Трое в машине - Щеголихин Иван Павлович (книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
Демин не стал скрывать, что намек понял. Признался, что его оставляли преподавать на факультете. Но ему захотелось практики, живого дела, активности, риска, острых, одним словом, ощущений.
— Многим следователям, — продолжал Дулатов, — и молодым, и уже опытным не хватает порой чуткости, не достает знания психологии, а иногда и нет желания ее знать. Вам же трудно работать оттого, что у вас этих свойств в избытке. Мой вам совет: возвращайтесь на факультет. И не теряйте с нами связи.
О Тане Бойко он сказал так:
— Два года ей пойдут на пользу. И суд прав, и вы правы в своем стремлении выручить человека из беды.
3
«Два года ей пойдут на пользу». И вот они прошли, эти два года. Двадцать четыре месяца, за которые Демин и квартиру получил, и специализацию прошел, и машину купил на паях с отцом, и... много, одним словом, воды утекло.
Но как будто и не было долгих двух лет. Таня Бойко сидит рядом с Деминым. Время будто сжалось, и опять продолжаются те же дни. Опять она, ее судьба и хлопоты Демина. И снова факты, мерзкие факты — новый преступный сговор. Только последний глупец и слепец может его, этот сговор, отрицать? Подтвердились самые худшие слова Шупты — такая она и сякая.
Два года она провела в колонии. А там — не богадельня, не пансион для благородных девиц. Натура юная, нестойкая, она могла перенять привычки и взгляды среды. Машинально, беспечно. Как машинально, беспечно доверилась Лапину. Среда... Павлин, выросший среди черепах, распускает хвост при виде черепахи и остается равнодушен к самкам своего вида.
Она вышла из колонии, встретила Жареного и «распустила хвост».
Факты, мерзкие факты! Как теперь-то их понимать, оценивать? Как утраченные иллюзии? Крушение надежд? Или все еще нет?
Он не считал свою веру иллюзией. И в этой вере он черпал силы. Он надеялся. А надежда — сродни действию. «Вера, надежда, любовь».
Два года назад он так и ушел убежденным, что Шупта неправ. И суд неправ. Демин и тогда действовал по-своему и сейчас. Хоть уже едва не поплатился жизнью, чуть-чуть не получил пулю в затылок. Из рук этой самой своей подзащитной. И все еще считал себя правым. И обязанным действовать только так, как считает нужным сам. Не позорно, а полезно.
Он уже почти стал соучастником преступления. По кодексу, кроме непосредственных исполнителей, соучастниками являются еще и организаторы, подстрекатели и пособники, вольные или невольные, такие вот, как он, к примеру. И все подлежат суду. Не будь он Деминым, которого знает Дулатов, его уже не трудно привлечь к ответственности. И неизвестно еще, как будут дальше развиваться события...
Впрочем, не надо заострять, Демин, рано еще казнить себя. Ты задержал преступника. Опасного, рецидивиста. А помогла тебе в задержании она, Таня Бойко. Помогла прямо — не позволила Жареному воспользоваться оружием, не допустила расправы. Но помогла и косвенно, если подумать. В самом начале, еще когда ждали в Спутнике, она раскрыла намерения Жареного своей наивной дерзостью, тем, что ухватилась за наган. И сразу все выдала. А Демин умышленно спровоцировал ее раскрыть карты.
Но вот если бы она солгала, подготовленно, продуманно, как закоренелая преступница, то Демин, пожалуй бы, так ни о чем и не догадался. Довез бы их в аэропорт спокойно и стал бы настоящим пособником.
Однако все сложилось иначе. Он действовал по кодексу, как и подобает настоящему следователю. Он исполнял одну из заповедей нашей юридической практики — предупредить преступление. Кодекс требует не только выяснить обстоятельства, способствовавшие совершению преступления, но и принять меры к устранению этих обстоятельств. И вот тут-то и проявляются индивидуальные способности, творческие возможности...
— Таня, у вас было чувство вины?
— Нет, — сразу ответила она. — Вина — это когда никто не знает, Ни одна душа, только я сама. А когда весь город... Нет никакой вины. Только злость. На языки. Потому что все не так.
Он не стал спрашивать «а как?», знал: незачем ей раны бередить.
