Закон тридцатого. Люська - Туричин Илья Афроимович (книги бесплатно без онлайн TXT) 📗
Оставалось крайнее средство. Очень, очень хотелось Плюхе на этот раз обойтись без Виктора. Кажется, все старания приложил! Конечно, Виктор умнее, Виктор бог насчет всяких там сочинений и вообще. Они дружат много лет. И с самого первого дня, когда они, взявшись за руки, вошли в класс и оказались за одной партой. Плюха понял, что Виктор — вершки, а он — корешки. Но Виктор не задается. И дружба у них — крепкая. Вот только странный он какой-то последнее время. Понятно — любовь!.. Раньше стихи читал. Ведь кто лучше его, Плюхи, выслушает, кто выше оценит? А теперь не читает. Попросишь — засмеется только. Бывало, всегда вдвоем, в кино ли, на каток ли, приемник мастерить. А теперь зайдешь — Виктора дома нет. Здрасте. И чего он в ней такого нашел? Девчонка как девчонка. Красивая, конечно. В общем — ничего себе. Но лично он, Плюха, даже на первую красавицу мира не променял бы мужскую дружбу.
Очень хочется обойтись без Виктора. Пусть не думает, что он, Плюха, так уж в нем нуждается! К доктору, что ли, пойти? Болезнь какую-нибудь придумать? Холеру бы, чтоб в больницу положили. И сочинение писать не надо будет. Ребята придут в приемный покой, спросят: «Как здоровье больного Веселова?» — «Состояние тяжелое. Надежды нет».
Один раз он уже такую штуку проделал перед контрольной по физике. Пошел к зубному со здоровым зубом. И ничего хорошего. Доктор в другом зубе дырку нашел — и давай сверлить. И двойку по физике схватил. Уж если не повезет — так не повезет. Ладно. Спрячем амбицию и амуницию!
Виктор был дома. Когда пришел Плюха, он перевернул на столе исписанные листки. Плюха не обиделся. Только пожал плечами, сказал снисходительно:
— Стишки?
— Личное послание английской королеве. Соболезнование по поводу кончины Уинстона Черчилля.
— А он чего, умер?
— Газет не читаешь?
— Я радио слушаю.
— Тысяча двести седьмой выпуск «Угадайки»? — засмеялся Виктор.
— Ладно тебе. Физику решил?
— Решил.
— И я решил. Тут недавно одного льдиной по голове стукнуло.
— Кого?
— А бес его знает! Дворник рассказывал.
— Дополнительный источник информации. Сарафанное радио.
Плюха выпятил губы.
— А я к тебе вчера заходил. Тебя дома не было.
— Я у тетки в гостях был.
— Хм…
— Ну, еще какие новости на белом свете?
— Никаких новостей! — Плюха не умел хитрить, сказал прямо: — Сыплюсь я с Иваном Ивановичем.
— Не пишется? — сочувственно спросил Виктор.
— А тебе пишется?
— Успею еще.
Плюха вздохнул:
— Ну откуда я знаю, кто он? Что на нем, написано?
— Иван Иванович был футболистом. Обратил внимание на развитие фаланг нижних конечностей?
— Нет.
— Обрати.
— Футболистом? Нападающим?
— Полузащитой, Плюха.
— Гм… И ты про это пишешь?
— Нет. Я чего-нибудь другое придумаю.
Плюха заулыбался.
— Точно. Почему бы ему не быть футболистом? А как он стал скелетом?
— Его подковали. Общий сепсис — и привет! Что такое сепсис, знаешь?
— Заражение крови. Подковали, значит? В «Зените» играл?
— Это уж твое дело.
— Тогда в тбилисском «Динамо». Они нахальные, а мы за «Зенит» болеем. Верно? — Плюха удовлетворенно потер руки. — Бу сделано! В кино пойдем?
— Некогда. Ты лучше сочинение пиши.
— А ты?
— Я опять к тетке должен пойти. Хворает. Вирусный грипп. Эпидемия, Плюха. Полтора миллиона больных. В том числе и тетка.
— И Фаина заболела. «Неотложку» вызывали. Температура сорок и две десятых. Нянечка говорила.
— Вот видишь? Эпидемия. Так что сходи в кино один. А что идет?
— «Председатель». Говорят, стоящая штука.
Виктор посмотрел задумчиво на Плюху, собрал листки со стола, сунул в карман.
— Пойдем. Ты — в кино. Я — к тете.
