Звезда мореплавателя (Магеллан) - Травинский Владилен Михайлович (лучшие книги .TXT) 📗
Жизнь армады шла своим чередом. К общему разочарованию, быстро установили, что нашли не пролив, а устье некоей гигантской реки [42]. Армада стала на якорь напротив самого большого из холмов на берегу. Холм получил имя «Монте Види» — «Видный издали» [43]. Магеллан отправил «Сант-Яго» вверх по реке, а сам на «Сан-Антонио» пошел к южному ее берегу. Целые сутки плыл «Сан-Антонио» от северного берега до южного — такой широкой была река!
«Сант-Яго» долго не возвращался. В ожидании его армада заполняла бочки пресной водой, ловила рыбу. Вечерами матросы собирались в кружок, вспоминали Испанию, подолгу пели песни. Река изумляла людей. Откуда взялась такая лавина пресной воды? Какие чудовищные дожди должны были где-то пролиться; какие каскады извергнуть должны были подземные пресные моря, чтобы родилась эта прорва, этот изумляющий всех поток!
— Ну и страна! — говорили матросы. — Силы, родившие такую реку, — страшные силы. Мы перед ними слабы. Что-то они нам еще пошлют?
Туземцы не показывались. Лишь однажды ночью вахтенный «Консепсиона» разбудил капитана: к кораблю приплыл человек! Он привязал свою лодку к рулю и влез на палубу. Кесада обрадовался, подарил гостю красную рубашку и попытался знаками выведать: кто он, где его племя, что тут за места? Но ответы туземца были непонятны. Он не стал задерживаться и вскоре уплыл. Кесада уверял нас, что, увидев серебряную тарелку, туземец заулыбался и ткнул рукой на берег.
Дня через четыре из леса вышло много людей. Командор приказал матросам зазвать их на корабль, в крайнем случае одного-двух взять силой для расспроса. Но берег оказался топким, матросы в тяжелых доспехах вязли в трясине. И пока они выбирались на твердое место, туземцы скрылись. Люди вернулись грязные, усталые и злые. Кое-кто из них видел издалека на туземцах украшения, похожие на серебряные.
«Сант-Яго» возвратился на четырнадцатый день. Серрано сообщил, что поднялся высоко по реке, не обнаружив ничего интересного. Армада выбрала якоря.
Я днями не выходил из своей каюты и старался избегать командора. Трудности плавания утомили, по-видимому, мое тело, а смятение чувств, в котором я находился, помогло приходу болезни. Меня залихорадило. Ломило суставы, воспалилась кожа. Бросало то в жар, то в холод. Свирепая слабость свалила меня в постель, и были дни, когда Фернандо и Дуарте, ухаживавшие за мной, серьезно опасались за мою жизнь. Я бредил, звал матушку, молился и порой, к своему огорчению, ругался, да так, что Барбоза, по его словам, приходил в восторг и приглашал слушать других.
Меня мучили кошмары. То представлялось, как расступилось море и наши корабли проваливаются в пропасть, а со дна им навстречу тянутся извивающиеся лапы и кривляются оранжевые морды чудовищ. То вдруг бесконечно длинные ледяные змеи с квадратными глазами наползали на меня из тьмы.
Я пришел в себя глубокой ночью. Больные видения не совсем еще покинули мозг, причудливо смешиваясь с действительностью. В темной каюте раздавались негромкие голоса. Я слышал их словно через стену, и ослабленная мысль не вникала в значение слов. Потом стена как бы растаяла, звуки приблизились зазвучали отчетливо, и я вспомнил, чьи это голоса.
— Ему легче, — говорил Барбоза. — Сегодня был перелом. Парень крепкий, отойдет…
— Его болезнь расстроила меня, — сказал Магеллан. — В последнее время он сделался нелюдим. Видимо, утомился: он же первый раз в океане. А как наши испанцы, Дуарте?
— Кесада внушает матросам, что надо вернуться к той большой реке и искать там серебро, а не плыть невесть куда, на край света. Одним матросам говорят, что продуктов много, да ты не велишь давать, другим — наоборот: что еда на исходе, а ты это скрываешь от команды. Почти каждый день собираются у Картахены и шепчутся.
