Мне снится королевство - Даутартас Владас Юозович (книга читать онлайн бесплатно без регистрации .TXT) 📗
— Что мы будем сегодня делать, Пранас?
— Сегодня я расскажу тебе про Орлеанскую деву. Слушай! Она была смелая-пресмелая и повела в бой целую армию солдат. Она, эта девушка...
— Нет! — остановила меня Салюте. — Это же было на представлении. Я все знаю. Ее сожгли.
— Ну, не хочешь, не надо.
— Давай лучше играть в королевство. Я буду повелевать, ладно?
Салюте села на трон и качнула елочный колокольчик.
— Королевич! — сказала она очень важно. — В тронном зале у нас что-то душно. Желаю освежиться.
— Яблок ее величеству! — крикнул я. И сам себе ответил: — Слушаюсь и повинуюсь, ваша светлость!
— Нет, постой! — Салюте задрала носик. — Все яблоки да яблоки. Надоело! Хочу грушу. Ту самую, единственную на ветке!
Я застыл на месте. Вот это принцесса! Грушу ей подавай. Ведь я ей рассказывал, какая это груша особенная. Отец наказывал ухаживать за ней, беречь. И главное — не трогать, пока не поспеет.
— Почему не выполняется мое повеление? — нахмурилась принцесса.
— Эту грушу сорвать никак нельзя, ваше величество. Она еще не поспела.
— Хочу грушу!
— Салюте! — я шагнул к самому трону. — Давай что-нибудь другое придумаем, а грушу не проси.
— Вот ты какой, Пранас... Алоизас бы не стал жадничать, сразу бы принес.
Это было уже слишком. Я выбежал из дворца, в два прыжка домчался до груши и мигом сорвал ее. Она была большая, тяжелая, пришлось держать ее обеими руками.
— Ого! Тяжеленная какая! — обрадовалась Салюте и сразу же впилась в грушу своими белыми зубками. Куснула и сморщилась. — Фу, какая невкусная... Как деревяшка...
— Я ведь говорил: не поспела, — буркнул я. — Жалко...
— Ну и возьми ее себе, если жалко!..
Я откусил. Груша была очень жесткая и совсем без всякого вкуса.
— Я и не знала, что такие бывают, — скривилась Салюте. — У нас в саду все груши сладкие, а эту и не разжуешь.
— Что же мне теперь делать?
— Подумаешь! Возьми нитку и привяжи. Пусть висит, как висела...
— Да ведь видно, что кусали...
— Ну раз так, знаешь что? Выкинь ты ее в речку. Или закопай. Никто не узнает.
— Отец увидит: ветка-то пустая...
— Ну и что! — принцесса дернула плечиком. — Почем я знаю! Воры украли... птицы склевали, да мало ли... Я кататься хочу. Карета подана?
— Подана, подана, — сказал я и подкатил к ней тележку.
Груша была тяжелая, как булыжник. Куда мне ее девать?
Откуда берутся на поле камни? Никто их не сеет, не приносит — сами вырастают... Откуда на свете горе? Само приходит, без зова.
Не обошло оно стороной и нашу улицу.
Соседи заглядывали к Пятронеле. Кто поесть принесет, кто травки заварит, молоком напоит. Тетя Катре даже привезла лекарство из города — валериановые капли. Но больная только головой качала и все слабела, слабела.
Я тоже ходил к старой сказочнице. Просто так, посидеть, чтобы ей не было одиноко. И мама велела: «Побудь возле нее, сынок, а если что, дай знать».
Если что?
Бабушка Пятронеле почти не разговаривала. Лежала на кровати и смотрела на стену, где висел портрет ее мужа — молодого солдата. Вздыхала. Я сидел рядом и тоже молчал.
— Что это Симонас так долго не идет? Вечереет, а скотина не заперта, — вдруг спросила больная.
Я не знал, что ей ответить. Солнце еще высоко, Симонас еще на лугу, коровы пасутся...
— Ты, Пранукас, встреть мою Пестренькую, ладно? И травы снеси ей...
Я не помнил такого утра или вечера, когда бы Пятронеле не сдавала Симонасу «с рук на руки» Пеструху и не принимала ее. Другие хозяйки только отопрут хлев, выведут корову во двор, а дальше та сама бежит в стадо. Тетенька Пятронеле всегда провожала Пеструху за ворота и смотрела, как Симонас или кто-нибудь из подпасков подводят ее к стаду. Это еще что! Мне довелось слышать, и не раз, как Пятронеле со своей коровой разговаривает, называет ее «моя пестренькая», даже поет ей. И сейчас, больная, Пятронеле больше беспокоилась не о себе, а о своей Пестренькой.
— Что с ним приключилось, с Симонасом... Всегда на закате пригонял, а тут... — опять зашептала больная. — Сколько же это времени будет, детка?
— Вечер еще далеко, бабушка.
— Что же так темно? Тени много...
— Это от солнца, — пробовал я объяснить.
— Мама не говорила: не хуже ли доится Пестренькая?
— Полное ведро дает...
— Добрая у тебя мамка... И папка хороший... Не пришел еще?
— Нет еще, — вздохнул я и вспомнил про грушу.
— И Костас с ним?
— И Костас...
— Знаешь, Пранукас, я тебе сказку расскажу... Жил да был один король. Злой-презлой... А ты вот что, накапай мне из пузырька городских капель... Что-то темно нынче в доме. Или солнце зашло? Где же Симонас, а?
Пятронеле отвернулась и замолчала. Забыла, что собиралась сказку рассказывать. Мне стало страшно.
— Мама! — закричал я и выбежал во двор. — Мама, скорей! Бабушке Пятронеле плохо!
Мама охнула, побежала. А немного погодя в темную хибарку Пятронеле начали сходиться соседи. Качали головами, вздыхали, утирали слезы...
Так и не узнал я, чем кончилась сказка про короля, злого-презлого, самого злющего...
Наконец вернулись отец с Костасом. Мама рада, хлопочет у плиты, слушает, как отец рассказывает про сплав. Не все у них было гладко и удачно. Уже в конце пути настигла их гроза, ветром разметало плоты, еле связали заново... Связать связали, но многих бревен недосчитались. Прибыли на место, а там уже купцы поджидают, бревна пересчитывают. Костас начал было спорить, не хотел платить неустойку за пропавшие бревна. Ну, купцы и взяли его на заметку, сказали отцу, чтобы больше с таким напарником не являлся...
— Зря ты, Костас, погорячился, — вздохнул отец.
— По-твоему, дядя, я им еще и кланяться должен? Мы работаем, днем и ночью на воде, в дождь и в ветер гоним плоты, а они посиживают в теплой конторе, денежки считают. Да еще издеваются.
— Где это ты набрался таких мыслей? — засмеялся отец.
— Университетов не кончал, дядя, сам дошел. Нет на земле справедливости, вот что.
Костас говорил сердито, упрямо мотая головой. «Он вроде Лайсвунаса, про которого рассказывала Пятронеле. Тоже Вольнолюб», — подумал я. Мне нравилось, что у меня такой гордый, такой смелый друг.
— Ну, а вы как жили? Что новенького в деревне? — спросил отец.
Мама вздохнула.
— Пятронеле схоронили, — сказала она.
— Старенькая была, — покачал головой отец. — За домом кто присматривает?
— Родня какая-то объявилась.
— Надо же — родня! — удивился отец. — Пока жива была, маялась одна, никакой родней и не пахло, а как добришко к рукам прибрать, налетело воронье.
Отец разговаривал с мамой, а я подсел к Костасу.
— Ну, что скажешь, дружок?
Я видел: Костасу не терпелось узнать, что ответила Валюся. А я не знал, как ему и сказать...
— Ходил... — начал я.
— А она что? — Костас сдвинул брови.
— Не взяла письма, вот и все, — я вытащил из кармана мятый конверт.
— Ну, бешеная! — усмехнулся Костас. — Сердится... Ясное дело, сердится. За то, что я на танцах другую приглашал. Ничего, позлится — еще красивей станет, еще милей!
— Она еще велела передать тебе, что решетом воду не носят. Так и сказала.
— Прямо так?
— Да. Решетом, говорит, воду не носят.
— Эт-то мы еще посмотрим! — Костас стукнул кулаком по столу. — Ничего, пойду домой, побреюсь, оденусь, гармонь через плечо и — шагом марш в Тутучяй... Ведь сегодня суббота. А я, между прочим, ни петь, ни играть не разучился. Учти, Пранас, девушки веселых любят, ой как любят... А ты-то чего скис? С подружкой поссорился?
— Салюте со мной играет, — ответил я, но про грушу не смог сказать даже Костасу.
— Играет... А все равно не нравишься ты мне, сидит в тебе какой-то червяк. Сидит, а? А тетеньку Пятронеле и мне жалко... Слушай, Пранас, ты зайди ко мне как-нибудь. Скажем, завтра. По-моему, какому-то подсолнуху пора уже голову снять. Как полагаешь?
