Зимние тропы - Урманов Кондратий Никифорович (смотреть онлайн бесплатно книга txt) 📗

Поравнявшись с каким-нибудь березовым колком, я долго и пристально вглядывался в него, силясь припомнить что-нибудь особенное. Ведь у нас, охотников, часто бывает так: пройдешь огромный лес, всякие деревья видишь, и большие и малые, а в памяти останется какая-нибудь калека березка или сосенка.

Я вглядываюсь в деревья, хочу вспомнить. Нет, память отказывается, она ничего не может восстановить, — и уже не боязнь, а страх перед долгой зимней ночью начинает сжимать мое сердце.

Я иду долго и не могу решить — верно ли взял направление; звезды усыпали небо, и без труда можно было различать овраги и возвышенности. Иногда казалось — вот обойду этот лесок, и начнется спуск в долину, а там, под крутой горкой, над ручьем — избушка дедушки Акима Ивановича. Сейчас, вероятно, он сидит возле печки, глядит на жарко пылающие сухие дрова, а рядом с ним растянулся большой, серый кот, он щурит зеленоватые глаза и тихонько мурлычит, развлекая не то хозяина, не то самого себя…

Видения мои исчезают быстро, не возбуждая уверенности, что я скоро окажусь в тепле.

Неожиданно на снегу зашаталась длинная-длинная тень. Я оглянулся — это была моя тень — из-за леса поднималась большая, ясная луна, и от ее холодного света у меня на сердце стало теплее. Теперь-то я расшифрую всю округу, и желанные избушки никуда от меня не скроются. Я закурил и быстрее зашагал.

В одном месте, спускаясь с крутояра, я разглядел среди берез три крупные сосны. Они четко выделялись густыми кронами на фоне оголенных берез, и раз увидев, их нельзя было забыть. Осенью я отдыхал под ними и назвал их «три сестры». В самом деле, среди березняка они были одиноки, и это название родилось как-то само собой. Я четко, до мельчайших подробностей, вспомнил свой отдых под ними, и тот путь, каким шел к полевому стану. Я облегченно вздохнул и уже без всяких сомнений направился к избушкам.

Обходя возвышенность, я увидел запомнившуюся ранее березу. Вероятно, в далеком ее детстве какая-то внешняя сила искалечила малютку. Она была согнута дугой, вершина уперлась в землю, засохла, а сучья вытянулись кверху. «Березка-веер» — назвал я ее, увидев впервые. Теперь сучья были как бы самостоятельными деревьями, со своими кронами, она же — надземным корнем, питающим их соками земли.

«Березка-веер» будто сказала мне, что я шел правильным путем. Луна поднялась высоко, и даль была ясна.

Вскоре я увидел избушки. Они стояли низенькие, как бы придавленные тяжелыми белыми шапками. Недалеко от них был навес. Издали он казался горбатым чудовищем на длинных тонких ногах.

Я стремительно подкатил к избушке, в которой осенью жил Аким Иванович, и от переполнившей меня радости уже раскрыл рот, чтобы крикнуть: Аким Иванович, встречай гостя!.. — и онемел. Избушка глядела на меня пустыми глазницами, в оконных проемах не было рам…

Остальные избушки были в таком же состоянии: ни рам, ни дверей, плиты разрушены, нары разобраны, сожжены или увезены. Будто чья-то злая воля поработала здесь.

Меня обдало холодом. Я был мокрый, сил осталось мало, а ночь… да что ночь! — утро меня не согреет… В скрадке-то часок надо посидеть неподвижно…

Я вошел в избушку, в которой жил Аким Иванович. Здесь тоже кто-то усердно поработал, даже половицы выломал, и я чуть не свалился в подполье. Вероятно, разгром произошел недавно — в избушке было мало снега. Я прошел и сел на подоконник.

У меня звенело в ушах, но казалось, что это звенит окружающая тишина. Изредка, как короткие хлопки выстрелов, потрескивали березы.

Я переживал самую критическую минуту, не знал, что делать, на что решиться. Случайно вспомнилась ночевка в страшную пургу в Атбасарской безлюдной степи. Пурга разгулялась к ночи, до ближайшего аула оставалось еще добрых три десятка километров, но мой возница — старик-казах не падал духом и уверял, что с закрытыми глазами он найдет аул дружка Садыка Атаева… Мы ехали бесконечно долго, лошадь давно сбилась с дороги и еле плелась, проваливаясь по брюхо в снег. В белом мятущемся хаосе невозможно было ничего понять, мы уже не искали дорогу, а старались только не потерять направление. Наконец лошадь выбилась из сил и остановилась. Попытки возницы «прибавить» ей силы кнутом не увенчались успехом. Мы отпрягли ее, перевернули сани, разгребли снег до земли и, завернувшись в кошму, уснули.

