Когда деды были внуками - Сапронова Надежда Алексеевна (библиотека книг бесплатно без регистрации .txt) 📗
Ну, а про лошадь и говорить нечего: известно — скотина бессловесная…
Но и пешему люду в ту пору не слаще: за конного хоть лошадиные ноги отвечают, а за пешего свои. Посреди большака пеший и не ходит: если лошади там грязь кое-где до четверти ноги доходит, то человеку и вовсе по колено: где уж сладить! Пешие выбирают себе тропки по обочинам большака: там чуть повыше лишняя вода все ж сливается. Но и там идти трудненько: грязи на всех хватает. Главная беда — клейкая она уж очень: так и липнет к лаптям, так и клеит на них земляные калоши.
Тяжелеют калоши с каждым шагом, а не отваливаются.
По пуду ноги станут, еле тащатся. Вот и приходится с прутиком ходить, калоши счищать. Почистил — полегчали ноги. Полегчали — опять пошел.
Конечно, по доброй воле гулять по таким дорогам не хочется. Ну, а если нужда погонит — пойдешь! И на пять верст пойдешь, и на десять.
И на все пятьдесят, если понадобится…
Машине но такой грязище ни за что не пройти: либо увязнет, либо сломается. А мужицкие ноги ко всему привычные: топают да топают, месят грязь…
Вот и станция
Вот по этой грязи и топает сейчас Савка, шагая на железнодорожную станцию. Вместе с ним месят грязь еще пять пар терпеливых крестьянских ног — его провожающих.
Идут уже три часа… Устали так, что и разговаривать неохота.
И только думкам в голове усталость нипочем, летят себе куда хотят. Одни — в прошлое, другие — в будущее. Но исходная точка у всех одна: судьба Савкина.
Сват вспоминает свое собственное шахтерство и первые, самые трудные годы. Вспоминает и хорошее, что дали ему шахты: осмысленный труд, рабочую дружбу, относительную обеспеченность. «Эх, кабы не увечье, никогда бы в кулацкую кабалу не воротился!»
Отцу Савки, никогда никуда не уезжавшему от дома больше чем на три дня, предстоящий отъезд сына рисуется в самых мрачных красках: дальняя дорога, трудности при поисках работы, соблазны разгула, обвалы и увечья — спутники шахтерской жизни. Долго ль пропасть парнишке? Ребята-провожатые в глубине души завидуют ему: от кабалы избавится и свет увидит.
А сам Савка идет как в полусне, обуреваемый новыми неизведанными чувствами. Ему и полей жаль: хоть и хмурые они сейчас и неприветливые, а все ж родные. И страшно без отца и бабки в чужом краю очутиться…
А в то же время манит его эта чужая неизвестная жизнь, хочется увидеть новые края, новых людей. Верно, настала его пора, про какую старые люди говорят: малец — что птенец, крылья вырастут — из гнезда вынесут. А тут еще нужда сзади подталкивает: как в гнезде-то усидишь?
Савка представляет себе неведомую шахту глубокой узкой ямой, куда надо прыгать, и ежится от этих мыслей: жутко, чай, под землей-то? Темень…
Но тут же вспоминает сватову прибаутку: «На шахтах-то, брат, рубли с колесо, а трешки с веретье», представляет себе, как он катит домой такой рубль, и тихо смеется.
— Чемуй-то ты, сынок? — с недоумением, почти с испугом спрашивает отец.
Савка смущается и бормочет:
— Так… ничему.
Снова молчание. И кругом тишина. Только звучно чавкает грязь под ногами.
И четвертый час на исходе, а станции все не видать. Усталость притупила боль разлуки… Поля, провожавшие его всю дорогу от самой околицы, отступили, закрылись мглистым туманом и не тревожат больше Савкину душу.
И теперь Савка идет как автомат, ни о чем больше не думая, ничего не переживая. Короткий осенний день кончился. Стемнело.
Вдруг сквозь мглу тумана засветили неясные, чуть заметные светлые точки. Станция!
— Слава те Господи! — говорит отец, облегченно вздыхая.
Все оживляются и идут быстрее.
Вспыхнул угасший разговор, сват Аким возобновил свои наставления Савке, перемежая их, по своему обыкновению, шутками и прибаутками.
Савка не отрываясь смотрел на приближающиеся огоньки, и они манили его, звали, подмигивали, обещали что-то новое, захватывающе интересное, чуть-чуть страшное..
