Собаки не ошибаются - Георгиев Сергей Георгиевич (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений txt) 📗
— Ы-ых! — наконец горько вздохнул Мушуня. — Говорил же, на Уфу идти надо было. И вообще, на червяка теперь уже никто не ловит! Уже лет сто никто не ловит…
Золотые слова! Конечно! Ну как можно поймать рыбу на червяка, на которого уже сто лет никто не ловит. У дяди Роберта потому и расплодились червячищи в таких невообразимых количествах, что он их не трогает! Сто лет не трогает, вот и размножились!
И парень тот, с большим уловом, шёл с реки Уфы! И банки с червяками у него не было! Язь вообще на червяка не клюёт! И даже «пескарятник» с моста тоже рыбачил на Уфе!
Нет, «пескарятник» рыбачил всё-таки на Нязе. Ну и что?! Так он «пескарятник» и есть!
— И дураки мы с то… — Мушуня не успел закончить самую правильную из своих мыслей.
Мой поплавок вдруг резко ушёл под воду, в лицо полетели мелкие брызги, а потом какая-то сила подбросила и швырнула меня в воду — правда, совсем недалеко от берега.
За спиной уже метался Мушуня:
— Серёжа! Ну Серёжа же! Хватай его, держи!
Коленкой я наступил на какую-то палку, которая потом оказалась удилищем; руками шарил в сразу ставшей мутной воде, понимая только, что мне надо кого-то поймать!
— Ну, держишь?! — кричал Мушуня. — Не упусти!
И вдруг кто-то цепко схватил меня сзади за штаны.
— А-а-а! — дико заорал я… но это был Мушуня.
— Упустил?.. Упустил, да? — чуть не плача повторял он.
— Кого? — наконец спросил я, поднимаясь на ноги, и сердце слегка ёкнуло в ожидании ответа.
— Голавля! — простонал Мушуня. — Гигантского голавля!
— А ты… ты его видел?
— Нет… — сдавленным шёпотом ответил брат.
— Только хвост! Во-от такой вот!
И я вдруг понял, что ведь тоже видел этот самый рыбий хвост. Ну конечно! Как раз перед тем как что-то бросило меня в воду, я увидел хвост! Хвост, который со страшной силой рассёк воду, который легко мог переломить удилище, если бы оно подвернулось!
— И ещё плавники видел! Спинные… — добавил Мушуня.
Да, я тоже видел плавники! Мощная синеватая рыбья спина с яростно поднятым плавником, почти акульим! Затем последовал удар хвостом! Ещё один! Тр-рах! Тр-рах!
— Это был голавль, я думал, ты схватил его…
И тут я отчётливо вспомнил, как руки мои сжимали круглые, шершавые от чешуи рыбьи бока. Я с трудом обхватил гигантскую рыбу, как в классической борьбе, даже, кажется, пытался провести какой-то приём!
Но голавль выскочил, вывернулся!..
Прошло уже двадцать лет. Я прекрасно знаю, что самые большие голавли — чуть больше моей ладони.
И Мушуня об этом тоже знает, и ладошка у него почти такая же, как у меня, пальцы только чуть длиннее.
Но того голавля, полутораметрового, мы с младшим братом запомнили на всю жизнь. Нет-нет да и скажет кто-нибудь:
— А помнишь?
— Конечно, помню!
И ещё Мушуня считает, что мы голавля тогда обидели. Мушуня тем, что болтал всякую ерунду, а я уж совсем — бороться полез!
Только сразу после этого, я ещё мокрый был, клевать начало — э-э-эх!..
ОДИН ПАТРОНЧИК
Я знаю, что в конце улочки меня ждёт Рашид-паша.
Он сидит на лавочке возле своего дома, жмурится на солнце. Щенок-овчарёнок Пират, гордость Рашида, забрался под скамейку, словно в конуру. Рашид время от времени притопывает ногой, «нападает», а Пират грозно рычит и небольно цапает «обидчика» за пятку — храбрая вырастет псина!
Жарко. Солнце палит вовсю, и тепло скапливается в пыли немощёной дороги, медленно расползается по самым тенистым и с утра ещё прохладным местечкам. Лужи — а они на нашей улочке такой глубины, что не пересыхают даже в самую жаркую пору, — прогрелись до температуры гораздо выше супной, и в любой из них в считанные минуты можно запросто сварить десяток яиц вкрутую. Я иду не торопясь, старательно поднимаю вокруг себя пылевую завесу. Это очень надёжное средство. Во-первых, хотя и понятно, что кто-то идёт, да не очень понятно, кто именно. А во-вторых, совершенно неясно, сколько же идёт этих самых «кто».
