Казацкие были дедушки Григория Мироныча - Радич Василий Андреевич (электронную книгу бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Но все же Миколе пришлось рассказать о нападении янычар на Сечь. Начав свой рассказ нехотя, вяло, он к концу воодушевился и вдруг сообщил слушателям, что турецкое войско, проникло в Сечь, благодаря измене. Ему сначала не хотели верить, но когда он повторил сказанное, то все родичи начали проклинать изменника и желать ему таких ужасов, что рассказчик побледнел и поспешил отойти в темный угол, чтобы скрыть охватившее его волнение. Мирные селяне никак не могли примириться с мыслью, что в среди славного низового «лыцарства» нашелся изменник.
— Сечь, верно, хорошо наказала этого богоотступника? — спросил отец.
— Да, — глухо ответил казак.
— Казнили его?
— Казнили…
— Мало ему этого, — отозвалась старуха. — Ему надо бы придумать такую кару, чтобы он каждый день, каждую годину казнился огнем адским.
Тяжелое гнетущее молчание воцарилось в хате. Вскоре гости стали расходиться, старики забрались на печь, а запорожец улегся на лавке. Несмотря на дорожную усталость, сон летел от него прочь, и он не мог сомкнуть глаз. Только перед самой зарей забылся он в полусне.
За окном прокричал петух. Старуха начала шевелиться на печке, и в эту минуту она услышала стоны. Протяжные стоны чередовались со всхлипываниями.
— Да это, никак, мой сыночек стонет! — заметила старуха, поспешно слезая с печи и подходя к изголовью.
— Господи, что это с ним?.. Материнское сердце — вещун, — я сразу заметила, что он не такой, как раньше… Ни разу не засмеялся, не пошутил… Сглазили его, верно, злые люди… Ишь, как стонет, соколик мой бедный!..
Микола проснулся, вскочил на ноги, и сейчас же снова сел не понимая, что с ним и где он.
— Что с тобой, сыночку? — спросила с участием старуха.
— У меня, мама, вокруг сердца гадюка обвилась, и я теперь сам не свой!.. — вырвалось у него признание.
— С чего ж это, соколик, такая беда с тобой приключилась?
— Не знаю, мама… Ничего я не знаю, — лучше и не спрашивайте меня!
— Так что ж нам делать? — с ужасом спрашивала мать.
— Не знаю, мама. Не уйти мне никуда от гадюки…
— Ох, сыночку, один ты у меня остался, — за что ж такая напасть?.. Я ли не молилась за тебя!..
Микола искоса взглянул на замерзшее окошко на двор где чуть брезжил рассвет и льдинки на окне выступали ясней, — уже начинали вырисовываться и узоры.
— Мама! — тихо, едва слышно прошептал казак и задрожал весь, как в лихорадке…
— Что, сыночку?
— Мама, молитесь за мою душу, — это я изменил товарищам и привел в Сечь врагов!.. — вырвалось у Миколы признание. Он сей час же сам ужаснулся своих слов, но было поздно.
Старуха отшатнулась от него.
— Так вот какая гадюка обвилась вокруг твоего сердца!.. Зачем ты пришел к нам?.. — спросила старуха сурово.
Сын стоял перед нею, низко опустив голову, и молчал.
— Ступай… Уходи, пока спит батько… Не надо, чтоб он тебя видел…Не надо!..
— Мама, благословите!.. Молитесь за мою грешную душу!..
— У меня нет сына!.. Иди от нас!..
Казак вздрогнул и медленно вышел из хаты. Через несколько минут по деревенской улице промчался всадник и вскоре потонул в сумраке начинающегося утра. Старуха осталась одна со своим горем, стыдом, со своим тупым, холодным отчаянием.
Конь летел, как испуганная птица, а запорожцу казалось, что по его пятам несется проклятие.
Прошла зима. Земля давно уже оделась травами, разукрасилась цветами, и в полях зазвенела песня жаворонка. Если бы кто-нибудь из товарищей встретил теперь Миколу Кавуна, то едва ли признал бы его. От статного, полного сил богатыря осталась одна тень. Щеки его ввалились, покрытое густым загаром лицо казалось темным, землистым, а глубоко запавшие глаза горели лихорадочным огнем. Он переезжал из монастыря в монастырь, из скита в скит, отыскивая мудрого и благочестивого человека, который своим словом и советом уврачевал бы его больную душу.
