Хорошо жить на свете! - Новицкая Вера Сергеевна (читать полную версию книги txt) 📗
Раздобыли мы всякой провизии: мяса, цветной капусты, сахару, яиц, муки, масла и малины. Оказалось, Митя и здесь молодец: повар хоть куда! Даже бисквит умеет делать. Мясо мы порубили на котлеты; цветную капусту поставили варить в воде; ну, a бисквитом уж Митя занялся: стер с сахаром два желтка, прибавил немного муки, потом двумя прутиками сбил белки, все это перемешал, вылил прямо на бляху и в духовку. Пока пирожное сидело в печке, мы (я и Женя) принялись жарить котлеты; Оля только капусту сполоснула и то очень не охотно, говорит что она терпеть не может никакой «пачкотни», еще бы, приятнее готовое в рот запихивать! А это-то она любит, аппетитец недурной!
Ужин наш удался хорошо: правда, котлеты не были такие аккуратные, длинненькие, как делает наша кухарка, a разваливались на кусочки, но это ведь не беда, еще лучше резать не надо. Пахли они так вкусно, что Ральф чуть нам весь стол не перевернул, так и лезет прямо в блюдо своей черной мордой, благо стол низенький. Вот нахал! Главное же, котлеты были очень вкусные, особенно после того, как мы их сверху посолили, потому что вовнутрь мы забыли насыпать соли. Зато капуста даже и не разваливалась, a вышла аккуратными красивыми кочешками; и она была довольно вкусная с солью, только твердоватая; вероятно, противная Аннушка нам подсунула самую скверную, твердую головку.
Бисквит никак не вылезал с железного листа, как мы его не вытряхивали, приклеился, да и баста! Митя вспомнил, что он забыл его снизу маслом помазать. Наконец, мы его по кускам выбрали. Вкусно было — просто объеденье: положили мы его на тарелку, сверху целую малину; потом выдавили из остальной малины сок, налили на пирожное, все посыпали сахаром; прелесть! и красиво было, потому что под малиной и не заметно, что он разломан. Мы даже мамочке носили угощать ее; она сказала, что очень красиво, но боялась попробовать, говорит, что наша посуда и чистота рук ей кажется подозрительной. A ведь правда: руки-то у нас у всех были грязные, никому и в голову не пришло их помыть перед стряпней. Все-таки все поели, до последней крошки.
Митина жертва. — Предложение
Ох, как страшно: последний день перед спектаклем! Вдруг провалим! Работы осталось еще довольно. Билеты мальчики уже давно сделали и роздали все, a вот афиши еще не готовы; мы нарочно не хотели их заранее показывать, чтобы был зрителям сюрприз, и они только в последнюю минуту узнали, какая пьеса идет. Женя с Митей пишут программы; конечно, я свои страшные каракули не берусь туда сажать; я с Ваней, Сережей и Леной устраиваем сцену; Оля и здесь норовила ничего не делать, говорит: «Ведь я буду именинница, так другие должны заботиться обо мне». Ну ее совсем!
Представление будет у нас, потому что в нашей даче самая большая зала, да еще и с колоннами, так что очень удобно сцену отделить. Занавес мальчики делают из простынь, a сверху для красоты на них наклеиваем фигуры из разноцветной бумаги, в самой же середине занавески, как раз где швы, налепили большую золотую лиру; говорят, в театрах она всегда висит, мне помнится, что и я видела. С правого верхнего края в простыне громадная дыра, так и вырван большущий клок. Думали мы, думали: чем ее закрыть? Решили вырезать большую-большую бабочку из бумаги: половина крыла зеленая, половина красная, иначе не вышло, больше бумаги не осталось; вырезали и посадили в несчастный угол; ничего, хорошо, все же лучше, чем дыра.
Я прежде совсем не боялась за наше представление, a теперь боюсь: надо же было такой беде случиться, чтобы Митя целых три дня носу к нам не показывал; ну, как же без него репетировать? Так три дня и пропало. И Сережа, и Ваня по нескольку раз к нему бегали: «Не могу выйти болен», — говорит. Сегодня наконец явился, скучный такой, сконфуженный. Все пристают: «почему так давно не приходил»? — Не мог, горло болело. A сам красный-красный. Потом сижу я на полу, колечки к занавеске пришиваю, a он подходит ко мне и говорит: «Мусенька, тебе я вправду скажу; я вовсе болен не был, это я им только настоящей причины говорить не хотел, стыдно, да и смеяться бы стали. Я наказан был».