Новые непонятные чувства заставили его подобраться: он оправил кацавейку и мешок, по детской привычке подтянул штаны и шмыгнул носом: в знак пренебрежения к грядущим бедам.
По совету свата Акима, не доходя до станции, все повернули к хате знакомого Акиму ночного сторожа, «чтоб не примелькаться господину начальнику станции: до поезда-то еще долгонько, а начальники — народ дотошный; наш-то, поди, сразу увидит, что за птицы прилетели: попробуй-ка тогда посади!»
Хозяин встретил гостей радушно, в хату звал. Но в хату не пошли: вся она с кулачок, детей куча, а гостей шестеро.
Все отправились под навес, возле дороги.
— На вольном-то воздухе вольготнее, да и гудки слышней. Перед тем как пассажирке пройти, за полтора часа товарный прибудет. Вот тогда и на станцию пойдем, — планировал Аким.
Савке это предложение на руку: ему хочется встретить своего попутчика Андрея, когда тот подъедет, доложить, что он здесь. В избе-то, за ребячьим гамом, пожалуй, того и не услышишь: здесь слышней. Да и выскочить к нему навстречу отсюда сподручней. Под навесом «мебели» на всех хватило: кто сел на кадку, кто развалился на куче хлама. Вынули перекуску, что заботливая бабка на дорогу дала, и подкрепились.
За едой заговорили о крестьянских домашних делах, и Савка мало-помалу успокоился. Вдруг на дороге послышался стук колес и нестройное пьяное пение.
«Андрей едет», — смекнул Савка и выбежал на дорогу. Действительно, это ехал Андрей и четверо его провожатых (возница не в счет). Все орали, обнимались и чуть не валились с телеги.
«Беда! — мелькнуло в догадливой Савкиной голове. — Этаких-то начальник уж непременно заметит, а Андрюшка тоже „заяц“. Вот те и сел!»
Андреев отец из жадности тоже не дал сыну денег на билет: это Савке Андрей еще дома сказывал.
Замахав руками, Савка остановил телегу и начал торопливо делиться с Андреем своими опасениями.
Тот, уразумев наконец, начал объяснять дело провожатым и уговаривать их не ехать на станцию. Двое согласились охотно: у них были родные при станции, к ним они и отправились, распрощавшись с Андреем.
Возница с мешком Андрея поехал к станции, а двое пошли с Андреем под навес коротать оставшееся время.
Взрослые говорят о своих делах — не спеша, не перебивая друг друга… Ребята шушукаются о своих — оживленно, втихомолку толкаясь.
«Зайцы»
Но вот слышится шум подходящего поезда. Гудок… Савка начинает дрожать мелкой дрожью. Все торопливо встают, отряхиваются и направляются к станции. Сват и здесь «командует парадом»: улучив момент, когда станционного начальства поблизости нет, он всовывает Савку и Андрея в курящий вагон третьего класса и вскакивает за ними сам.
Осенняя темнота и туман помогают незаметной посадке ребят. Подталкивая их в дверь вагона, сват говорит им последние ободряющие слова и наставления, обнимает и оставляет одних среди чужих, незнакомых людей.
Ребята остановились растерянные: и впрямь зайчата, в ловушку попавшие…
Но кругом — не лес, не враги, а свои, понимающие, сочувствующие люди: бедняки, чернорабочие.
— Ну, чего задумались, зайчата? Ныряй под лавку! — ободряюще говорит один.
Другие с готовностью убирают ноги, освобождая лаз под лавку. Ребята, не снимая котомок, пыхтя лезут.
— Новички, — добродушно смеются пассажиры. — Котомки-то с плеч снимите, не то застрянете. Перед собой их положьте: загородят они вас…
Дружеская поддержка выводит ребят из окаменелого состояния, и они лезут проворнее.
Вскоре явился контроль. В вагоне ничего подозрительного не приметил. Кое-кто из пассажиров похрапывает; другие сидят, плотно сдвинувшись на скамьях, попыхивая цигарками и мирно беседуя. Две свечи над дверями вагона еле освещают главный проход, не заглядывая под скамьи… И все же Савка лежит ни жив пи мертв. А вдруг чихнется?! Но все обошлось благополучно.
Потом подкрадывается сон…
Через три часа попутчики сигнализируют:
— Живы? вылазьте: пересадка. На прощание ребят инструктируют: