Как я стал кинозвездой - Оливер Хаим (бесплатные полные книги .TXT) 📗
— Хорошо, мама, — послушно сказал я.
— И смотри не ешь что попало! И прекрати дружбу с разными там Кики Детективами! И не смей тратить время на Черного Компьютера, который тебе забивает голову неизвестно чем!
— Хорошо, мама, — повторил я, хотя сам-то знал, что насчет Компьютера не послушаюсь. И спросил: — А как быть с «Колокольчиками»? У нас сегодня репетиция.
— Из «Колокольчиков» ты уходишь.
— А как же пластинка? У нас будет запись в Балкантоне. Я ведь пою там соло.
— Ах да, об этом я не подумала. Явиться на второй тур с готовой пластинкой было бы неплохо. Сходи на репетицию, разузнай, когда будет запись, и уж тогда решим окончательно. — Мама поцеловала меня в лоб. — Ну, я пойду, у меня еще куча дел. Дома увидимся. Не задерживайся. Чао! Лорелея помчалась в городскую библиотеку.
А я — в школу. Но там кончался уже пятый урок, так что я в класс не пошел. Совестно было.
2. Любовная сцена с порхающими бабочками и разлука с «Колокольчиками»
Чтобы не подохнуть с голода, я купил бублик и стал ждать конца уроков в парке, напротив школы.
Вы, наверное, знаете, что по понедельникам в час дня у нас в хоре репетиция, Северина Доминор объявляет программу на неделю и раздает ноты новых песен, чтобы мы дома с ними познакомились. Обычно мы с Миленой ходим на репетиции вместе и по дороге рассказываем друг дружке про все на свете, и общественное и личное, — например, про то, как нам надоело быть пионерами и носить красный галстук, что давно уже пора стать комсомольцами и что другая Милена, которая сидит на первой парте, иногда красит губы. Говорим также о войне между мальчишками и Женским царством, я рассказываю ей про Машину, которую мы делаем с Черным Компьютером. Поэтому я и решил дождаться ее, хотя мы и в ссоре.
Я спрятался за дерево и оттуда увидел, что она выходит из школы вместе с Кики. Сердце у меня застучало, как пневматический молот в Берлоге. До чего же они оба красивые, в особенности Кики! Когда вырастет, он будет похож на нашего национального героя Басила Левского… Я критически взглянул на себя со стороны, увидел свою круглую, как футбольный мяч, голову, торчащие, как комнатная антенна, уши, длинные обезьяньи руки и почувствовал себя таким жалким, таким ничтожным… И уже собрался повернуться и уйти, но Кики попрощался с Миленой и зашагал к автобусной остановке, а Милена — к парку. Тогда я выскочил из-за дерева и с криком «ку-ку» вырос перед ней. Она ахнула от неожиданности:
— Энчо, ты? Почему тебя не было в школе? Географ спрашивал про тебя, а мы все беспокоились, уж не случилось ли чего с тобой… После вчерашнего… — Она многозначительно замолчала.
— А что со мной могло случиться? — спросил я.
— Почем я знаю… От разрыва с любимыми многие впадают в отчаяние, даже, бывает, кончают с собой.
У меня и в мыслях не было кончать самоубийством — значит, я не так уж сильно влюблен в Милену, в особенности после того, как познакомился с Росицей.
— Нет, я не покончил с собой, просто были кое-какие дела, — ответил я, нарочно выпятив губу, чтобы героический пластырь стал заметнее.
Она помрачнела — видимо, ей было бы приятнее, если бы я отравился или повесился…
— Отломай мне кусочек бублика, — властным тоном проговорила Милена.
Я отдал ей половину своего бублика, она впилась в него своими крупными белыми зубами, и мне стало жуть как приятно. Что Милена ни делает, на нее всегда приятно смотреть. Может, в этом и состоит любовь?
