Мальчик из Ленинграда - Раковская Нина Евгеньевна (лучшие книги онлайн TXT) 📗
Много раз я потом вспоминал свою неожиданную встречу с Осипом Петровичем. Вспоминал и радовался. Не встреть я тогда Осипа Петровича у калитки, может всё по-другому получилось бы. Ушёл бы я отсюда, и не было бы у меня такого защитника. Два раза Осип Петрович выручал меня из беды. Я его любил. А особенно привязался к нему, когда он помог мне в третий раз… Но об этом случае я после расскажу.
Осип Петрович был директором детдома, и я остался у него. Через полчаса мы с беленькой девочкой Зорькой сидели на кухне. На подоконнике стояли тарелка манной каши и винегрет. Рядом лежали Зорькины прыгалки. Зорька глядела, как я ем, и рассказывала, что она тоже ленинградская. Говорила, что в Коканд приехала две недели назад, что в Ленинграде сейчас очень плохо. Немцы день и ночь бьют по городу из дальнобойных пушек. Из-за Гитлера там есть стало нечего. В их доме два мальчика умерли от голода. Мама её тоже умерла.
Зорька задумалась, замолчала. А потом стала рассказывать, как трудно теперь выехать из Ленинграда. Немцы все дороги захватили. Оттуда можно только пешком уйти. Зорькин папа тоже военный — он майор Красной Армии и сам поехать с Зорькой не мог. Он довёз её на салазках до сборного пункта у заставы. Там Зорьку с другими ребятами посадили на грузовик. Ехали по «ледовой дороге» через Ладожское озеро. За Ладогой пересадили ребят в эшелон и сюда привезли. Только не все ленинградские в этот детдом попали.
Я поглядел в окно. На дворе сидела на скамейке девочка-узбечка. Перед ней стоял маленький мальчик в матроске. Он держал раскрытую книгу. Узбечка что-то объясняла ему.
Зорька так быстро болтала, что я не всё запомнил, что она говорила.
— Это Гоша Остров, — показала она на мальчика с книгой. — Он со мной из Ленинграда приехал. Он тут самый маленький. Ещё семи лет нет. Его хотели в дошкольный детдом перевести, а он не хотел со мной расставаться. Ну, его и оставил Осип Петрович, он добрый… А это моя подруга Иргашой, в тюбетейке. Она Гошу азбуке учит.
Я спросил:
— А кто она такая, Иргашой?
— Узбечка. У неё даже дом есть, за нашим забором. Маленький такой. Только у неё мама и отец умерли и она давно в детдоме живёт. Знаешь, одна Иргашой и ещё десять ребят — здешние, кокандские. Другие у нас все эвакуированные.
Мне стало неловко. А я-то решил, что всех несчастнее!.. Оказалось, все тут горе видели.
— А Славка? — заинтересовался я.
— И Славка, — ответила Зорька. — Он тебя довеском просто так назвал, из озорства. Он тоже эвакуированный. Только неблагодарный и распущенный. Он наш авторитет подрывает! Так тётя Оля говорит. Для эвакуированных горсовет лучший детдом отдал, а он уже два раза убегал. В Фергане был, в городе Ош. Он даже пальто детдомовское потерял. Разве это хорошо? Теперь всё для фронта надо беречь. А он небережливый. Всё на нём горит…
Тут Зорька примолкла и нагнулась ко мне.
— Ой! — сказала она шёпотом. — Что это у тебя? Красивое такое!
Она вытащила из кармана моей рубашки мамину расчёску и стала любоваться ею. Расчёской я не причёсывался, в больнице меня обрили наголо, и тут все мальчики бритые. А всё же отдавать её мне было жалко. Мамина память. Но Зорька так восхищалась, так расхваливала гребёнку, что я сказал:
— Ладно. Дарю её тебе!
Зорька запрыгала, как мячик.
— Юлька! — сказала она. — Ты добрый. Я с тобой дружить буду. Честное пионерское. Я про тебя папе напишу. Велю ему в штаб сходить, в ленинградский, и узнать, где твоя мама. Вот!
— Правда, напишешь? — обрадовался я. — Когда?
— Сегодня! — обещала Зорька.
Где-то недалеко заиграла труба. Она словно пела в нос громким и толстым голосом. Потом забил барабан.
— Слышишь? — спросила Зорька.
Она выбежала из кухни. Я тоже вышел во двор.
Калитка детдома была распахнута. Ребята парами выходили на улицу, а девушка в белом халате, воспитательница, останавливала каждого, ставила отметку в большом журнале, который был у неё в руках, и выпускала в калитку.
