он знал, что доберётся. Он должен был добраться. Революции нужны были ружья, мексиканцу требовалась Революция. Награда за победу, оружие и революция были для мексиканца одно.
А где мои ружья, моя революция? И всё равно я тоже должен добраться до места.
Ещё шестьдесят метров.
Сейчас я упаду. Значит, так это бывает, когда падают. Когда нет больше уже никаких сил, когда всё отдано, всё из себя выжато. Сперва подгибаются колени, затем тело начинает клониться вперёд. Мягко ли падать на тартан? Вигвам с дымком над ним так близко. Долгие дни добирался я через заснеженные равнины, по одному отсчитывая бобы в котелок и вырезая околевших собак из упряжки саней. Теперь я наконец на краю белой пологой равнины, в другом конце которой вьётся вверх дым — светло-серый, как хвост песца. Там тепло, там жизнь. На полу, покрытом шкурами, дымится котелок. Вперёд! Если не удержусь на ногах, то поползу на четвереньках. Если колени не выдержат, то хоть на брюхе буду ползти к своему костру, дым которого поднимается к холодному низкому небу.
За спиной приближаются шаги. Я знаю, чьи это шаги, знаю, что должен от них убежать, но у меня нет больше сил сделать это. Мексиканец со своей революцией не может помочь мне. Мне нужно что-то более будничное, что-то более ощутимое, например, чтобы за мной гналась злая собака.
Гав! Гав! Я пытаюсь представить себе это.
Нет, не так. Не в моих силах удлинить шаг, но вот собачий лай могу пропустить через усилитель. Теперь всё пропускают через усилитель — праздничную радость, бренчание гитар и голоса певцов. Требуется только повернуть регуляторы до отказа.
Так. Это, стало быть, случилось. Далеко в море, где-то между островами Найссаар и Аэгна море расступилось в стороны. Раздался глухой скрежет, словно чьи-то мощные ладони раздавили обмотанный в вату паровой котёл. Обнажилось иссечённое шрамами, покрытое моллюсками и ракушками известняковое дно, свежая трещина, словно зияющая, нанесённая топором рана, устремляется к сердцевине Земли.
Сколько времени прошло с тех пор? Минута? Десять? Двадцать?
Из порта отступает вода. Теплоход «Лайне» поднимает якорь, но не поспевает за уходящей водой. Потеряв опору, он с грохотом валится набок. С причала глазеют портовые рабочие. У капитана, вышедшего из прибрежного ресторана, вываливается изо рта трубка. Ничего подобного на берегах Балтийского моря им видеть не приходилось. Они ещё не могут понять, в чём дело.
А я знаю. Это цунами, всё разрушающая колоссальная волна. Подводное землетрясение тому причиной. Уже виднеется у Найссаара водяной вал высотой с башню Толстая Маргарита. Когда он докатится сюда, не станет больше ни кранов с шеями доисторических животных, ни маленького лоцманского катера, ни большого рыболовецкого судна с именем великого писателя на борту. Ни людей. Если им не сообщить вовремя.
Я уже мчусь. Чтобы предупредить вовремя! Это в сто раз важнее, чем весть, которую принёс гонец с полей Марафона. Я устремляюсь вперёд, ощущая за спиной глухой рокот моря. Я больше не думаю о себе, плевать мне на себя! Вперёд!
Успею или нет? Море ревёт, чайки мечутся. Пронзительный их крик наполняет воздух. Надо успеть. Затылком я уже ощущаю дыхание накатывающегося вала. Но и цель близка. Люди близко. Мои ноги уже больше не касаются земли, последние шаги я делаю по воздуху и за поворотом валюсь на траву, в одуванчики. По ту сторону белых линий, пересекающих восемь дорожек. Постепенно ко мне возвращаются слух и зрение.
Подбегает судья с финиша — спросить фамилию. Секундометристы спорят между собой. Диктор объявляет в микрофон следующий забег.
Время остановилось.
Учитель физкультуры в нейлоновом тренировочном костюме, обтягивающем широкие покатые плечи, идёт ко мне от группы секундометристов. Синие штаны поблёскивают в лучах солнца, край брючины с шорохом трётся о тартуские кроссовки из коричневой выворотки. Хороший электрический зарядик должен сейчас нести в себе этот человек — ловлю я себя на первой после бега мысли и чувствую сожаление, что под рукой нет гальваноскопа.
Физрук останавливается в двух шагах от меня. Я медленно встаю на ноги. Он смотрит на меня, и на его лице с широким подбородком странное выражение. Я не могу понять, означает оно насмешку или улыбку. Так часто бывает, поди угадай, что написано у человека на лице.
Слова — другое дело. Слова более однозначны.
Ишь ты, он и усмехаться умеет.
— Ну, разве было так уж страшно? — слышу я его глухой голос. — Стоило ли так долго уклоняться? Три минуты сорок две секунды. Четвёрка по физкультуре тебе обеспечена.
1976
Проигрыш Комару
В пользе спорта никто в наши дни не сомневается, по крайней мере Ханнес. Да и как же можно сомневаться, если даже в работе добивается бoльших успехов тот, кто занимался спортом. Так в газетах пишут. Ханнес сам читал. Для монтажников-высотников очень полезна акробатика, для трактористов-бульдозеристов — бокс. В газете было, что те девушки, которые в школьные годы играли в настольный теннис или в волейбол, работая позже на часовом заводе, устанавливали на тридцать процентов шестерёнок больше, чем те, кто спортом не занимался. А девушки, сдавшие нормы ГТО, в цехе полупроводников выполняли трудовые нормы гораздо лучше тех, кто ГТО не сдал. Особенно полезен спорт в тех случаях, если работа требует подвижности. Например, в профессии официанта или почтальона. Об этом в газете не писали, это Ханнес сам сообразил. Уж если ты бегал кросс, ты и с подносом будешь носиться быстрее. Ясно так же, что почтальон-спортсмен скорее разнесёт газеты, чем не спортсмен — сопящий и задыхающийся почтальон.
