Собрание сочинений в 4-х томах. Том 1 - Лиханов Альберт Анатольевич (читать книги онлайн бесплатно полностью .txt) 📗
Сестры помогали малышам снять одежду, и те распластывались на песке, совсем белые. Белые, как бумага. Среди малышей выделялся один мальчишка, вроде Алеши ростом. Он помогал медсестрам раздевать маленьких, потом скинул рубашку и улегся сам, раскинув руки на жарком песке.
Алеша с Гошкой подсели к нему.
— Ох, хорошо тут у вас, — сказал, блаженно улыбаясь, парень.
Алеша молчал. Он рассматривал парнишку, и ему становилось холодно на горячем пляже. Ребра выступали у мальчишки сквозь прозрачную кожу, и в этой коже, словно в желтом осеннем листе, если повернешь его к солнцу, переплетались синие жилки.
На руке, тонкой, как палочка, было выколото имя: Толик.
— Мы из окружения, — сказал Толик, — всего и осталось-то, а был целый детдом.
Алеша, пораженный, молчал. А Толик сказал:
— Эх, нынче за все лето первый раз искупнусь!
Слова его обожгли Алешу. Всего ведь одно лето прошло, как война началась! Всего лето. А сколько уже случилось разной беды. От целого детдома вот машина малышей осталась… И Толик этот. Кожа да кости, а улыбается…
Гоша спросил Толика:
— К первому сентября война кончится?
Тот помотал головой:
— Говорят, немцы Новый год в Москве хотят справить.
— Ох гады! — закричал Гошка. — Ох гады! Ну мы им!
— Что мы им? — вяло возразил Толик. — Я сам видел: у них только самолетов, знаешь, сколько — туча, а у нас — одни винтовочки… Вот если бы придумать такое оружие, чтоб враз всех фашистов, это да…
— Ерунда! — сказал Алеша. — Если хочешь знать, это все военная хитрость.
— Какая хитрость? — удивился Толик. — Какая тут может быть хитрость?
— А ты с ним не спорь, — неуверенно возразил Гошка. — У него отец командир, может, теперь уже генерал. Он знает.
— Конечно, хитрость! — кивнул Алеша. — Мы немцев подальше заманиваем, а потом как ударим! Про Наполеона знаешь?
— Ну, ну, — сказал Толик, — вот мы месяц из окружения выбирались, померли наполовину, это тоже из хитрости?
Алеше стало стыдно перед мальчишкой. Совестно даже глядеть на него такого тощего. Что ему скажешь — он сам все видел и все знает, разве поверит он Алеше.
Эх, был бы батя! Приехал бы хоть на денек! Уж он-то сказал бы этому Толику. Всем бы сказал точно, точней не бывает, какого числа кончится война. Ну, если не к первому сентября — это ведь только для школьников большой день, — так к Октябрьским-то праздникам уж обязательно! Не может же быть, чтоб к такому празднику мы не победили!
Толик поднялся с песка и пошел к реке. Алеша и Гошка обогнали его и бултыхнулись с обрывчика. Когда Алеша вынырнул, он увидел, что Толик стоит на коленках на самой мелкоте, брызжет на себя воду и смеется, как маленький.
— Ты что? — спросил его Алеша.
— Да не уплыть, — весело ответил Толик, — слаб больно.
Алешу вновь пронзило какое-то смутное, неясное ощущение беды. Ему опять стало очень жаль Толика, захотелось хоть чем-нибудь помочь мальчишке с просвечивающейся кожей. И когда они выходили из воды, он сказал Толику, чтоб тот поверил, обязательно поверил и обрадовался:
— К Октябрьским кончится. Вот увидишь, кончится.
И соврал:
— Это мне отец написал.
А отец написал совсем другое.
"Родные мои Ляля и Алеша!
Пишу вам в землянке, рядом, совсем рядом враги. Сейчас уезжает в тыл раненый товарищ, пишу эти строчки, чтобы передать письмо с ним.
Милые мои, дорогие!
То, что происходит сейчас, — надолго. Думаю, даже не на один год, хотя поверить в это страшно.
Как вы там живете, дорогие? Жизнь, наверное, вздорожала. Продай мое барахло, Ляля, мои костюмы, они теперь ни к чему, а война кончится, справим новые.