— Ну, а сейчас? —спросил Демин. И сам испугался своего вопроса, быстро уточнил:— Вы вернулись домой. Бабушка, отец, мать...
— Вернулась... — машинально повторила она. — Отец, мать. А бабушка умерла... Для чего вы об этом спрашиваете? Что вам от меня нужно?
— Да ничего в общем-то... — мягко сказал Демин. — Только зря вы на меня сердитесь. Я не сделал вам ничего плохого. И не сделаю. Нам надо что-то решить, вместе. Чтобы вам же было лучше. Один-то я могу ошибиться. Поэтому и хочу выяснить, как у вас дома. С матерью, с отцом. Вы, наверное, помирились с мамой?
— Н-нет, — сказала она и опять замолчала, о чем-то думая.
— Да не бойтесь вы меня, Таня, прошу вас, хоть что-нибудь расскажите. Домой вы можете вернуться?
— Не помирились, — отозвалась она. — Когда там была, мне ее жалко было... Хотя она ни одного письма мне не послала, отец писал. А вернулась — и вся жалость прошла. Опять то же: «Мне заслуженную из-за тебя не дали. Иди в институт, иди на работу, берись за ум!» А я из дому не могу выйти, стыдно. И никто мне не звонит, никто не заходит. Ни одна душа меня не ждала. Только собака радовалась, узнала... Что делать? Два дня назад, в четверг, они в театр ушли, я дома осталась. И решила. Свести. Концы с концами. Хватит. Люминал долго собирать. Рецепты, круглая печать. Эссенции во всем городе нет. Взяла веревку для белья. Но не могу — и все. Противно представить. Даже распутать ее не смогла, руки дрожат. Вот если бы пистолет был! Пошла за водкой. Для храбрости. А вечер такой был, воздух! Люди. Огни. Я так вечер люблю, город, машины, голоса. Всякие звуки, запахи, все так густо, особенно. Все такое хорошее, как никогда, иду, прощаюсь. И не могу, еле иду. В магазине его встретила, Жареного. Обрадовалась — он мне поможет. Говорю ему: достань мне пистолет, умоляю. А он мне: сунь руку в сумку. Я полезла в его сумку, там пистолет. Железно, говорит, обещаю, только помоги. Я. говорит, знаю, где тут воровской общак, деньги краденые. В базарный день каин отправит свое кодло на барахолку, а мы с тобой к нему заглянем, А потом в Сочи, погуляем. У меня сразу план созрел — уехать. Куда-нибудь в Сибирь или на Крайний Север. Совсем по-новому жить. Лишь бы пистолет был. Всегда можно точку поставить. Я бы в первую ночь ушла. Напоила бы его и взяла деньги. Спокойно. Они мне сломали жизнь, пусть они и поправят. Своими средствами.
— Эх, Таня, — вздохнул Демин.
— А что?
— Не я придумал, ученые так считают: дурные средства уродуют самую хорошую цель.
— Из грязи чистым не выйдешь, — возразила она. — Хорошо со стороны судить. — И замолчала, насупилась.
— План, в общем-то, логичный, — попытался смягчить напряжение Демин. — Выходит, я помешал?
Она не ответила.
— Планы Жареного несколько изменились. Но вашим планам я мешать не хочу.
Она отвернулась. А Демин прислушался к багажнику — не задохнется ли там Жареный?
— Нам надо ехать, — сказал Демин. — Если у вас есть просьба, я постараюсь ее выполнить. Он ждал просьбы отпустить ее и ошибся.
— Отдайте наган, — сказала она.
Пришел черед помолчать Демину, призадуматься,
— Отдайте наган! — она подняла наконец голову, обернулась к нему. — И высадите меня в роще. Очень прошу!
— А что мне потом делать? Как прикажете себя чувствовать?
— Вы хороший, честный, вы должны жить.
— Нет, Таня, такая просьба невыполнима. Это не выход.
— Отдайте, прошу вас! — с жаром заговорила она. — Вы же все понимаете, вы умный, отдайте! Демин покачал головой.
— Нет, Таня, нет. Твердо.
— Вы такой справедливый, вы же понимаете, что только так, ну отдайте, ну что вам стоит...
Таким умоляющим голосом просила и так на него смотрела, что Демину стало муторно. Ну почему, почему она считает, что он только на такую помощь способен?