— Пролив впереди! — упрямо, словно не слушая его, сказал Магеллан. — Серрано писал, что где-то здесь. А реку обследовать нужно: будет легче тем, кто придет сюда.
— Серрано, Серрано… Неужели мы его увидим, Фернандо? Я никогда не верил, что сказки сбываются…
— Сказки не сбываются, Дуарте, Сбываются мечты… иногда… Все зависит от нас самих, шурин…
У меня на душе было спокойно и ровно. «Серрано? Он расскажет нам сказку, Серрано, — проносилось в мозгу. — Командор знает. Знает, но ищет. Ищет, но знает…»
Теплые душистые волны несли мою ладью к уютному, чистому домику, где с крыльца матушка ласково махала рукой. «Вот видишь, вот видишь, — говорила она, — все хорошо, все правильно». Я засыпал, засыпал, видения оставляли меня, звуки и цвета погасил властный благодетельный сон.
Мятеж
Утром я почувствовал себя бодрее. Слабость еще сковывала мои члены, и головокружение не раз заставляло прерывать одевание. Но настроение было приподнятое, тянуло из темной каюты на солнце, к людям. Кое-как накинув одежду, держась за стену, я вышел наружу и уселся на палубу.
После долгой болезни мир отворяется человеку настежь, и особенно любовно озираешь его. Солнце плыло по промытому нежному небу, море игриво искрилось в его лучах. Воздух казался мне сладким, легкий ветерок осторожно ощупывал лицо. Матросы, пробегая мимо, громко окликали меня, улыбаясь:
— Добрый день, дон Викорати!
— Как здоровье, сеньор?
Сдав вахту, ко мне подошел Фернандо. Я стал расспрашивать о событиях, происшедших за время моей болезни.
…24 февраля армада подошла к месту, носящему имя Сан-Матиас. Вновь, хотя и не так бурно, как в первый раз, радовались экипажи, думая, что здесь находится пролив. Вновь разочарование, и гораздо более глубокое, чем в первый раз, охватило людей, когда обнаружилась истина. Залив Сан-Матиас был крайней точкой, достигнутой португальской экспедицией 1513 года [44]. Дальше начиналась полная неизвестность.
И ничего приятного она не сулила. Мы удалились от тропиков и спустились еще южнее. Лето кончалось. Холодало. Осенние бури опять трепали суда. Населенных мест, где можно было бы раздобыть пищу, не попадалось. Командор еще раз сократил норму выдачи муки, мяса, рыбы, вина и масла. Недовольство матросов росло, подогреваемое агентами Мануэла и офицерами-испанцами. Судя по всему, Магеллан искал место для зимовки, но зимовка здесь страшила: команда требовала возвращения в Испанию.
Я и сам видел, как изменился берег. Голые каменистые равнины с чахлыми кустами тянулись за бортом. Скалистые островки угрожающе подымались из воды на пути каравелл. Узкие заливчики, отмели окаймляли землю, и свирепый клекот волн доносился оттуда…
Фернандо примостился у моих ног и уснул. Рука его доверчиво лежала у меня на коленях. Судьба не послала мне братьев, и я испытал к Фернандо что-то похожее на родственное чувство старшего к младшему. Он без труда овладел грамотой и уже читал по слогам. Любознательный, всегда готовый помочь, Фернандо свободное время проводил или со мной, или с мастеровыми, понемножку учась кузнечному, плотничьему, канатному делам. Даже необщительный кормчий «Тринидада» Иштебан Гомиш [45] порой позволял юнге постоять у штурвала, объясняя искусство вождения корабля и розу ветров [46]. Фернандо сумел войти в доверие к главному астроному армады Андреасу Сан-Мартину и охотно носил за ним астрономические инструменты. Сан-Мартин иногда снисходил до разговора о созвездиях, движениях небесной сферы, устройстве астролябии или квадранта [47]. Тут, правда, Фернандо пасовал: в его голове не вмещались премудрости Птолемея [48]. В утешение я говорил ему, что для меня астрономические премудрости тоже непостижимы.
