Мальчик на главную роль - Михайловская Кира Николаевна (серии книг читать бесплатно TXT) 📗
Нужно встать и сменить воду в грелке. Хорошо бы также выпить горячего чаю с вареньем.
Глава шестнадцатая, в которой появляется Тамерлан
На съёмке в павильоне студии Алёша бросился ко мне с радостным криком:
— Владимир Александрович, мне лошадь нашли! Мы с Михаилом Ивановичем ездили её смотреть, мировая лошадь!
Глаза у Алёши блестели. Видно, они с Михаилом Ивановичем только что вернулись из клуба. О лошади я слышал от Якова Ильича — он радовался, что лошадь удалось получить «почти даром», потому как «старая». Глазов сердился, твердил, что старую не возьмёт, что у него не погребальный выезд, но, увидев её, согласился эту лошадь снимать.
Я обещал Алёше на другой день съездить взглянуть на лошадь. Алёше очень хотелось отправиться сегодня же, но конца съёмки ещё не было видно.
На следующий день мы встретились с ним на студии, и Михаил Иванович, усадив нас в машину, повёз в конноспортивный клуб. По дороге он потчевал Алёшу рассказами о конных съёмках, и каждый его рассказ начинался словами: «А то вот ещё был случай…» Случаев хватило бы, наверное, на путешествие вокруг света, и Михаил Иванович торопился рассказать их, радуясь каждой задержке у светофора.
Михаил Иванович очень не любил, если в его рассказы вносили какую-нибудь поправку. Стоило, например, сказать: «В Крым мы не выезжали, а снимали на студии в павильоне» — и Михаил Иванович обижался. Лицо у него становилось замкнутым и отчуждённым. Он поджимал губы, будто говоря: «Ну, раз вы знаете больше, я замолкаю». И действительно замолкал.
К счастью, характер у нашего шофёра был отходчивый, обид он не хранил и во время следующей поездки был словоохотлив и обращался с вами как со слушателем, которого ему давно не хватало.
И в этот раз в рассказы Михаила Ивановича вкрапливались, мягко говоря, неточности. Но я не вмешивался, молчал, отмечая неточности про себя и воспринимая их как новые подробности, ускользавшие раньше от внимания в старом, хорошо знакомом фильме.
А уж Алёша, разумеется, слушал Михаила Ивановича с раскрытым ртом.
— Так вот, этот Пётр Тимошин знаменитый был трюкач и, как человек отчаянный, должен был однажды на съёмке в реку Фонтанку с ходу, вместе с лошадью, кувырнуться. Он своё дело знал, и для него в реку кувырнуться — что нам с тобой через дорогу перейти. И всё бы хорошо, не случись тут инженер, который безопасность обеспечивает. Он сам, конечно, никогда в реку не кувыркался, для него это было дело новое, а отвечать ему надо. За Петра Тимошина он, конечно, не так опасался, как за лошадь. Потому как лошадь хотя и не потонет, а поплыть может не туда, пешеходов распугает и вызовет на берегах большую панику. Во избежание паники он, значит, на ногу лошади и накидывает леску. Пётр Тимошин сопротивляется, конечно, за лошадь ручается, но, между прочим, этот инженер тоже свою власть имеет и властью своей лошадь привязывает. «Я, говорит, буду её к берегу тянуть». Бросились они, значит, как полагается по фильму, а леска-то возьми и на горле каскадёра и захлестнись. Тот, значит, сознание вмиг утратил и ко дну! Вытащили, конечно. И его и лошадь. Его ко мне в машину привели коньяком отпаивать. А лошадь без седока галопом вдаль Фонтанки. Еле поймали. К счастью, всё обошлось, но случай такой, однако, был.
В конюшне нас обдало теплом и горьковатым запахом лошадиного пота. В деннике стоял наш конь.
Лошадь действительно была хороша: белая, с узко поставленными передними ногами. Задние стояли широко и прямо. Она косила на нас глазом с ленивым любопытством.
— Хороший конь. Тамерланом зовут! — сказал кто-то за нашей спиной.
Мы оглянулись. Молодой человек в расклёшенных джинсах, в куртке с иностранными заплатками, подошёл к нам с видом хозяина. Михаил Иванович насупился и спросил с достоинством:
— А вы, простите, кто будете?
— Матвей Лихобаба, — представился парень. — Коновод.
— А мы со студии, — сказал Михаил Иванович, — кино снимаем.
Слово «кино» подействовало магически.