Труба всё пела. Барабан бил. Что случилось? Ко мне подбежала взволнованная Зорька.
— Узбекский праздник начался! — крикнула она. — Видишь, ребята с Садыковым в городской парк уходят. Представление смотреть. Воспитательница их записывает. У нас без записи нельзя. Понял? А я не пойду. Меня с Гошей Иргашой к себе пригласила. В свой узбекский дом. Пойдём с нами?
— А Иргашой позовёт?
Зорька побежала к Иргашой. Иргашой поглядела на меня, кивнула головой и улыбнулась.
Надо осмотреться
Я совсем забыл, что час назад впервые вошёл в этот двор. Мне казалось, что я тут давно живу, давно знаю Зорьку… Да еще, как, бывало, в Ленинграде, отправляюсь сейчас в гости.
Домик Иргашой стоял за нашим забором, около кухни. Иргашой с Зорькой побежали туда. У забора стояла повозка на двух высоких, чуть ли не в рост человека, деревянных колёсах. Это была арба — узбекская телега. Девочки по колесу, как по лестнице, влезли на арбу, а нам с Гошей велели подождать, пока они приготовят угощение. С арбы девочки влезли на забор и спрыгнули во двор к Иргашой.
Мы с Гошей сели на скамейку под деревьями.
— Ты сиди, а я осмотрюсь! Крикнешь мне, когда Зорька нас позовёт? — сказал я Гоше.
— Крикну, крикну! — согласился Гоша — он был покладистый мальчик.
Он взялся строить сооружение из камней, вроде дзота, а я отправился осматривать детдомовский двор. Во дворе, кроме четырёх флигелей, стоял ещё большой дом с высоким крыльцом. Окнами он выходил во двор. Я заглянул в окна. Там стояли парты. Это были классы. Ну, а другие дома?
За стеклянной террасой, где мы обедали, помещался клуб. Он был пустой. Я забрался по лесенке на сцену, обошёл вокруг рояля и увидал на стене громадную географическую карту. Я догадался, почему её здесь повесили. Наверное, в клубе Садыков проводил сборы. Красными флажками через города и реки шла линия фронта. Я стал рассматривать её. Дошёл до Ленинграда. Как же тесно окружили враги мой город!.. Потом я стал разыскивать города, мимо которых проезжал. От Ленинграда поехал я вниз, к югу, через Горький. Поплыл мой палец по Волге… Вот обогнул я Аральское море, перевалив Мугоджары. И остановился почти у самой границы Ирана. Ну и путешествие я совершил! Самому глядеть удивительно.
За стеной стучали, пила визжала. Я спрыгнул со сцены, отправился в соседнее помещение и попал в столярную мастерскую. Около длинного стола с деревянными чурбаками и рубанком стоял мальчик в военном френче, в пилотке. Лицо его показалось мне знакомым. Но я не мог вспомнить, где я видел его.
— Здорово! — сказал я.
Мальчик кивнул головой. В мастерской около стен стояли деревянные козлы с тисками на одном конце. Мальчик уселся на козлы верхом, как на коня, и начал укреплять в тисках чурбак.
— Зачем тебе козлы? Что ты делаешь?
— Это станки столярные, — ответил мальчик. — На них лучше сидя работать. А чурбак — заготовка. Из неё что хочешь получается.
Он показал на полки, где лежали ложки, шкатулки, скалки, деревянная ступа с пестиком.
— Мы всё сами сделали. Для нашего детдома.
Я подошёл ближе и заметил, что у мальчика вместо кисти — култышка.
— Эй! — закричал я. — Да ведь это ты, Партизан! Не помнишь разве, в больнице через окно переговаривались!
— Ну да, это я! — обрадовался мальчик. — Как же я тебя сразу не узнал!
Он тут же изобразил страшную рожу, за которую нас особенно ругала Галя. Мы глядели друг на друга и смеялись. В больничном саду, в халате Партизан мне казался выше и старше.
— А ты правда партизан? — спросил я.
— Ага! — ответил он.
Оказалось, что Ваня Маслов — так звали мальчика — полгода прожил с отцом, председателем колхоза, с матерью и старшим братом в лесах, там, где орудовали наши украинские партизаны. Однажды во время налёта фашистских истребителей Ваню ранило. Партизаны переправили Ваню через линию фронта. А сюда его привезли в санитарном поезде. Сперва он в больницу попал, а оттуда его, как и меня, в детдом определили.