— Сосет гадюка мое сердце… Скоро она всю кровь из него по высосет! — говорил Микола инокам. Но они ничего не могли придумать для его исцеления.
Наконец, после долгих скитаний запорожец встретил человека, сразу приковавшего к себе его внимание. Человек этот, еле прикрытый рубищем, сидел на краю дороги и под звуки бандуры пел надтреснутым голосом, прославляя имя Богдана — Гонителя ляхов защитника бедняков-сиромах. Бандурист был слеп, и его белесоватые глаза, обращенные к солнцу, вызывали жалость к певцу, Он бродил без поводыря по знакомой дороге.
Казак остановился послушать бандуриста и незаметно вступил с ним в беседу. Ему приятно было говорить с этим несчастным слепцом, так как он знал, что собеседник слушает его, но не видит, а запорожцу казалось, что всякий сейчас же заметит на нем то проклятие, которое некогда тяготило Каина.
— Где мне искать спасения, дидусь? — спросил казак, откровенно и чистосердечно, передав деду историю своей, измены, но не скрыв от него и тех мук, какие ой переживает с той злополучной ночи.
— Спасения?.. — в раздумье повторил бандурист.
— Как мне оторвать гадюку от сердца?.. Она ведь скоро всю кровь высосет из него!
— Ты, хлопче, видно всегда крепко любил себя, потому и жизнь свою любил, а ты постарайся других полюбить: полюби ты бедных, сиромах — братий своих… Вспомни, сколько их томится в неволе басурманской, сколько слез проливают они и дома, на родных нивах… Полюби их крепкой любовью, чтобы ты всегда, во всяк час мог положить душу свою за други своя… И легко тебе станет, и сердце твое, изглоданное страхом, стыдом и журбою, оживет сразу… Но самое главное, покайся, перед кем ты виновен и по-казацки вынеси суд честного товарищества.
Несколько секунд простоял казак в глубоком раздумье потом вздохнул с облегчением, поблагодарил старика и поехал дальше. Но не прежней дорогой: теперь он держал путь к степям, ведущим в Сечь. И чем ближе была минута встречи с друзьями, тем спокойнее становилось у него на душе. Он чувствовал, что сосавшая его сердце змея умирает, что власть её бессильна над ним… Он сам не понимал, как случилась это чудо, но чувствовал, что оно случилось. Еще недавно для него были сумерки, а тут вдруг вспыхнул яркий, светлый день.
А на Сечи в это время шли усиленные приготовления к большому походу на Крым. Под славное знамя кошевого атамана собрались воины со всех сечевых веток и речек. Грохот кузнечных молотов, ржание коней, рев чумацких волов — все сливалось в в один общий гул и далеко расходилось по Заднепровью.
Войско запорожское выступало в поход вечером, когда спала июльская жара и в небе уже стал серебряный рог месяца.
Запорожье хотело отомстить крымцам за зимний неожиданный набег.
Когда взошел месяц, — заблестел крест на сечевой церкви и между крестом и месяцем вспыхнул ясный золотой луч; вскоре и месяц и крест слились в одном общем сиянии; но люди не видели этого и шли убивать подобных себе людей, орошая кормилицу-землю потоками крови и слез.
Глава IV. Погром Крыма
Буйный ветер сложил свои резвые крылья; устала и высокая трава шептать немолчные жалобы, — ночь принесла мир и покой.
Но вот среди этой таинственной тишины явственно раздается гулкий топот копыт. Степенный скакун могучей грудью рассекает тирсу и мчится с такой быстротой, будто за ним по пятам несется грозная погоня. Вдруг всадник подобрал поводья, и конь остановился, как вкопанный.
Впереди сверкнул сноп яркого света и не погас, как гаснет падающая звезда, а стал разгораться, увеличиваться, бросая вокруг багровый отблеск. При этом трепетном красноватом свете можно было различить вдали темные очертания одинокой «могилы», а вправо от нее белела, будто усыпанная снегом, песчаная отмель реки.
