Прощание с Дербервилем, или Необъяснимые поступки - Левинзон Гавриил Александрович (чтение книг .TXT) 📗

Тогда папа крякнул и вскочил с кресла. Он сказал, что у него такое впечатление, будто он имеет дело с людьми, объевшимися белены или еще чего-нибудь в этом роде. Дед с бабушкой насупились. Кому приятно слушать о себе такое? Одна мама улыбалась и с интересом поглядывала на папу: уж очень она его любит.

— А того мальчика вам не жаль? — спросил папа. — Чудесный мальчик! Добрый, талантливый.

Бабушка ответила, что «у того мальчика» есть родители — это их обязанность его жалеть, а нам жалеть его не стоит, потому что у нас своих дел хватает, да и мальчик все равно не дастся: она знает, однажды в молодости пробовала жалеть чужого.

— Ну хорошо, — сказал папа, — не жалейте, раз у вас не получается, но своему внуку почему вы не скажете правду? Скажите сейчас же!

Опять к папе прицепилась правда. Я уже давно заметил, что она чересчур уж часто к нему цепляется: когда серьезный человек мозгами работает и не торопится рот раскрывать, папа сразу же правду брякает. Я понял, что папа совершенно беззащитен перед правдой, раз ему в голову не приходит подумать о сыне, вместо того чтобы думать о постороннем человеке. Папа расхаживал по комнате и всех по очереди упрашивал сказать мне правду. Мама любовалась им, бабушка поджала губы и смотрела в пол, а дед незаметно показывал мне глазами на папу: вот какой вспыльчивый! Мне жаль было папу: просит, взывает и не может допроситься. Можно подумать, что он среди чужих.

— Ну, скажите, — попросил я. — Что вам, трудно?

Папа стал переводить взгляд с меня на остальных.

— Нет, — сказал он, — не скажут. Придется мне одному. Иди-ка сюда.

Я подошел к нему. Он положил мне руки на плечи и сказал, что я поступил подло. Тут бабушка ойкнула, а папа грозно на нее посмотрел и добавил к сказанному, что если я привыкну так поступать, то не будет у меня в жизни ни радости, ни счастья, ни друзей.

— Славно! — сказала мама. — Как я тебя люблю таким! — Она подошла к папе и поцеловала его. Маме растрогаться ничего не стоит. — Жаль, сказала мама, — что никто, кроме меня, этого в тебе не оценит.

Дальше мама спросила папу, как он думает, почему наш дом хиреет. Дед и бабушка уставились на папу — им тоже хотелось получить ответ.

— Ответь мне, — просила мама, — мой добрый муж, опора семьи! Не хочешь! — сказала мама. — Я сама отвечу. Есть у нас в доме человек, который никак не хочет понять, что такое семья!

Папа убрал руки с моих плеч и пошел из комнаты.

— К Вове пойду, — сказал он, — извинюсь вместо Витальки. Может, у тебя есть потребность извиниться? Тогда пошли вместе.

Не было у меня такой потребности — папа один ушел защищать чужие интересы.

— Я бы никогда так не поступил! — сказал я маме. У меня от обиды голос дрожал: все-таки вбил Чувал клин между мной и папой!

Мне вспомнилось, как я совсем еще крохой бросился защищать своего папу, хотя папа был абсолютно неправ.

Тогда мы всей семьей отправились в город. У витрины магазина я устроил истерику: улегся на тротуаре и стал вопить и сучить ногами. Я требовал, чтобы мне купили «штучку». Дед присел возле меня и с виноватым видом объяснял, что «штучка» — электроприбор. Зачем он мне? Но у меня все шло так хорошо — не хотелось сразу вставать только потому, что дед все повторяет это слово «электроприбор». Тогда папа сказал:

— Это надо пресечь! — Поставил меня на ноги и надавал по рукам.

Я зашелся: все мне в тот день удавалось. И вот тут какой-то прохожий сказал папе:

— Ай, ну зачем же так сильно!

Я сразу же замолчал, и, пока папа соображал, что этому человеку ответить, я ответил сам.

— А ну-ка, подальше от моего папы! — выкрикнул я.

