Степная радуга (Повесть-быль) - Разумневич Владимир Лукьянович (читать книги полностью .txt) 📗
Неожиданно в дверь кто-то постучал. Архип Назарович с беспокойством глянул на Григория Чапаева.
— Не иначе Заякин, староста наш. За версту чует, визгливый пес, когда гость в доме. Так и шныряет вокруг да около, шпионит за своим писарем. Ему чужая беда за сахар.
Чапаев отставил недопитую чашку, пересел подальше, в темный угол, под фикус.
Староста вошел в избу без приглашения. Заметил в углу незнакомца и любезно поклонился:
— Вечер добрый! Раз гость в доме, значит, найдется что выпить. Налей-ка, Назарыч, чекушечку за приятную встречу…
Архип Назарович достал с полки раскупоренную бутыль водки, налил полный стакан и поднес старосте. Тот выпил одним залпом. Обтер ладонью мокрые усы, удовлетворенно причмокнул и покосился на молчаливого гостя.
— А что ж его-то не угощаешь? Али не пьющий по хворости?
— Нельзя Якову. Он при службе, а у служивого на всякое хотение есть терпение, — поспешил объяснить Архип Назарович. — Познакомься — агент компании «Зингер». Предложил вот швейную машину купить. Да у меня, сознаюсь, денег кот наплакал. Хорошего не купишь дешево.
— Люблю торговых людей! — молвил староста и потянулся к бутыли, налил сам себе еще стакан водки, выпил ее не закусывая. — Выходит, из Балакова к нам? Молва ходит, что у вас там не все спокойно. Металлисты маминского завода, слышал, шалят, претензии хозяину предъявили. Распоясались людишки, и то им не так, и это им не эдак. Власть теперича народная, а они все недовольны. Беда с ними, никак угодить не возможно!
— Была бы настоящая народная власть, беды бы не было, — ответил гость из угла.
— А ноне, значит, не настоящая? Это после революции-то? Гм… Ну, что ж, поживем — увидим. А пока — прощевайте!
И, покачиваясь, зашагал к выходу. Остановился у порога, отвесил прощальный поклон гостю, многозначительно глянул на Архипа Назаровича и хлопнул дверью.
— Ну и лиса! — насмешливо бросил вслед ему хозяин. — Сам сидел на лавке, а хвост держал под лавкой.
Григорию Чапаеву тоже пришла пора прощаться. Он поднялся, надвинул фуражку на лоб и вдруг хватился — нет кожаной сумки. Там хранились наган и важные бумаги. Он ясно помнил, что положил ее на лавку, когда сидел у голландки. Куда же она запропастилась?
— Уж не Заякин ли унес? — предположила Дуняша. — Сунул под пальто, и дело с концом. Долго ли!
Григорий рванулся к двери, чтобы догнать старосту. Архип Назарович придержал его:
— Да и не подходил он к голландке вовсе. Тут безотлучно детишки копошились, разбойников изображали. Не иначе разбойничьих рук дело. — И грозно подозвал к себе вихрастого Степку: — Признавайся, атаман, где сумка? По глазам вижу — ты ее забельшил…
— Не брал я… Вот еще!
— Уши надеру, коли обманываешь!
Степке стало жаль ушей. Он признался, что спрятал сумку под кровать.
— Я думал, что дяденька забудет про сумку, — сознался Степка, — и она нам достанется.
— Тебе-то зачем?
— В сумке наган. Он мне во как нужен! Вдруг разбойники нападут…
Брови отца сурово сдвинулись.
— С разбойниками воевать собрался, а сам, как бандит, человека ограбил… А ну, доставай пропажу!
Степка юркнул под кровать и вынул черную сумку. Гость расстегнул ее, глянул, все ли на месте, и, успокоившись, потрепал Степкины вихры:
— Как же тебе, безоружному, теперь от врагов отбиваться? Плохи твои дела, парень! Придется, видно, при следующей встрече не один, а сразу два нагана прихватить — для себя и для тебя. Чтобы было чем за правое дело драться!
Визит старосты Заякина в дом Калягина не прошел бесследно: Архипа Назаровича земское начальство вызвало в Горяиновку, учинило ему допрос. Главным образом интересовалось личностью заезжего гостя, допытывалось, по какой надобности приезжал к нему большевистский агент. Архип Назарович недоуменно пожимал плечами.
— Перепутали, доложу вам, все на свете. Если с кем и встречался, так это с агентом швейно-машинной компании «Зингер», где, как известно, большевиков не держат. Агент, да не тот!