Утром пурга затихла, и мы увидели совсем недалеко аул Садыка Атаева.

Это было давно. Засыпая тогда под кошмой, я чувствовал дыхание старика-казаха. Сейчас я был в ином положении. Мне нередко приходилось ночевать одному в тайге. Это была настоящая тайга, а здесь — сырой березовый лес и только. Там я валил несколько сухостойных деревьев, стаскивал их в одно место, делал что-то похожее на «нодью» [3] — и спал, прикрывшись от ветра лапами сосен и елей. Там все для меня было ясно, здесь же я не знал, на что решиться, что предпринять, как скоротать долгую зимнюю ночь. Сознаюсь, невольный страх всполошил мое сознание.

Неожиданно в разгоряченном мозгу вспыхнула непрошеная и холодная, как лед, мысль, словно кто-то стоявший за моей спиной тихо произнес:

— Сдавайся!..

— Нет, не сдамся!.. — громко говорю я, чтобы разогнать давящую тишину.

И в эту же секунду, откуда-то сверху, не то с дерева, не то с чердака, донеслось:

— Мяу-у-у!..

Меня как удар поразил этот голос. Если бы я был суеверный… вероятно, не написал бы этих строк.

Я выскочил в окно и, стараясь заглянуть на чердак, стал звать:

— Вася!.. Ну, Васенька… или как тебя там? Ну иди же ко мне, голубчик, будем ночь коротать вместе…

Но сколько я ни звал, кот не показывался. Несомненно, это был кот дедушки Акима Ивановича. Уехал старик, а он остался и одичал. Мне стало веселей: я был не один в этом тихом лесу…

Мороз усиливался. Чтобы не застыть, нужно было двигаться. Я пошел к навесу. Мне нужны были сухие дрова, чтобы развести костер, обогреться. Но ни дров, ни соломы под навесом не оказалось, лезть же на крышу не было никакой возможности.

От навеса я увидел у речушки будку трактористов. Конечно, провести долгую, зимнюю ночь в тесовой будке — вздор, и я отмахнулся от этой мысли, но… делать было нечего, и я пошел посмотреть. Отправляясь к будке, я захватил с собой ружье и рюкзак, будто не собирался возвращаться в избушку. Правда, об этом я подумал гораздо позже.

Возле будки стояла железная бочка из-под горючего, я стукнул по ней, и она загудела, как колокол, в лесной тишине. Будка стояла на высоких колесах, у двери — лесенка в две приступки. Я вошел и зажег спичку. В будке оказалось двое нар; налево в углу когда-то стояла на кирпичах печка — зола и угли подтверждали это. Ах, если бы она была сейчас… Спичка давно погасла, но лунный свет проникал через сохранившееся небольшое окошко, и в будке было светло.

— Ну что ж, тут можно жить… — сказал я себе.

Я положил ружье на нары, снял рюкзак и, достав топорик, отправился к речке за дровами. Там я обнаружил летний загон для скота. Он был обнесен высоким пряслом, а с северозападной стороны, кроме того, был устроен навес и под ним лежало много хвороста и сена. Я снял три сухие осиновые жерди и вернулся к будке. Пока рубил — согрелся. Потом случайно обнаружил, что бочка — это не бочка, а печка; для топки четырехугольником вырублено дно, а у второго дна, на боку, сделано круглое отверстие для выхода дыма. Трубы я откопал в снегу под будкой и занялся устройством.

Через какие-нибудь полчаса в печке жарко пылали дрова. Я разделся, достал котелок, набил его снегом и поставил на печку. Скоро у меня будет чай.

Теперь все неудачи дня отлетели, исчез испуг перед долгой зимней ночью, я сидел, смотрел на пылающие дрова и думал о завтрашнем дне. Потом в эти раздумья властно вошел кот со своей судьбой, и я никак не мог отделаться от жалости к этому несчастному домашнему животному, неизвестно как оставшемуся в лесу.

После чая решил сходить к избушке, еще раз позвать кота, и если он поверит в мои добрые намерения, обогреть его, накормить и завтра взять с собой в город.