— Наказан? Как так, что же ты накуролесил?
— Да ничего особенного. Помнишь шоколад, что я тебе последние дни носил?
— Ну, так шоколад-то этот я потихоньку у тетки таскал; очень мне уж тебя с твоей шишкой жалко было, и хоть чем-нибудь побаловать хотелось, a тетка (чудачка этакая!) его не особенно-то и ест; я думал, она и не вспомнит про него. Для себя бы я ни за что не взял, я и не съел ни одной плитки, a ведь это для тебя…
— Ну?
— Ну, a тетка хитрая: заметила, что шоколад исчезает, да ничего не сказала, хотела подкараулить. Я и пошел, как всегда; только я за плитку, a она меня за руку. «А, говорит, так вот кто у нас потихоньку таскает, вот от кого на ключ все запирать надо! Ах ты, дрянной воришка».. Это я-то, я-то Муся, воришка!..
Бедный Митя не мог договорить, слезы душили его. Мне так стало его жалко; ведь это он ради меня пострадал; двумя руками я обхватила его за шею и крепко обняла, a колечки так и посыпались по всей зале. Митя горько плакал. Когда он успокоился, то договорил до конца: тетка за наказание хотела ему совсем запретить участвовать в спектакле, но потом уж одумалась, и только три дня запретила из дому выходить.
— Муся, — говорил он: — может и ты подумаешь, что я… воришка? Ведь я для тебя, только для тебя это сделал, ты так любишь миньон. Скажи, ты веришь, что я честный мальчик?
— Верю, Митенька, верю, что ты самый лучший, самый честный и самый добрый мальчик на всем свете, и я очень-очень люблю тебя!
— Правда, Муся? — радостно проговорил он: — ну тогда все пустяки, я даже рад, что я за тебя наказан был. Я все, все для тебя сделаю, но когда ты вырастешь, то выйдешь за меня замуж, да?
Опять у него были полные глаза слез, и мне так жалко было его; ну, как я его теперь огорчу и скажу, что я решила никогда замуж не выходить?.. Ведь это еще так далеко, он может быть потом и сам раздумает жениться на мне, зачем его пока огорчать! Я согласилась… Он обнял, поцеловал меня, и мы стали вдвоем собирать по полу раскатившиеся колечки.
Неужели я в самом деле буду «табачницей»?
Спектакль
Вот и прошел наш спектакль; нечего больше ждать, не о чем волноваться. Жаль!.. Но опишу подробно все с самого начала. После завтрака мы все, как и на Ванины именины, пошли поздравлять Олю. Она получила в подарок от родителей черненькие часики с золотой монограммой и книжку «Девочки», сочинения Лухмановой, на вид очень интересную: на картинках все институтки нарисованы, и одна такая маленькая, хорошенькая прехорошенькая.
Опять был шоколад, и торт, и всякие вкусности: но нам всем не до еды было, мы слишком волновались в ожидании вечера, и все припоминали, не забыли ли чего. Игр, конечно, никаких не затевали, a все бегали к нам в залу смотреть, хорошо ли все устроено. Обед мы упросили подать в половине четвертого, чтобы успеть все приготовить и переодеться, — ведь в половину седьмого представление.
За обедом мы тоже ничего почти не ели и, не досидев до конца, побежали одеваться и причесываться. Сперва должна идти пьеса, потом живые картины.
Стали меня причесывать: это было вовсе нелегко: так и торчат мои несчастные завитушки во все стороны. Оля говорит, что я с дамской прической похожа на черного пуделя. Надела я мамочкину черную юбку, которую снизу надо было подшить на хороший кусок; голубую батистовую блузку и сверх неё черный бархатный корсетик, который у меня был от маскарадного костюма; туалет очень приличный для барышни. Оля (моя мать) надела капот бордо своей матери, который совсем хорошо на нее пришелся; волосы ей сильно обсыпали картофельной мукой, чтобы она седая была; a причесать не трудно, коса у неё длинная. Ваня (генерал) обвернулся в байковое одеяло и надел сюртук, который раздобыл у какого-то знакомого офицера; волосы тоже подпудрил и приклеил себе большущие усы из пакли, которые он чем-то выкрасил. Такой он вышел смешной, что я не выдержала, так и покатилась со смеху.