Вообще я в последнее время много думаю о любви. Вот уже несколько месяцев, как я стал замечать, что во всех романах говорится про любовь, все песни, которые поют по радио и телевизору, тоже про любовь: «Обними меня, поцелуй!», «Ах любовь, любовь!», «Любовь моя светлая», «Любовь по телефону» и так далее. Во всех кинокартинах тоже обязательно есть про любовь. А одна даже так и называется: «Важнее всего — любовь». Я ее, правда, не видел, на нее до шестнадцати не пускают, но Кики, ясное дело, видел и пересказал мне своими словами. Потрясающе… Даже в сказках принц влюбляется в Золушку и женится на ней… А теперь Милена всего лишь жевала мой бублик, а я опять же думал о любви… В парке почти никого не было, красотища кругом немыслимая! Грозди акаций висели на ветках, точно фонарики, пестрокрылые бабочки порхали между деревьями, майские жуки, как бомбардировщики, проносились над кустарником, а над головой кружили мухи с золотистыми крылышками… В романах, которые Лорелея от меня прячет, любовные сцены происходят именно в таких парках. Я был уверен, что и между мной с Миленой тоже произойдет такая сцена. Ждал только, чтобы она проглотила последний кусок, тогда уж она обязательно произнесет какие-нибудь нежные, трогательные слова, но вместо этого услышал:
— Дай еще!
Я отдал ей оставшийся огрызок, и она снова принялась жевать, а дожевав, сказала:
— Энчо, вчера ты не захотел мне открыть, какие у тебя секреты в Софии. А сегодня?
Я лишь вздохнул в ответ. Ведь если открыть, какие секреты и какие переживания были у меня в Софии, то нашей любви — конец.
— Опять ничего не скажешь? — Она остановилась, приблизила свое лицо к моему и магнетически улыбнулась. («Магнетически» — здесь, по-моему, подходящее слово. У нас в Берлоге есть потрясный магнит, он с двух метров притягивает полкило стружек.)
— Миленче, — ответил я, — я не могу, понимаешь?.. Не могу!
Она прижалась головой к моей голове, глаза у нее загорелись…
— Энчо, — голос звучал нежно-нежно, — ты разве меня больше не любишь?
У меня вдруг так перехватило горло, что я словечка не мог из себя выдавить, а она подцепила мизинцем мой мизинец и печально проговорила:
— А я-то считала, ты меня очень любишь…
От этих душещипательных слов горло у меня совсем уж превратилось в перекрученную стальную трубку, но я все же сумел промычать:
— Ясное дело… но только…
— Имей в виду, мне еще один мальчик сказал, что я ему нравлюсь.
У меня мелькнула мысль, что речь идет о Кики Детективе и что это не очень-то по-товарищески с его стороны, а с другой стороны, я сам ему признался, что познакомился с замечательной девочкой, поэтому он, возможно, считает, что Милена, так сказать, свободна…
Я опять вздохнул. Что ей ответить? Лучше дождусь письма от Росицы и уж тогда решу, как быть.
Пока я колебался, Милена взяла да и чмокнула меня в щеку.
Я зажмурился, все вокруг вдруг исчезло, даже золотистые мухи и черные жуки, я чувствовал, что тону, опускаюсь куда-то глубоко-глубоко, почти к центру Земли, аромат ее волос окутывал меня, как пары бензина, когда мы проводим эксперименты с Машиной. Мне было хорошо-хорошо, как в Берлоге. Даже лучше. Но когда я уже почти умирал от блаженства, то услышал испуганный шепот:
— Осторожно! Не шевелись!
Я замер, затаил дыхание.
— У тебя на ухе бабочка! — опять шепнула Милена, разглядывая бабочку, которая села мне на ухо и щекотала крылышками.
Милена протянула к ней руку, и бабочка упорхнула.
— Вот обида! — огорчилась Милена. — До чего красивая! У меня ни одной такой нет в коллекции.
Этим наша любовная сцена и закончилась. Меня, конечно, разбирала досада, ведь как здорово было бы умереть, когда тебя целует девчонка, которую ты любишь.
Милена, видно, догадывалась, что я чувствую, потому что потянула меня вперед, запрыгала по траве, как козленок, и крикнула:
— Давай, кто первый добежит до той палатки!
И кинулась бежать. Естественно, она прибежала первая.
А вот в клуб мы опоздали. «Колокольчики» были уже в сборе. И Северина Доминор была тоже на месте.
— Наконец-то явились! — воскликнула она своим тоненьким голоском.
Я уже говорил вам, что Северина Доминор весит сто двадцать кило, а рост у нее метр пятьдесят пять, лицо круглое, как луна, походка как у гусыни, ходит она всегда в белых парусиновых тапочках и цветастом шелковом платье и ужасно чудная на вид, невозможно поверить, что она обалденная музыкантша. Но стоит ей начать дирижировать, как никто уже не замечает ее ста двадцати килограммов, все видят только тонкие, изящные руки с длинными пальцами, которые взмахивают, как чайка крыльями, извлекая из нас «божественные звуки, заставляющие вспомнить Моцарта», как написал в газете один журналист после нашего концерта в Софии.
