Степкино детство - Мильчик Исай Исаевич (книги онлайн бесплатно .TXT) 📗

На дворе, на куче золы, сидел Власкин братишка — ползунок Савка. Он выбирал из золы угольки и пачкал ими свой живот, желтый и тугой, как бычий пузырь. Мать Савки, Матреша, наклонившись через изгородь соседнего двора, выманивала оттуда свою клушку с цыплятами.

— Цыпы-цыпы-цыпеньки! — пищала она нежным голоском.

Клушка подобрала под себя цыплят и не шла. Лохматая, в репейниках соседская собака высунулась из конуры и хрипло лаяла на нее.

— Цыц, Ургашка! — прикрикнул на собаку Степка.

Матреша быстро обернулась, будто только и ждала Степку, и спросила певучим говорком:

— Васену-та? Сказывают, били вчера в участке-та? А, Степаша?

Степка промолчал. «И чего суется везде… Ну ее!.. Уйду подальше, чтобы глаза не видели».

Пригибаясь под развешенным на веревках бельем, он прошел двор и завернул в узкую щель между глухой стеной бани и задами соседних амбаров. Здесь была Степкина бахча. Здесь, под охраной пугала с распяленными на прутьях руками, в побуревшей шляпе-цилиндре, зрели кусты помидоров и баклажан.

Зрели плохо. Помидоры до самой осени оставались зелеными, а баклажаны увядали, даже не поспев: солнце совсем не заглядывало в переулок.

Но пугало в цилиндре с енгалычевской помойки не зря торчало здесь: оно прикрывало черную дыру, наподобие звериного лаза, выходившую на другую улицу.

Сколько раз дивилась Васена: чудеса! Забежит Степка в переулок и ровно сквозь землю провалится. Сколько раз Васена переулок обшаривала, а на тайник все не натыкалась.

Берег Степка свою тайну от матери. Еще бы не беречь! Сунешь в дыру голову — и сразу на другом дворе. Перебежишь двор — и сразу на другой улице.

Степка осторожно обогнул пугало в цилиндре, нырнул в лаз и вдруг услышал откуда-то сверху:

— Степка, это ты?

Степка поднял голову. На вот тебе! Оба тут, и Суслик и Власка. Сидят верхом на заборе друг против друга — одна нога во двор, другая на улицу — и хлеб жуют.

— Нет, не я. Кизяк верблюжий, — ответил Степка, а сам подумал: «Окаянные! Никуда от них не денешься».

— А мы тебя тут ждем.

— Ну и ждите.

Двор, куда привел Степку его тайный лаз, был не такой, как все. Это был ничей двор. Хозяин-то здесь был, как и во всяком дворе, да что в нем, в таком хозяине? Один-одинешенек, глухой, слепой, одичалый — все равно что нет его. И звали его Глухарь. Слободские мальчишки после кровопролитных войн поделили двор Глухаря на три царства-государства: Безродинское, Бакалдинское и Выскочки. Провели границу между царствами, каждое царство друг от друга колышками отгородили. А в Безродинском царстве даже крепость стоит: большой обомшелый камень — и на нем бревно, вымазанное сажей, — это пушка. На завалинке говорили, что камень этот еще с давних пор Глухарь припас себе на могильную плиту. Да смерть забыла старика, а камнем завладели мальчишки-безродинцы. Засядут безродинцы в своей крепости и палят оттуда по бакалдинцам и выскочкам, не дают им через стариков забор лазить. А случалось, все вместе отступали за этот камень от полчищ неприятельских! А теперь?.. Юрке предались. Змеи, змеи…

Степка поднял камешек и запустил его в крепость. Камешек звонко цокнул.

Суслик перестал жевать хлеб.

— Степ? — спросил он.

— Ну?

— Был?

— Где?

— Да в тюгулевке?

— А тебе что?

— Чай, товарищи мы, Степ.

— Юрке вы товарищи, а я с вами не разговариваю.

— Да не товарищи мы вовсе с Юркой, честно слово, не товарищи. Не водились мы с ним, нанялись только — за серебряный гривенник каждый. А теперь дал — и на пса он нам нужен.

Степка подозрительно взглянул на Суслика.

— Правда, Степ. Ну вот, ей-богу, правда.

Степка подошел к забору. Злость на товарищей понемногу проходила.

— Степ, ну скажи, был в тюгулевке? — опять спросил Суслик.

— Ну, был, — сказал Степка.

— А видел там людей с оторванными головами? — встрепенулся Власка.

— Нет.

