Ржавчина от старых якорей - Крапивин Владислав Петрович (книга регистрации TXT) 📗
Объявили очередной танец. В зале ощутилось какое-то особое оживление. Захлопали, не дожидаясь начала.
Сначала был танец как танец, с бубнами и дудками, в довольно быстром темпе. Потом случился сбой. Потому что на сцене вдруг появился растерянный мальчонка. Он был не из танцоров. Не в кавказском наряде, а в синих трусиках и белой матроске. Небольшой, лет восьми, и, кстати, такой же светлоголовый, как наш недавний знакомый. Похоже, что он заблудился, случайно выскочил из-за кулис. Испуганно оглядывался.
К мальчику в матроске подбежали двое танцоров – протянули руки, чтобы успокоить и увести. Тот отскочил – боязливо, но ловко. Двое других поспешили к нему. Мальчик отпрыгнул и от них. Похоже, что теперь уже не просто, а с танцевальным движением. Несколько человек захотели поймать мальчика, но он, изогнув спину, скакнул назад, на руки, перевернулся и встал на цыпочки, подняв локти на уровень плеч, а кисти рук к подбородку. Это был уже не испуг, а вызов. Явное желание участвовать в пляске.
Мальчика обступили широкой дугой, взмахнули ладонями, ударили в бубны и барабаны. Мальчик пустился в пляс. Воротник матроски метался у него за плечами, как на штормовом ветру…
Плясал мальчуган прекрасно. Конечно, это был юный талант. И номер был, конечно, тщательно отрепетирован, однако сейчас казался озорной импровизацией, смесью традиционных танцевальных приемов и мальчишечьего баловства. В дурашливом прыжке мальчик сдернул с одного из танцоров папаху, нахлобучил на себя. Завертелся, размахнув руки-лучинки, замер на цыпочках и упал на коленки со вскинутыми над головой ладонями.
Зал радостно гудел и рукоплескал. «Миша! Миша-а!» – слышались крики. Многие вскочили и хлопали стоя. Я заметил и нашего знакомого. Брат капризной Наны сидел на бархатном барьере невысокого балкона и вдохновенно болтал босыми ногами. Снятыми сандалетами он звонко аплодировал – подошвой о подошву. Я подумал, что своенравная Нана зря не пошла на концерт.
Миша на бис бурно и коротко сплясал вприсядку – уже не под грузинскую, а под русскую музыку. И раньше других танцоров умчался за кулисы…
Потом был у нас обед в ресторанчике на берегу, шашлыки, красное вино с запахом винограда «Изабелла». Был пляж, гулянье по приморским улицам. В общем, обычные радости курортного бытия. Вполне бездумные. Но мне сквозь эту «бездумность» вспоминались время от времени светлоголовые брат Наны и маленький танцор Миша. Хорошо так вспоминались, будто привет из родных мест.
…Что-то похожее испытал я лет через десять, когда на Кубе, в городке Сан-Розарио, где очередной раз сломалась наша машина, увидел стайку местных школьников Среди маленьких мулатов и ребятишек с креольской внешностью резвился на лужайке один – сероглазый, курносый, белокурый. Этакий Ванечка или Сережка. Вот-вот подбежит и, запыхавшись, скажет по-русски: «Дяденька, который час?» Но «Ванечка» громко болтал с друзьями по-испански, а на меня лишь разок глянул с любопытством, когда увидел в руках у «компаньеро советико» кинокамеру.
В таких случаях кажется, что видишь в незнакомой южной траве привычную ромашку или одуванчик. Ясно, что никакие ветры не могли перенести семечко через океан, что это здешнее растение, но все равно радуешься.
В этих моих рассуждениях не ищите намека на расовые настроения. Наоборот. При таких встречах думаешь, что все мы, по сути, один народ на нашем повисшем в холодном космосе шарике. Давно пора бы понять это и не смотреть волками на тех, кто живет далеко, и на тех, кто рядом. А то ведь: «Нэт, я решил, я его зарэжу»… Впрочем, думаю, что это был обычный юношеский трёп. Но далеко не треп то, что делается в наши дни во многих странах. Да и не только в наши дни. Во все времена горестной земной истории…
Вечером, с ноющими от усталости ногами, с гудящей от солнца и вина головой, я вернулся к тете Шуре .
– Нагулялся голубчик… Я оладушек напекла. Хочешь?