Я иду и пылю. Пылю и понимаю, что пылить-то мне особенно и нечего. Потому что Рашид ждёт меня и знает, что приду я один. И улица наша совсем коротенькая. Даже если делать в час по одному шагу, всё равно когда-нибудь подойдёшь к сидящему на скамейке Рашиду.
А он дождётся, обязательно дождётся!..
Можно, конечно, повернуть назад, но это, в общем-то, ничего не изменит. Рашид явится ко мне домой, вот и всё. Дело в другом. Рашид поднимается со скамеечки — значит, увидел меня.
Пират тоже выбрался из своего убежища, потянулся и сладко-сладко зевнул — ну не лаять же на меня, мы с Пиратом друзья!
— Принёс? — Рашид смотрит на меня спокойно, как будто ничего особенного не происходит.
— Нет, — говорю я.
— Почему?
— Я его сдал… То есть отец сдал… В музей! Нет, в милицию!.. Мама выбросила в мусорку, вот и всё!
Рашид улыбается широко и белозубо, протягивает твёрдую смуглую ладонь:
— Ладно, давай!
И я не понимаю даже, протягивает он мне руку для пожатия или чтобы забрать то, что я должен был принести.
Он не знает, что мне уже тридцать, да и не может знать. Для него я — мальчишка лет девяти-десяти, сам же он — сильный взрослый человек.
— Ну, давай!
Когда мы переехали в этот город, я был совсем ребёнком. Поэтому дом, который мой дед дёшево купил у какого-то татарина, казался мне родным. Дед же — видимо, просто потому, что скучал по старой жизни и вообще не шибко рвался к переменам — обстоятельства вынудили, — кряхтел, задевая широкими плечами косяки:
— Не по уму, эх, не по уму сделано!
Особенно раздражала его крохотная нежилая избушка, полученная просто в придачу.
Избушка не избушка — раньше в ней жили; она даже когда-то выходила окнами на улицу, но потом хозяин срубил новый дом и избушку раскатали, а затем снова собрали на огороде — мало ли для чего может понадобиться, а на дрова жалко. Отец мой хотел сначала приспособить её под баню — заделать окошки, проконопатить хорошенько да каменку соорудить, но ничего из этого не вышло — нежилое и есть нежилое: к нашему приезду в избушке основательно похозяйничал грибок, и все затеи пришлось оставить.
Дед покосился на избушку, покосился, а потом позвал соседа (отец мой целыми днями пропадал на работе) да вдвоём и учинили они расправу. Не стоило бы об этом и рассказывать, если бы не находка.
Стали дед с соседом брёвна пополам распиливать, чтобы проще их было потом со двора свезти, и наткнулись на тайничок: в брёвнышке самого верхнего венца выдолблен был, да так хитро, так ловко фанеркой закрыт, что не начали бы пилить — и вовек бы не догадаться.
Тайничок не пустым оказался — вывалилась из него какая-то железяка, тяжело плюхнулась на опилки.
— Гляди-ка! — ахнул сосед. — От Ильдуса, прежнего хозяина, подарочек!
А я рядом крутился — не каждый же день избушки ломают!
— Дела-а… — дед присел перед железякой на корточки, однако в руки не взял. Я тоже просунулся поближе, но ничего особенного не увидел — бесформенная какая-то штуковина.
— Револьвер! — заговорщически зашептал сосед. — Ну Ильдус, ну Ильдус!
— А при чём тут Ильдус? — без особого беспокойства возразил дед. — Железу этому, поди, сколько годочков!..
— Избушечку-то перебирали да перетаскивали на новое место! — не унимался сосед.
— Так и мы с тобой, не начни пилить, тоже ничего бы не нашли!
На опилках и в самом деле лежал револьвер. Самый настоящий, правда, состоявший, казалось, из одной сухой ржавчины. Я хотел протянуть руку, но мой добрый дед вдруг рявкнул:
— Не лезь!
— И то!.. — поддержал сосед. — В милицию надо…
Милиция не замедлила явиться. Весть о найденном оружии каким-то, до сих пор непонятным мне, образом в считанные минуты облетела всю улицу. Через дом от нас жил участковый и в тот день как раз копал огород.
