Девочка ищет отца - Рысс Евгений Самойлович (читать хорошую книгу полностью TXT) 📗
Сражённые папоротники валились на землю, и Коле становилось легче. Он перевёл дыхание. Ярость уже не с такой силой бурлила в нём.
— Ну и что же, что младше? — говорил он в такт взмахам прута. — Всего на пять лет младше.
Прут сломался. Коля отшвырнул обломок и, сунув руки в карманы, стал шагать взад и вперёд.
— Семь лет, — говорил он, с силой топча ногами траву. — Это много — семь лет. В семь лет человек уже читает и пишет. Уже понимать должен… Что же, я так и скажу Рогачеву: хотел привести к вам дочь, но такой у неё характер, что невозможно.
Он шагал все медленнее и медленнее и наконец остановился, прислонившись к дереву. Он сорвал колосок. Он отгрызал кусочки колоска и выплёвывал.
«Положим, она действительно маленькая, — думал он. — И что это с ней случилось? Никогда такого не было».
Теперь он помнил не ту Лену, которую он оставил несколько минут назад, надутую и злую, а ту, которую он знал раньше, — всегда весёлую девочку из лесного дома, любительницу малины и берёзовых почек, доверчивую и послушную спутницу в путешествиях. У него засосало под ложечкой.
«Глупость какая! — думал он. — И что это её разобрало? Должна же она думать. Семь лет — это такой возраст, что можно все понимать. Конечно, — рассуждал он дальше, — семь лет — это не двенадцать. В двенадцать лет человек уже почти взрослый, знает историю, географию, может работать, может и взрослым посоветовать иной раз. А в семь лет, конечно, ещё ребёнок. К тому же она устала, два дня почти ничего не ела, наволновалась. В двенадцать лет человек вынослив. У него большой запас сил. А в семь лет это, конечно, трудно. В конце концов я могу с ней не разговаривать, но сдать её партизанам я должен».
Минуту поколебавшись, он повернулся и неторопливо пошёл назад. Он шёл, нарочно замедляя шаг, хотя ему очень хотелось побежать.
«Наверное, — думал он, — она давно уже догнала остальных и идёт себе со старичками. По крайней мере, я доведу её до лагеря и уйду к деду. И будем мы с ним жить вдвоём…»
Он вышел на тропинку и остановился. Лена была там же, где он её оставил. Только теперь она лежала на траве, сжавшись в комочек.
Коля неслышно подошёл и заглянул ей в лицо. Она лежала с закрытыми глазами, но слезы одна за другой выползали из-под опущенных век и падали на траву. Лицо у неё было красное, горячее, и вся она, от головы до маленьких подогнутых ног, дрожала мелкой дрожью. Страшная мысль мелькнула у Коли. Он наклонился и положил руку Лене на лоб. Голова была так горяча, что никаких сомнений не оставалось: Лена была больна. Тяжело, опасно больна.
Она открыла глаза и посмотрела на Колю.
— Ты не возись со мною, — сказала она и всхлипнула. — А папа пусть лучше про меня и не знает, — она снова всхлипнула, — как будто меня и не было.
Коля просунул ей руки под ноги и под плечи и поднял её.
— Я не знаю, — сказал он хмуро, — сможешь ли ты мне простить, что я был таким дураком, а я себе этого никогда не прощу.
Глава пятнадцатая
Гремит гром, и сверкает молния
Как тяжело было нести на руках Лену! Через несколько шагов Коля уже задыхался. Только сейчас он почувствовал, как ослабел за эти дни. Он решил идти не торопясь, часто отдыхая.
Лена дремала, обхватив его шею руками. Такая была она беспомощная, такая несчастная, что, когда Коля вспоминал о недавней ссоре, его охватывали стыд и раскаяние.
Он теперь делал так: пройдя пятьдесят шагов, садился на пенёк или на упавшее дерево и отдыхал одну или две минуты. Потом опять проходил пятьдесят шагов и опять отдыхал. Через тысячу шагов он решил дать себе более долгий отдых.
Но ещё раньше ему пришлось встретиться с неожиданным осложнением. Дело в том, что тропинка вдруг разделилась на две. Обе новые тропинки были мало заметны и поросли травой. По какой из них прошла партия освобождённых, было совершенно невозможно определить. Коля посадил Лену под дерево и стал внимательно вглядываться в траву, надеясь найти хоть какие-нибудь следы. Но на обеих тропинках трава была мало притоптана, и с одинаковым основанием можно было выбрать любую из них.