Ляля! Придется, видно, по-солдатски подтянуть ремень, ты меня понимаешь? Советую тебе устроиться на работу, аттестата моего, видно, не хватит. Прости, но такое уж время.
Алеша, сын! Ты мне всегда говорил, что гордишься тем, что ты сын командира, даже считаешь себя военным. Я смеялся тогда над тобой. И только сейчас, здесь, понял, как ты был прав.
Будь сильным, Алеша, чувствуй себя всегда военным человеком и сделай все, что ты можешь, чтобы мы скорее победили.
Товарищ мой уже в машине. Обнимаю вас. Целую. Ваш Алексей".
Настала зима, и улицы потонули в снегу. Дворники тоже ушли на фронт, и теперь некому было убирать сугробы.
А зима куражилась, мела вьюгами, трещала морозами. Исчезли деревянные заборы с улиц — их поломали на дрова. В доме лопнула труба парового отопления, и Алеша с мамой ложились спать прямо в пальто и в валенках, пока мама не купила на рынке печку «буржуйку». «Буржуйку» поставили на кухне. Утюгом Алеша сломал стекло в форточке, заколотил ее фанеркой с дырой и в дыру просунул голенастую трубу от печки.
"Буржуйка" горела бойко, раскалялась аж добела и пока топилась, дома было тепло, а как только угасала, холод снова пробирался в комнату и заползал даже под самое теплое одеяло, так что Алеша опять спал в одежде не в пальто и в валенках, правда, — но в теплом свитере и в шерстяных носках.
Плакать мама перестала, но все ходила, ходила по комнатам, останавливалась у зеркала, стояла возле него как завороженная и снова ходила.
Как-то вечером, когда они уже собирались спать и Алеша лежал в своей кровати, мама подошла к зеркалу и стала расчесываться. Волосы у нее были светлые, мягкие, длинные, серебрились от электрического света, и мама долго гладила их, потом сплела в толстую косу и перекинула ее на грудь.
Она была наедине с собой, смотрела на себя, чему-то тихонько улыбалась, укладывала косу калачом, и Алеша тоже улыбался, думая, какая она красивая. Вот интересно: волосы у мамы светлые, а глаза карие, глубокие-глубокие, как колодец. И пальцы — длинные, тонкие, не то что у Алеши — коротышки. Да и вообще Алеша совсем на нее не похож. Она красавица, а он — вылитый отец.
Раньше, до войны, мама не работала. Сначала она училась в институте, но это было давно, еще до Алеши, а потом он родился, и она учиться больше не стала и не работала нигде.
Папа говорил не раз при Алеше:
— Нужды нет, жене командира можно и не работать. Воспитывай сына. — И мама не возражала.
Днем она готовила обед, ходила на базар, в магазины, когда Алеша начал учиться, делала с ним уроки. В первом классе они долго бились над письмам. У Алеши ничего не получалось, особенно эти волосяные линии, и клеточки он путал, но мама оказалась настойчивой и добилась, чтобы он писал только на «отлы».
Но потом Алеша вырос и делал уроки сам.
По вечерам, когда папа возвращался из части, они шли навстречу ему отец ездил всегда одной дорогой, и Алеша вглядывался, не идет ли черная «эмка».
Улочки в городе были узкие, машины быстро не ездили, и папа всегда сам замечал их — Алешу и маму. Они даже перестали махать руками, выбегать на дорогу. «Эмка» тормозила, медленно подкатывала к ним, и они садились на заднее сиденье и всегда все смеялись: молодец папа, настоящий военный, зоркий — все замечает.
Машина катила по опавшим листьям, мягко урчал мотор, они ехали на берег реки, к большому новому дому, в котором жили.
Теперь ждать было некого, но мама все равно часто сидела у окна, глядела во двор, будто ждала, что вот подъедет «эмка», и отец выйдет из нее и пойдет по двору. И все, как раньше, будут оглядываться на него.
Она все вздыхала, ходила из угла в угол, иногда садилась к столу, сжав виски ладонями.
А потом вдруг оделась однажды и ушла. А вернувшись, сказала, что устроилась на работу.
Алеша хотел, чтобы она пошла в госпиталь, да и Вера Ивановна, Гошкина мать, звала ее туда, но мама сказала, что не вынесет, не сможет работать в госпитале и каждый день видеть мучения людей, что и так тяжело, и устроилась в офицерскую столовую официанткой.
