Они учились в Ленинграде - Ползикова-Рубец Ксения Владимировна (читать книги онлайн бесплатно без сокращение бесплатно txt) 📗
Вчера опять был очень тяжелый лень. Только кончится одна тревога, поднимешься из бомбоубежища в классы, как вновь надо спускаться. Я потеряла счет этим спускам и подъемам. И дети спорят: семь или одиннадцать раз мы спускались в подвал.
Никто не знает, ждет ли нас «дом», когда мы вернемся из школы. Антонина Васильевна вчера пришла «домой» и вместо дома увидела раскрытые в сторону Мойки квартиры пяти этажей. Стена рухнула. Домашних ее, к счастью бывших в кухне, выходящей окнами на другую сторону, спускали по пожарной лестнице.
Сегодня Антонина Васильевна выносит из разрушенной квартиры уцелевшие вещи. Учителя, не занятые уроками, пошли ей помогать.
К концу дня начался обстрел. Школьный вестибюль полон людей, случайно застигнутых обстрелом у здания школы. Снаряды рвались совсем близко. Мы с бухгалтером сидели в канцелярии, когда раздался страшный грохот и со звоном вылетели стекла окон. Внизу взволнованные голоса: большой осколок снаряда пробил толстую деревянную дверь подъезда и влетел в вестибюль. К счастью, никто не был ранен.
Тетя Саша, уборщица школы, приносит с улицы мраморный хвост одного из наших «львов сторожевых».
— Пусть полежит в кладовке; кончится война — починят, — невозмутимо говорит она.
Я выхожу на улицу. Бедный лев, у него оторваны не только хвост, но и нижняя челюсть! Перед самым подъездом большая воронка. Около нее мальчики из нашей школы ищут головку от снаряда.
Один из них спрашивает меня с улыбкой:
— Вы не знаете, на этом льве сидел Евгений или на другом?
Я еще раз убеждаюсь в ценнейшем качестве людей нашего города: сохранении полного самообладания, даже способности шутить в тяжелые минуты.
Снаряд, упавший перед школой, причинил ей огромные беды. Большинство окон, особенно в первом этаже, оказалось без стекол, а на улице мороз. Заниматься в классах первого этажа невозможно. Но и во втором этаже все классы полутемные, так как недостающие стекла заменили фанерой. В учительской теперь тоже устроен класс.
В крохотном кабинете завуча поставлены письменные столы директора, бухгалтера и делопроизводителя.
— Здесь будет и учительская, — говорит Антонина Васильевна.
Сегодня я с ней говорила о том, что кое-кто из служащих хочет уйти из школы, а некоторые учителя мечтают о переводе в детские дома, где можно получать готовое питание.
Антонина Васильевна сказала:
— Задерживать никого не станем. Сейчас школе нужны только те люди, которым она дорога.
В классных журналах всё больше и больше пометок «нб» (не был в классе). Иной раз этих «нб» можно даже насчитать 14–16 против одной и той же фамилии. Ряды учеников редеют. Требуется большая сила воли, чтобы сидеть в стуже почти пять часов в классе. Но мы ведем борьбу за посещение школы детьми. Почему? Нам совершенно ясно: в коллективе детям легче переносить все лишения. Общение с товарищами, учителями отвлекает их от постоянного ощущения голода и холода. Само приготовление уроков наполняет осмысленным трудом бесконечные темные вечера в холодных квартирах. А ведь «вечер» длится с момента прихода детей домой, так как во многих квартирах стекла окон давно заменила фанера.
К сожалению, некоторые родители не понимают значения коллектива и осмысленного труда детей и удерживают их дома.
Просидев дома две-три недели, учащиеся вновь появляются в классе. Их тянет школа. Но за это время их товарищи ушли далеко вперед. Ни физических, ни моральных сил «догнать» одноклассников у них нет, и, походив несколько дней, они обычно исчезают из школы совсем.
Бомбоубежище стало нашим главным пристанищем. Здесь в подвале когда-то была «раздевалка». От нее остались голубые деревянные перегородки и проволочные сетки. Теперь помещения, ими огороженные, носят название «секторов». Каждый сектор закреплен за определенным классом. В бомбоубежище идеальный порядок и чистота.
Как только у нас объявляется воздушная тревога, кто-либо из сидящих в кабинете завуча хватает зеленую, донельзя противную по виду школьную сирену, которая напоминает мне почему-то гигантскую саранчу, и крутит ее ручку.
Протяжный вой сирены застревает в ушах. Учителя прекращают уроки и отдают приказ:
— Дежурные, на посты! Всем спускаться в бомбоубежище!
Коридоры и проходные залы наполняются учащимися, идущими в убежище. Дежурные идут занимать посты.
Как ведут себя дети во время тревоги? Я бы сказала: удивительно спокойно. Только один мальчик из 7-го класса буквально трясется. Но над ним не смеются. Все понимают, что может быть страшно; но ленинградские дети научились владеть собой.
Первое время в бомбоубежище ученики просто сидели и разговаривали. Бесконечно толковали о еде и всегда — о сытной пище.
— Что может быть вкуснее хорошей котлетки и к ней много-много макарон?
— Когда мы были в Крыму, капа в ресторане заказал мне огромный бифштекс. Его подали на горячей сковородке; сверху глазунья, много жареной картошки, а мне было жарко, и я не стал есть. Вот дурак был! Не могу себе простить!
У многих детей начинают блестеть глаза, а это признак голодания. Они забиваются в угол и стараются не слушать рассказов.
… Разговоры о еде приносят вред, разжигая чувство голода, но прекратить их трудно.
— Ребята, — говорю я, — чтобы разговоров о еде больше не было! Предупреждаю: за каждый такой разговор буду брать штраф хлебными корочками.
Конечно, мне никто не поверил, но детям понравилось угрожать друг другу штрафом за разговор о пище.
— Смотри, уже двадцать пять граммов надо платить!
— Почему двадцать пять? Я только о сырковой массе говорила.
— А она у тебя с цукатами была? Определенно с цукатами, так придется платить двадцать пять граммов.
Большим счастьем было то, что многие из нас в те дни сохранили юмор: он помогал нам даже в очень тяжелые минуты.
Как-то я спустилась в бомбоубежище несколько позднее других, так как проверяла посты связистов. В одном из секторов, с учащимися 8-х классов, сидел Александр Маркович. Мальчики сказали мне:
— Ксения Владимировна! Александра Марковича надо оштрафовать на весь дневной паек хлеба: он целый час говорил о еде, да еще на уроке.
Смотрю с удивлением и даже с некоторой тревогой на Александра Марковича. Он разводит руками:
— Что делать, в экономической географии приходится говорить о консервной промышленности, а они меня подвели под ваш закон о штрафах.
Некоторые дети находят какое-то своеобразное утоление голода в разговорах о пище, но их приходится по-серьезному убеждать не вести этих разговоров, ради других.
Оля спрашивает меня шепотом:
— Можно немножко поговорить о самой простой еде?
— Нет.
— Ну, хорошо, тогда я вам скажу потихоньку. Можно?
— Говори.
— Знаете, после войны я куплю два кило чечевицы, сварю кашу и съем ее одна. Вот наемся досыта!
