Том 06. Грозная дружина - Чарская Лидия Алексеевна (бесплатные книги полный формат txt) 📗

Маленькая Алызга (она действительно казалась маленькою, несмотря на свои 22 года) не могла убежать от своих новых господ. Видя, как привязалась к этой живой игрушке его крестница, хорошенькая Таня, дядя Семен Аникиевич решил приручить дикарку, чтобы молодая женщина и голубоглазая его крестница могли не расставаться. С Алызги взяли страшную клятву, чтобы она не ушла из Строгановского городка ни к отцу, ни к Кучуму, где прошла вся юность остячки. Из ближнего мирного остяцкого селения был призван шаман, [35] который по желанию Семена Аникиевича, после всевозможных церемоний, заставил Алызгу поклясться над лапой медведя, [36] после чего дикарка положенное число лет не могла и думать о побеге.

Вот какого рода странное существо выбежало из кустов навстречу молоденькой Строгановой.

— Что ты делала тут, на бережку, Алызга? — с любопытством, глядя в круглое лицо дикарки, спросила Таня.

Та вспыхнула и потупила голову.

— Так… Алызга глядела на воду… глядела как прыгают и резвятся кули. [37]

— Вот-то глупая!.. Это не кули твои, а речные струи, Алызга, — звонко рассмеялась Танюша.

Румянец сбежал с круглого лица остячки, она заметно побледнела.

— Тссс! Не гневи великого Сорнэ-Турома, — вся дрожа вскричала она, не гневи, госпожа моя… Не было бы от того худо…

— Ха, ха, ха! — еще громче и веселее рассмеялась Танюша, — аль ты запамятовала с кем говоришь, Алызга? Духов мне ваших бояться велишь. Да ведь я христианка, православная, глупенькая ты бабенка, Алызга! Нешто можно мне верить в существование ваших бездушных богов!

— Ох, не говори, не говори так, хозяйка, испуганно прошептала дикарка и глаза ее округлились от ужаса. — Великий Ун-тонг услышит твои речи и тогда беда: пропала и госпожа, и Алызга.

— Ничего, не пропала! — тряхнув красивой головкой с толстой русой косой, произнесла Таня. — Не боюсь я твоих глупых божков, Алызга… Один Бог на небе истинный, христианский… И нету, опричь его, других богов, строго и резко произнесла девочка.

Потом, помолчав немного, добавила мягче, обвивая за шею рукою свою круглолицую подругу:

— Голубушка Алызга, ты любишь меня?

Ее голубые глазки ласково засияли навстречу всегда угрюмым маленьким глазкам дикарки. Тонкие пальчики любовно перебирали темно-русые, твердые и жесткие, как солома, прямые волосы Алызги. Нежная белая ручка продолжала обнимать сильную шею молодой полонянки.

— Ты крепко любишь меня, Алызга? — заглядывая ей в лицо, еще раз спросила Таня.

Дикарка угрюмо взглянула в хорошенькое личико Строгановой и резким движением отстранилась от нее.

— А за што мне любить тебя, госпожа? — усмехнувшись произнесли ее толстые губы.

— Как за што? — так и встрепенулась обиженная Таня, — я ль тебе не дарила и летники [38] шелковые, и ферязи, [39] и телогреи, и венцы, жемчугом и камнями осыпанные, [40] и бусы, и ленты, и чеботы, шитые золотом да серебром? Только ты не брала их, Алызга, и глядеть не хотела на подарки мои. А небось, мониста и бусы брала от твоей казацкой царевны, [41] небось, и сейчас ракушки да монисты носишь, дарованные ею тебе.

И Таня, ревниво косясь на остячку, сердито дернула ее пестрое ожерелье из раковин, бисера и металлических пластинок, которые носила не шее и груди Алызга. Молодая дикарка в свою очередь вспыхнула гневом. Ее глаза сердито блеснули.

— Не тронь! — крикнула она, сдвинув грозно брови. — Дары царевны Ханджар последняя радость Алызги.

И она с благоговением приложила мониста к своей скуластой щеке. Все некрасивое лицо ее озарилось ярким светом. Потом глаза снова стали мрачны и угрюмы и снова обратились печальным взором к реке.

— Ты очень любишь твою царевну, Алызга? — с затаенной ревностью произнесла Танюша.