Дед подхватил меня на руки, и мы всем домом понеслись от смеющихся людей. Но мужчина, который вступился за меня, не смеялся: по-моему, он пытался понять, что произошло, и не мог.

И вот настало время высказать очень важную мысль, которую должен усвоить каждый: если ты делаешь какое-то свинство, то это свинство и больше ничего, с какой стороны ни посмотри, но если то же самое свинство ты делаешь ради родного человека, то это уже не свинство, а полезный для семьи поступок. Я всегда это понимал!

Я приготовил для папы укоризненный взгляд. Когда он вернулся, я уставился на него этим взглядом, но он не захотел его замечать. Теперь, когда он предал своего сына, он занялся возделыванием своей души: взял с полки книжку стихов и стал читать. Эгоист! Недаром дед намекает, что, если бы папа не был таким эгоистом, если бы он без конца не возделывал свою душу, а думал немножко и о семье, все у нас в доме было бы по-другому. Это точно! Мне самому в голову приходило: не будь папа таким эгоистом, давно бы у нас уже была машина. Альтруистом надо быть — вот что я хочу сказать!

За чтением стихов папа всегда волнуется, улыбается мечтательно, подскакивает иной раз на стуле. Кончается всегда тем, что он читает нам вслух. И на этот раз папа подсел ко мне и прочел стихотворение — о цветах:

В общем, папа предлагал мне брать пример с этих цветочков. Тогда бы я не стал спихивать Чувала ногами с парты, потому что сразу бы стал чище и лучше других. Я никак не могу привыкнуть к тому, до чего папа наивный человек. Как-то он мне предлагал учиться у мотыльков, которые тянутся к свету, летят на огонь и в конце концов сгорают. Я его тогда так прямо и спросил:

— Ты хочешь, чтобы я сгорел?

В стихотворении еще говорилось о маках, анютиных глазках и астрах. Папа читал его с волнением, и как ему хотелось, чтобы мы с мамой стали похожи на эти растения! Я прикрыл губы ладонью, чтобы не заметно было улыбки.

Мама же всегда серьезно относится к чтению стихов. Мама похвалила стихотворение, она повторила:

— «…Быть чище и выше других»… Господи, — сказала мама, — кто себе может позволить такую роскошь?

А папа уже читал другое стихотворение, улыбался и совсем не собирался задуматься над тем, что такое ответственность перед семьей.

Настало время рассказать о нем.

О том, что за человек мой папа; о том, как он жил сам по себе, пока не оказался в нашем доме; о том, как мы подбирали ему тему и делали для этой темы все, что могли

Однажды в наш благополучный дом вкралась неудача: папа выбрал недиссертабельную тему. Нельзя сказать, что папа в этом виноват. По-моему, ни один человек на свете не догадался бы, что тема с изъяном. Помню, я вместе со всеми ее осматривал: в ней две буквы «ф» рядышком, в ней волнующее слово ЭВМ — ничего подозрительного. Недаром дед считает, что недиссертабельных тем вообще не существует. Он во всем винит папу: мол, папа покалечил тему, а теперь придумывает оправдания. Я, конечно, с дедом не соглашаюсь, и дед хвалит меня:

— Ты правильно делаешь, что защищаешь отца.

Но тут же он вздохнет, и я догадываюсь, какие слова просятся у него на язык: «Такой уж человек твой отец!»

Мой папа, Леонид Георгиевич Бесфамильный, родился во время землетрясения и с тех пор ходит в неудачниках. Если же в его жизни случаются удачи, то какие-то странные.

В 1943 году погиб на фронте его отец, папа жил впроголодь, видел всякое. Мама считает, что от этого в нем развилась склонность к «душевным огорчениям» и некоторым другим странностям. Учился папа в той самой школе, в которой теперь я учусь, успевал хорошо и, как я слышал, даже помогал своей маме по дому.

Высшее образование папа получил в университете, на механико-математическом факультете. Тут уж он учился на одни пятерки. («Чтоб получать повышенную стипендию», — говорит папа. А мама добавляет: «Да он же очень способный!»)

В университете папа добился большой удачи: стал чемпионом по русским шашкам. Друзья в честь этого события подарили ему на день рождения красивую рубашку в клетку, фуражку в клетку и дюжину клетчатых носовых платков. Это было смешно.