— Слышал, слышал! Нашего Тамерлана очень хорошо в кино снимать, он послушный, хороший конь…
Алёша между тем не слышал, кажется, никаких разговоров. Он не отрываясь смотрел на Тамерлана, на его высокие ноги, длинную шею и белую гриву, зачёсанную на одну сторону. Я наклонился к мальчику:
— Нравится?
— Да!
Подошёл тренер, невысокий плотный человек в сапогах и галифе. Михаил Иванович поздоровался с ним, как со старым знакомым.
— Ну что? — спросил тренер Алёшу. — Спортивный костюм купил?
— Нет ещё.
— Без костюма на занятия не пущу. Я тебе когда назначил?
— Завтра. С утра.
— В школе отпустят?
— Да.
— Не опаздывай. И чтобы костюм непременно был. Ясно?
Алёша вдруг помрачнел. Пока мы разговаривали с тренером, прощались и выходили из денника, он не произнёс ни слова, будто его подменили. Лишь в машине он начал отходить.
— Когда же ты успеешь костюм купить? — спросил я.
Мальчик пожал плечами. На днях отец его получил на студии зарплату, но от неё, как я уже понял, ничего не осталось. Хорошо ещё, что мы догадались купить Алёше абонемент в нашу столовую.
— У нас есть ещё полчаса, — сказал я Алёше. — Давай заедем в магазин и купим тебе костюм.
— Нет, — упрямо замотал головой Алёша.
— Чего нет-то? — вмешался Михаил Иванович. — Чего там нет!
У спортивного магазина Михаил Иванович притормозил.
— Вылезай! — сказал я Алёше.
Но тот будто примёрз к сиденью.
— Не пойду!
Тогда я открыл дверцу и, крепко взяв Алёшу за руку, вытащил его на улицу. Только потом я понял, что этого не надо было делать. Я показал Алёшу продавщице, и та завернула нам темно-синий спортивный костюм. В машину Алёша вернулся подавленный. Он не разговаривал со мной, отмалчивался и потом, на съёмке. Глазов не узнавал его и приставал ко мне с вопросом:
— Что с парнем?
Наш совместный обед, когда мы втроём — Глазов, я и Алёша — сидели за столом, не расшевелил мальчика. Говорили мы с Глазовым. Алёша угрюмо молчал. Я чувствовал, что больше всего Алёше хочется бросить всё и удрать со студии, и чувство вины пробуждалось во мне. Чёрт меня догадал потащиться в магазин!
Глава семнадцатая, в которой прекрасно уживаются лошадь, козёл и ишачок
Лошади — это ещё не всё. В клубе не одни только лошади. Иду я через двор, а мне навстречу что-то мохнатое с тупыми, злобными глазами. Никогда такого не видел. Может, зубр? Или як? На всякий случай не тороплюсь, иду нормальным шагом. А Николай Фёдорович, мой тренер, мне вдогонку кричит:
— Козла не бойся! Он только на женщин бросается.
Зубр козлом оказался. Он за верёвку привязан, но на верёвку никакого внимания. Будто это я на верёвке, а не он.
А зачем козла держат? Для запаха. Он своей вонью ласок отпугивает. А ласки у лошадей гривы грызут. Так что козёл не зря такой важный. Зовут его Иван Иваныч. Крикнешь: «Иван Иваныч, морковку дать?» — он уставится, будто не верит, что у тебя правда морковка. Его один тренер из деревни привёз. В отпуск ездил к себе в деревню и в авоське привёз. Он тогда маленький был, а теперь вымахал с ишачка.
Ишачок тоже в манеже живёт. Бродит по двору, голову опустив, будто потерял что. Его в кино снимали три года назад. А после съёмок девать его было некуда, вот его манежу и подарили. Он грустный, ему кино вспоминается и счастливая тогдашняя жизнь. В манеже ишачок никому не нужен. Его просто так держат. Я ему приношу хлеба. Он до того привык — сам в карман лезет. А Николай Фёдорович, мой тренер, если я что плохо делаю, кричит:
— На ишака посажу! На ишака!
Манеж усыпан песком пополам с опилками. И пахнет там картошкой. Как у нас на кухне. Матвей (а тут его все зовут Мотяшей) выводит Тамерлана. У меня в кармане для него сахар лежит. Николай Фёдорович сердится, если зря сахар сую, без толку. Но давать сахар за хорошую работу мне не нравится. Всё равно, если бы мне Николай Фёдорович сахар давал, что хорошо езжу.