Оставаться здесь и ждать, пока за ними придут, было бессмысленно. Провожатый мог в суматохе и не заметить, что дети пропали, или мог предположить, что они ушли с одной из отделившихся партий. Подумав, Коля решил идти наудачу.
«В конце концов, — рассуждал он, — обе тропинки ведут в глубь леса и вряд ли особенно далеко расходятся. Вероятнее всего, обе приведут в лагерь».
Он взял Лену на руки и снова стал отмерять свои пятьдесят шагов. Через пятьсот шагов ему пришлось отдыхать уже минут десять. У него очень ломило спину и руки совсем онемели. Следующий продолжительный отдых пришлось устроить уже через триста шагов, а ещё через двести Коля почувствовал, что больше не может идти.
Лена дремала у него на руках. Она только на секунду открыла глаза, когда Коля положил её на траву, и сразу опять заснула. Коля нарвал травы и устроил ей подушку, натыкал веток, чтобы солнце ей не светило в глаза, и укрыл её своей курткой. Лена спала спокойно, и Коля решил, что пока и он может немного поспать. Он чувствовал, что это ему необходимо. Прошлую ночь, запертый в комендатуре, он не заснул ни на одну минуту.
Он лёг на самой тропинке, чтобы его непременно заметили, если партизаны станут искать. Он заснул сразу, как только положил голову на кочку.
Пока он спал, партизаны действительно искали его, но не там, где он был. Исчезновение их заметили очень не скоро, только тогда, когда партия расположилась на отдых. Провожатый разрыл засыпанную листьями яму, достал оттуда консервы и галеты, пересчитал людей и сказал испуганно:
— Послушайте, тут же ещё двое были: мальчик и девочка!
Сразу был учинён строгий допрос хромой девушке, трём старушкам и двум старичкам, но никто из них не мог ничего припомнить. Они даже сомневались, были ли действительно мальчик и девочка. В конце концов решили, что если были, то пошли с другой партией. Все-таки провожатый, накормив свою команду и предложив им часок отдохнуть, решил вернуться и поискать отставших. Он дошёл до того места, где отделилась последняя группа, но никого не обнаружил. Ему не пришло в голову, что дети пошли по другой тропинке.
Поэтому Колю и Лену никто не потревожил, и Коля проснулся только вечером.
Он проснулся оттого, что загремел гром и ярко сверкнула молния. Коля вскочил. Было уже почти совершенно темно. Налетел ветер, и деревья, изогнувшись, замахали ветками. Первые капли дождя упали на землю. Коля подбежал к Лене. Она все ещё спала. Он наклонился над ней.
— Лена, — сказал он, — начинается дождь. Надо идти, Лена.
— Хорошо, — ответила она равнодушно. — Сейчас, я минуточку отдохну, и пойдём.
Если бы она возражала, говорила, что не может идти, жаловалась, ему было бы легче. Но это равнодушие, это полное безразличие больше всех слез и жалоб говорило о том, что она больна.
Он поднял её. Она встала и покачнулась, но он её поддержал. Странное появилось у него чувство. Время идёт, сменяются дни и ночи, воюет Красная Армия, командует генерал Рогачев, а они с Леной все идут и будут идти по тёмному лесу, спотыкаясь от усталости и не смея остановиться. Старые берёзы тянули длинные ветки, ветер шумел в раскидистых кронах, и Коле показалось, что лес бесконечен, что он так и будет тянуться всегда и всегда суждено им с Леной брести по этой бесконечной тропинке.
Коля обнял Лену. Они шли нога в ногу. Лена опустила голову на грудь и говорила тихо и неразборчиво.
— Что ты? — спросил Коля.
Она не расслышала его вопроса и опять заговорила торопливо. Ни слова нельзя было понять в бессвязном её бормотании.
— Лена, — крикнул Коля, — Леночка, ты засыпаешь? — Он отлично понимал, что она бредит. — Леночка, проснись!
Она помолчала, а потом заговорила другим тоном. Коле показалось, что она пришла в себя.
— Ты знаешь, Коля, я что-то нездорова. И знаешь, что мне кажется? Что, может быть, генерал Рогачев, о котором песню пели на пароходе, — ты помнишь? — может быть, это мой папа. Конечно, папа полковник и учитель, но всё-таки мне так показалось.