Есть не хотелось, но в слове «оладушки» было что-то теплое, домашнее. И я сказал, что хочу.
Мы пили чай в тесной тети-Шуриной кухне. С маленькими пышными оладьями и медом. Мне казалось, что чай пахнет здешними тропическими травами. Усталость из меня уходила, в голове светлело. Тетя Шура ласково, неназойливо расспрашивала, как я провел время. Ей, видать, хотелось побеседовать. Я ощущал беспричинное веселье и рассказывал охотно, «с деталями». Упомянул и о встрече с тремя молодыми людьми, один из которых собирался кого-то «зарэзать». Вспомнил про памятник.
– А почему он тут у вас такой надраенный? Будто его каждое утро шершавыми языками вылизывают…
– А кто его знает, – потускнев, сказала тетя Шура.
Я спохватился и примолк. Вот болтун! Ведь многие старые люди до сих пор считают «великого вождя всех народов» чуть ли не святым. «Мы с его именем в атаку ходили…» Может, и тетя Шура?
Но она сказала после молчания и долгого вздоха:
– Уж десять лет прошло, как он концы отдал, а я все еще каждый день радуюсь… Кровушки-то было при ём. Вот и муж мой первый, до войны еще… А, да чего там про горькое вспоминать! – и махнула рукой. – Подожди-ка… – Она достала из шкафчика зеленую бутылку, налитую до половины. Это оказалось вино, вроде того, что днем я с прибалтийскими друзьями употребил уже в добром объеме.
Новые полстакана вновь привели меня в бодрое состояние духа. Тетя Шура глотнула и тоже повеселела. Сказала, что любит посидеть вот так, поговорить с хорошим человеком. Хотя вообще-то на скуку не жалуется.
– На работе каждый день с людьми, а то, что живу одна, так оно и привычнее. Сама себе хозяйка…
Я узнал, что где-то далеко (не то в Пскове, не то в Смоленске, не помню) есть у тети Шуры дочь и внуки. Только в гости сюда их не дозовешься, а самой ей на старости лет в такую дорогу пускаться боязно, да и билет не дешевый…
Просидели мы вдвоем допоздна и расстались, как говорится, с «чувством полного взаимопонимания».
Утром я опять встретился с Ингой и Альбертом, часа два мы пожарились на пляже, а потом они засобирались к каким-то знакомым, которых неожиданно обнаружили в этом городе. Мне к «незнакомым знакомым» не хотелось, я решил в одиночку поболтаться по Батуми – по портовому району и старым кварталам, где можно увидеть что-нибудь «паустовское». И поболтался, и увидел, но прогулка оказалась недолгой. Неожиданно потемнело и взревел оглушительный ливень. В точности такой, о каких я читал у Константина Георгиевича.
Ну, на первый раз это было даже интересно – экзотика. Однако, что дальше-то делать? Ливень загнал меня в маленькое кафе. Чтобы не торчать в нем просто так, я выпил кофе с пересохшим кексом, но дождь не думал униматься. Я вспомнил, что такие тропические дожди в Батуми могут хлестать непрерывно несколько суток. Этого еще не хватало!
Я встал у двери, в которую, густо летели брызги. По тротуарам и мостовой неслись клокочущие желтые потоки. Сверху низвергались водопады. Однако, на какие-то полминуты водопады ослабели, и я – промокнув не более, чем под обычным дождем – скачками перелетел улицу. На другой стороне был магазинчик с привычной для всего Советского Союза вывеской «Промтовары».
В «Промтоварах» вежливая черноокая девица предложила мне на выбор несколько зонтов и плащей. Ну, зонт разве защита от таких потоков! Я выбрал полупрозрачную накидку с капюшоном, просторную и длиной до пят (как сейчас помню – за одиннадцать рублей пятьдесят копеек).
Превратившись в водонепроницаемый кокон, я пустился к своему жилищу. Это было даже весело, похоже на приключение где-нибудь в Африке, в период экваториальных дождей. Когда я был уже рядом с домом, ливень кончился. Словно его отрубили! По мокрым стенам, листьям, камням потекло жидкое солнце. Над тротуарами закурчавился горячий пар.
Оказалось, что тетя Шура тоже только что вернулась. С заставы. Она была в широченной мокрой плащ-палатке.
– На работу нынче больше не пойду. Надо и отдохнуть старухе.
– Тетя Шура, да какая же вы старуха! Вы еще это… в расцвете сил.