Когда Архип Назарович возвратился домой, то узнал, что староста решил уволить его с писарской должности и выдворить из села.
Вероятно, так бы оно и случилось. Но тут грянула революция. Временщиков — долой, а Григория Чапаева — военным комиссаром в Балакове. Он-то и рекомендовал красноярского писаря Калягина на должность председателя волостного ревкома.
Побывали сегодня Дуня с Архипом у него в комитете, поглядели, что за должность такая. Не позавидуешь. День-деньской на ногах, пообедать некогда — отбоя нет от посетителей. Беспрестанно дверью хлопают: красноармейцы с винтовками, служащие с папками, жалобщики, просители… Кого только не встретили они в ревкоме! Думали до вечера задержаться у Архипа Назаровича, но в обед пришли ходоки из какого-то села и увезли его с собой на митинг. Пришлось раньше времени попрощаться и двинуться в обратный путь.
— Не забыла, что батя нам наказывал? — вспомнилось вдруг Архипу, когда они, миновав Софьинку, свернули на проселочную дорогу к Большому Красному Яру. — Обследовать кулацкие земли.
— Не сегодня же.
— А зачем откладывать? Время не позднее. Можно и по полям прокатиться. Определим, где новые вехи при межевании ставить. Кем-кем, а вот вехарем быть мне еще не доводилось…
Впереди виден мост через Стерех. Снежные бугры поднялись до самых перил. Два осокоря, как часовые, стоят перед спуском к реке. Прибрежный кустарник вплотную подступает к развилке дорог — одна колея, наезженная, ведет через мост прямиком в село, а другая, едва приметная в снегу, убегает по откосу вдоль Стереха, влево, к Обливной долине, во владения Акима Вечерина.
— Вот туда, пожалуй, и свернем. — Дуня машет рукой в сторону Майорова провала.
— Ну, что ж, пусть будет по-твоему, — соглашается Архип и натягивает вожжи. — Но-но! Пора новую дорожку прокладывать…
Сани катятся под уклон, ныряют в тальниковые заросли. Хрустят ветви под полозьями, цепляются за оглобли, за передок, до лица дотягиваются. Дуня, защищаясь, прикрывает глаза рукавом.
Колея выводит на пригорок. Кусты остаются позади. Архип оглядывается. В кустарнике у моста видна чья-то фигура. Человек добегает до берега, останавливается под осокорем. В руках топор.
«Нашел куда за дровами приехать! — с усмешкой думает Архип. — Осокорь и ветла — не дрова. В печи не горят, шипят, словно змеи…»
Человек, потоптавшись на мосту, двигается к дорожной развилке, поднимается вверх по откосу, туда, где только что прошли сани. И его уже не видно в кустах. Но вот он снова выходит на наезженную дорогу. Глядит им вслед, кричит что-то.
«Чего ему надо? — не может понять Архип. — Должно быть, что-то стряслось с ним, скорее всего — в сугроб провалился, вот теперь и срывает свое зло на нас. Нет бы лыжи из дому прихватить. В такую сугробину разве без лыж можно…»
— Но-н-о, милая! Не дремли! — Архип снова берется за вожжи.
Лошадь сбегает с пригорка и рысью мчится вдоль берега. Ни моста, ни человека уже не видно за изгибом реки. По заснеженной равнине сани скользят проворно, с легким шуршанием. Вот и междуречье. Выезжают на дорогу к Обливной. Неподалеку Майоров провал. Дуня трогает мужа за рукав.
— Придержи коня. Кто-то песню поет…
— Скажешь тоже! Это в ушах у тебя звенит.
— Да нет же! Ясно слышу голос. Будто из-под земли…
— С того света, значит? Не смеши!
— Слышишь? Опять… В овраге кто-то…
— Пьяный разве — кому еще в голову взбредет в овражный сугроб лезть? — Архип останавливает коня. — Пойдем глянем, что за гуляка там распевает…
Они шагают к оврагу и видят: какой-то мужичок, натужно пригнувшись и прижав оглоблины к бокам, выволакивает сани на бугор и с хриплым надрывом тянет:
— Э-э-х, дубинушка, ухнем… Еще разик, еще раз…
Сани не слушаются его, упрямятся, не хотят с места сдвинуться.
— Но-о-о, трогайся же! — погоняет он сам себя и падает, ткнувшись носом в сугроб.
Кряхтя, встает на ноги, сбивает с себя снег шапкой, и Дуня узнает его:
