Детство и юность Катрин Шаррон - Клансье Жорж Эммануэль (читать книги полностью без сокращений txt) 📗
Ладно?
— Ну конечно, предложи, — ответила мать.
— Тогда я спущусь в погреб за бутылкой.
Отец удалился, потирая руки; мать тоже ушла в дом разбирать покупки.
Дети остались во дворе одни.
Вдруг где-то за садом послышался шум, треск, скрежет, крики и проклятия. Затем все стихло.
Катрин побежала на кухню.
— На дороге что-то случилось! — крикнула она.
Отец поставил на стол бутылку с сидром и два стакана, которые он держал в руках, и поспешил на крыльцо. У поворота, там, где проселок круто изгибался вправо, он увидел стоявший поперек дороги экипаж и толпу людей, окружавших его.
— Несчастный случай, — сказал он.
— Надо бы сходить узнать, — отозвалась мать.
Через несколько минут отец снова появился у крыльца. Лицо его было искажено волнением. Он шел, толкая перед собой кресло, в котором сидел господин Манёф.
— Что случилось? — бросилась к нему мать. Отец не мог вымолвить ни слова.
— Мы сбили пешехода, — сказал господин Манёф. — Слуги повезли его в экипаже обратно в Ла Ноайль, к доктору, но боюсь, что это уже бесполезно.
— Голова проломлена, — глухо проговорил Жан Шаррон, — вся дорога красная от крови…
— Этот болван оступился, — продолжал господин Манёф, — и угодил прямо под колеса экипажа, как раз на повороте.
— Это был бедняга Мишеле, — сказал отец.
— Мишеле! — воскликнула мать. — Боже милостивый, что с ними теперь будет? У них восемь человек ребят мал мала меньше!
— Все ясно, — заключил господин Манёф. — Он был пьян, еле держался на ногах. Так что винить в этом некого, кроме него самого.
Во двор торопливо вошел Дюшен, второй фермер господина Манёфа, и остановился перед хозяином. Разговаривая, он то и дело подергивал себя за усы.
— Я видел лужу крови на повороте дороги, — заговорил он, — а перед этим встретил ваш экипаж — он мчался во весь опор в Ла Ноайль — и понял, что стряслось что-то неладное…
— Один пьянчуга свалился под колеса моего экипажа, — изрек господин Манёф.
— Пьянчуга?! — протестующе воскликнул отец.
— Коли хозяин говорит, значит, так оно и есть, — поспешил заявить Дюшен, искоса поглядывая на Жана Шаррона.
— Надо сообщить его родным, — предложила мать. — Марциал, ты ведь знаешь, где они живут…
Но Марциал отказался наотрез: он просто не знает, как им сказать такое…
— И потом, — добавил господин Манёф, — надо обождать: неизвестно еще, что скажет доктор.
Кресло хозяина вкатили в дом; мать приготовила ему омлет. Господин Манёф налил себе вина в высокий бокал. Пока хозяин ужинал, мать стояла за креслом, прислуживая ему.
— Такие волнения, — бормотал он, осушая бокал, — изматывают все силы… — И снова принимался за свое: — Эдакий болван! Как можно нализаться до такой степени, раз тебе предстоит дальняя дорога? Он свалился прямо под колеса…
Вернувшись в кухню, мать пересказала отцу речи хозяина.
— Мишело не был пьян! — возразил Жан Шаррон. — Я шел позади и видел: он шагал по обочине прямо и твердо. Во всем виноваты эти полоумные с их полоумной кобылой. Вечно мчатся как сумасшедшие, не разбирая дороги. Видно, они подскакали к повороту и, не сбавляя скорости, завернули; колеса занесло, а бедняга Мишело шел как раз по той стороне. Должно быть, он увидел экипаж только тогда, когда очутился под ним…
— Что-то будет теперь с Мишелоттой и ребятишками? — вздыхала мать.
— Это дело влетит хозяину в копеечку! По счастью, у него есть чем заплатить. Ну, а мосье Полю, конечно, придется искать другое место…
— Ты думаешь, их заставят заплатить что-нибудь семье Мишело?
— Кажется, у нас есть судьи и правосудие!
Уже стемнело, когда мосье Поль и мадемуазель Леони остановили на минутку экипаж у ворот Мези; они везли тело Мишело к нему домой. Служанка вошла в кухню к Шарронам, изобразила на своем постном лице любезную улыбку и попросила отца:
— Мосье Жан, будьте так добры подождать нас — не ложитесь спать. Нам с господином Манёфом необходимо поговорить с вами сегодня же вечером.