— Га! — не то усмехнулась, не то всхлипнула дикарка. — Спроси рыбу, любит ли она речную струю. Спроси цветок, любит ли он солнце. Спроси месяц, любит ли он зимою ночь. Двоих людей послал на путь Алызге великий Сорнэ-Туром: Огевия-батыря и царевну Ханджар. За обоих умрет Алызга. Но к великой печали ее в мрачный Хала-Турм [42] отошел муж ее и грозный Урт-Ичэ [43] разлучил Алызгу с царевной Ханджар… Правда, Ханджар не часто дарила монистами и ожерельями Алызгу, как ты, хозяйка, но зато она свободу дарила ей… Вольной птицей могла носиться по степи Алызга, идти на Белую реку (Обь) к своему князю-отцу. Ханджар сама любила свободу, понимала Алызгу и не мучила ее в полону. А здесь?.. О, русские! Вы взяли страшную клятву с Алызги, чтобы не могла Алызга бежать, — закончила с мучительною тоскою дикарка и закрыла желтыми руками свое некрасивое, плоское, скуластое лицо.

— Крестись, Алызга, прими веру нашу и легче куда станет тебе, — тихо и ласково произнесла Таня, снова нежно обвивая шею остячки своей белой рукой.

Что-то странное произошло с дикаркой. Казалось, ненависть, бешенство и гнев разом наполнили все ее необузданное существо.

— Никогда! — топнув ногою, крикнула она резко, — никогда не станет Алызга христианкой! Великий хан Кучум не неволил Алызгу и ее мужа исповедывать Аллу и Магомета, пророка его… [44] Ни царевна Ханджар никогда не говорила о том, так подавно и тебе, госпожа, не след неволить меня принимать Христа. Жила доселе Алызга рабыней своих великих богов и умрет тоже их слугой и рабыней, — громко заключила она, поводя разгоревшимися глазами.

— Ишь ты упористая какая, — произнесла, нахмурившись, Таня и невольный гнев охватил девочку. — Нет таких богов! Вот што! И все твое верование брехня одна! — поддавшись разом нахлынувшей на нее гневной волне вскричала она.

Алызга вздрогнула, вытянулась, как стрела. Вся коренастая фигурка дикарки точно выросла в одно мгновение. Маленькие глазки загорелись зелеными огнями. Она была бледна как смерть.

— Великий дух, могучий Сорнэ-Туром! — грозно потрясая руками вскричала она резким голосом. — И ты, всесильный Ун-тонг, и ты, грозный Урт-Игэ, и вы, быстрые кули и мрачные менги, [45] вы слышите, что говорит она! Откликнитесь, великие… нашлите громы и молнии на место это… Пусть видят кяфыры нечистые всю страшную силу могучих богов! — и она упала навзничь в траву, не то смеясь, не то рыдая, в охватившем ее экстазе.

Доброй по натуре Танюше стало жаль дикарки.

— Полно, Алызга, полно… сбрехнула, може, я… Не серчай, голубка! — наклонившись над нею проговорила она. — У нас своя, у вас своя вера… Не серчай… Не хотела я тебя обидеть, бабочка! Полно, не плачь… Слышь, Алызга!

Все ниже и ниже наклонялась над дикаркой Таня и, занятая бившейся в конвульсиях Алызгой, не замечала, как нечто не совсем обыденное происходило подле нее. Не видела, как разом зашевелились кусты, как чья-то закутанная в оленью кожу фигура в остроконечной шапке с луком и стрелами, засунутыми за пояс, с плоским, темно-желтым лицом и приплюснутым носом неслышно выскользнула из кустов и приблизилась к обеим женщинам.

Радостная, злобно-торжествующая усмешка искривила лицо незнакомца. Он выпрямился. Маленькие глазки его блеснули… Твердой рукой он стал налаживать свой лук.

— Велик могучий Сорнэ-Туром! — грозно прозвучал его голос и почти одновременно звякнула натянутая смуглой рукой тетива.

При звуках родного языка Алызга вскочила на ноги с быстротою дикого оленя. Одновременно громкий, испуганный крик вырвался из груди Тани.

Стрела с шипением пронеслась мимо самой головы девочки и вонзилась в молодую осоку, росшую на берегу.