— Ну да, не видел! Сказывать не хочешь. Сердишься.

— Поди ко псу! — Суслик толкнул Власку локтем в живот. — Ну ладно. Может, вчера и не рвали головы, — сказал он. — А били тебя, Степ?

— Нет.

— Врешь?

— Что я — нанялся врать-то, что ли? Или мне гривенники платит Юрка за это?

Суслик поперхнулся. Но не обиделся.

— Степ? — спросил он.

— Ну что еще?

— Матку били?

— Ударили… раз.

— По башке?

— Да тебе-то какая печаль? По башке или еще куда. Вот привязался!

Мальчики помолчали.

Власка дожевал свой хлеб, ссыпал с ладони в рот крошки и сказал:

— Городовых надо бояться больше бога. Бог — он прост, его что бояться? А городовые страшенные.

Степка посмотрел на Власку, на его черные, как земля, ноги, свисающие с забора, и подумал: «Осина стоеросовая». И ничего не ответил.

Только Суслик, бросая остатки своего хлеба воробьям, фыркнул носом на Власку и сказал:

— Ишь ты — «больше бога»! Я на прошлой неделе эва какой шпигорь [15] утащил из-под носа городового, и хоть бы что. А бог-то простой-простой, а сразу бы заметил. Он все насквозь кругом видит. Он, бог-то, старше всех городовых. Он, если захочет, всех их убьет.

Власка подумал и спросил:

— И околоточников может убить?

— Может.

— И приставов?

— И приставов.

— А почему же не убивает?

— «Почему не убивает»! Связываться не хочет, вот и не убивает.

Суслик низко свесился с забора и тихо спросил:

— Степка, а вправду твою мать посадят?

— Посадят.

— Надолго?

— На двадцать дней.

— На двадцать… Эх ты! Ну и подлюги…

Суслик вдруг беспокойно повел острым носиком.

— Стой, братцы. Никак Глухарь ползет?

Дверь хозяйской горницы приоткрылась. Сначала высунулся долгий костыль, потом показалась желтая борода, а за ней и сам старик — босой, в тиковых исподниках и в белой длинной рубахе. Как есть из гроба поднялся.

Старик учуял ребят.

— Кто там шуршит? Никак опять мальчишки? Прочь, озорники… Вот сейчас закляну вас.

Ребята боялись старикова заклятья. Какое оно, это заклятье, ни один не знал, а все боялись.

Степка пригнулся к земле и пополз в крепость. Суслик и Власка попрыгали с забора и тоже спрятались за камнем.

Суслик ластился к Степке и шептал:

— Я тебе, Степ, что-то скажу. Ты знаешь, Чик-Брик в гимназисты поступает, забудь меня бог, не вру. Экзамены у него на той неделе будут выспрашивать. Ему уж и мундир справили, синий суконный; потом еще кепу [16]. Эх, если бы ты видел, сколько на том мундире пуговиц — спереди и сзади! Он и шинельку выносил мне показывать. А кепу обещал дать поносить. Да мне не надо. Ну ее к шуту, и кепу и шинельку. И пуговицы на мундире… Я еще ихнего мопса — Мурзу — дегтем измажу, а на парадную дохлых кошек натаскаю, увидишь, натаскаю. А еще знаешь что, Степка? Да ну, Степ, куда ж ты смотришь? — Суслик дернул Степку за рукав. — А знаешь, что у Звонарихи на Бакалде нынче ночью было? Там холерой калмык крещеный помер. Мы не стали смотреть, тебя дожидались. Пойдешь? А, Степ?

Степка выщипывал травку из щелей в камне, слушал, как стрекочут в траве невидимые кузнечики, и, не подымая головы, спросил:

— Крещеный, говоришь?

— Ну да, крещеный.

— А про Юрку ты вправду знаешь?

— Ну как же не вправду, когда сам своими глазами шинельку и мундир видел! Ну, а к калмыку пойдешь?

Степка обвел глазами заросший травой двор и ясно представил: идет Юрка в кепи, шинелька внакидку, на шинельке пуговицы блестят спереди и сзади. И прямо на людей прет, как отец его, барин Енгалычев. У, форсун, барская кость!

И опять всколыхнулась у Степки злость против Юркиных дружков:

— Отвяжись! Никуда я с вами не пойду!

Степка вылез из-под камня и пошел к забору.

— Стой! — крикнул ему вдогонку Суслик. — Подожди.

Степка остановился.

— Хочешь, мы с Влаской — ни сана ни мана [17] — забросим Юркины гривенники в Шайтанку?