— Когда-то вы еще вернетесь от Мишело, — возразила мать, — а мужу завтра вставать чуть свет: работа не ждет!
— Для такого случая работа подождет! — отрезала мадемуазель Леони.
Любезная улыбка вмиг слетела с ее лица; она нервно кусала свои тонкие губы.
— Я подожду вас, — пообещал Жан Шаррон. Когда служанка вышла, он спросил:
— Чего они от меня хотят?
— Сама не понимаю, — ответила мать, — но это, безусловно, связано с несчастьем…
— Так я же ничего не видел! Ты окликнула меня, когда я поднимался из погреба с бутылкой сидра.
— Так вы им и скажите, — посоветовала мать. Никогда вечер не тянулся еще так долго. Дети легли спать, затаив тревогу и беспокойство. Огонь в очаге погас.
— Какой удачный был день, — вздыхал отец, — и вот вам, пожалуйста!
— Нам-то что, — печально отвечала мать. — А как подумаешь о бедной Мишелотте и ее восьми ребятах…
— Они получат хорошие деньги.
— Если они даже и получат, никакие деньги не заменят детям отца, а Мишелотте мужа. И неизвестно еще, получат ли…
— Есть же на свете справедливость… Мать пожимала плечами:
— Вы-то справедливы, Жан, а вот другие…
Скоро разговор прекратился, и они задремали, сидя на лавке. Лишь около полуночи раздался наконец стук в дверь. Вошла мадемуазель Леони.
— Ах, нам пришлось пробыть там дольше, чем мы предполагали, — протянула она, — но эта женщина, эти дети, которые кричали, цеплялись за нас… Да, печальный конец! — Она томно вздохнула. — Спасибо вам, мосье Жан, что дождались нас. Пойдемте! — И, обращаясь к матери, которая поднялась было с лавки: — О, знаете ли, мадам Шаррон, вам не стоит утруждать себя из-за того, что мы хотим сказать мосье Жану. Можете ложиться спать. Мы быстро договоримся с вашим супругом…
Она прошла впереди Жана Шаррона, миновала коридор и открыла дверь в столовую.
Господин Манёф сидел за столом в своем кресле на колесах. Мосье Поль, бледный, осунувшийся, застыл справа от него. На столе стояли бутылки с ликером и рюмки, искрившиеся в свете шести свечей, горевших в массивном серебряном канделябре.
— Ну, чего тебе налить? — спросил Манёф. Жан Шаррон стоял перед столом с шапкой в руках. Глаза у него слипались.
— Что же ты стоишь? Садись, друг мой! — ласково сказал хозяин.
Он взял в руки бутылку и наполнил рюмку густой золотистой жидкостью.
— Попробуй-ка вот это!
Подавая пример, господин Манёф одним глотком осушил свою рюмку.
Жан Шаррон осторожно поднял рюмку за тонкую ножку и опрокинул в рот. Он собирался уже поморщиться, как после стаканчика виноградной водки, и был несказанно удивлен нежной теплотой и ароматом напитка.
Манёф снова наполнил рюмки:
— Ну, голубчик, расскажи-ка нам….
— Что вам рассказать?
— Ты только что вернулся с ярмарки, когда произошел… этот случай?
— Я поднимался из погреба с бутылкой сидра. Мы собирались поднести стаканчик бедняге Мишело.
— Значит, ты встречался с ним сегодня?
— Да, я обогнал его на дороге. Мне, понимаете ли, не терпелось рассказать жене, что я продал теленка.
— Ах да, действительно! Значит, ты его продал, своего теленка? Это замечательно. Скажи-ка мне, любезный, ты ведь доволен своей жизнью в Мези? Земля здесь родит хорошо, и хозяин не надоедает тебе, не правда ли? Хе-хе-хе!
Старик визгливо засмеялся и чокнулся с Жаном Шарроном.
— На этот счет грех жаловаться, сударь.
— Не хватало еще, чтоб ты на меня жаловался, — благодушно усмехнулся Манёф.
Он поставил рюмку на стол и откинулся на спинку кресла.
— Значит, ты последний, кто видел Мишело до… до того, как он свалился под колеса моего экипажа?
Он подчеркнул слово «моего» и покосился на слуг.
— Ну что ж, может, и так, — согласился Жан Шаррон.
— Не «может», а именно так! — отрезала мадемуазель Леони.
Она нервно слизнула капельку ликера со дна своей рюмки. «Какой у нее острый язык, — вяло подумал Жан Шаррон. — Когда они наконец оставят меня в покое?.. От этого ликера еще сильнее хочется спать… Но к чему клонит хозяин?»