Они вышли на улицу. Захлюпал под ногами тающий снег.
— Солью посыпают, — сказал Плюха.
— Тепло, — возразил Виктор. — Я б на твоем месте сперва сочинение написал, а потом бы — в кино.
— Бу сделано, — буркнул Плюха.
— Ну, будь, — Виктор кивнул и зашагал по улице. Плюха посмотрел ему вслед и пошел в другую сторону.
Он шел медленно и думал об Иване Ивановиче. Футболист — это понятно. Игру он опишет не хуже Виктора Набутова. В игре он знает толк. И фамилии настоящие будут. Не липа. Вот только как фамилия Ивана Ивановича? Надо бы ему какую-нибудь грузинскую дать, раз он из тбилисского «Динамо». Плюха стал придумывать грузинскую фамилию, но так и не смог придумать. А что ж идти домой, если еще фамилию не придумал. И Плюха направился в кино.
Сеанс начинался через час. Плюха потолкался у входа, поглазел на фотографии в витринах. Потом стал думать просто так, не про Ивана Ивановича, а про ребят, про Виктора, про себя. И вдруг у него мелькнула мысль, что Виктор наврал насчет тети, просто захотел отделаться от него. Может, он на свидание пошел?.. Плюха покопался в кармане. Отыскал двухкопеечную монету, дождался, когда освободится будка телефона-автомата. Набрал номер. Ответил женский голос.
— Оленьку попросите, пожалуйста.
— Ее нет дома. А кто спрашивает?
— Прокурор, — почему-то ответил Плюха и повесил трубку.
Виктор ждал Оленьку у памятника Пушкину. Конечно, проще было встретиться возле станции метро или на углу под часами, чем идти к памятнику. Но возле метро и на углу встречались сотни людей. А здесь была неверная городская тишина, тонкие мокрые ветки деревьев и Пушкин, с губ которого, казалось, вот-вот сорвутся волшебные строчки о любви. При Пушкине нельзя было кричать, суетиться, бегать, спорить, обниматься на скамейке, говорить об обыденном, мелочном.
Прохожие останавливались возле памятника, молча стояли и так же молча уходили, унося в себе частицу пушкинской любви, чистоты, поэзии.
Где же еще было встретиться Оленьке и Виктору? Разве есть в городе место прекраснее?
Виктор присел на скамейку. Отсюда Пушкин казался выше деревьев, голова его будто летела в голубом солнечном небе. Сейчас придет Оленька — и они посидят молча на скамейке. И не будет ни деревьев, ни шуршащих по мокрому снегу машин, ни играющих в садике малышей. Только небо, Пушкин и они.
Он увидел, как она идет торопливо, почти бежит, и сердце его заликовало. Но он был всего-навсего мальчишка и не встал со скамейки, и не шагнул навстречу.
Оленька подошла раскрасневшаяся, в расстегнутом зимнем пальто, в алой вязаной шапочке.
— Здравствуй, Витя, — сказала она, хотя они виделись сегодня в школе.
— Здравствуй.
Она села рядом.
— Я влетела в лужу. Совсем весна.
Невдалеке остановился какой-то мужчина с толстенным портфелем, в тяжелом пальто и меховой шапке пирожком. Посмотрел на памятник, потом повернулся лицом к Оленьке и Виктору, хмыкнул и заспешил дальше.
Оленька и Виктор рассмеялись.
— Написал? — спросила Оленька.
Виктор кивнул.
— Прочти.
— Здесь не буду.
Оленька поняла: здесь — значит при Пушкине. Если бы она писала стихи, даже такие славные, как Виктор, она бы тоже не решилась читать их здесь, при Пушкине. А говорят, что в Москве молодые поэты собираются у памятника Маяковскому и читают стихи прохожим. Может быть, при Маяковском не так стыдно? Нет, наверно, так же. Просто они не понимают этого.
— Пойдем погуляем, — предложила Оленька.
Они медленно пошли к каналу Грибоедова. Остановились у решетки, долго смотрели вниз. Лед в канале потемнел, стал ноздреватым. И снова к Виктору пришло это удивительное ощущение, будто они одни. И никто, никто не увидит, если он возьмет Оленькину руку. Но от мысли, что он вдруг сейчас сделает это, рука его окаменела, слилась с решеткой.
Оленька отвела взгляд от серого льда, повернулась к Виктору:
— Читай.
Виктор достал из внутреннего кармана пальто исписанные листки. Перебрал их в руках.
