«Грозный всадник», «Небывалое бывает», «История крепостного мальчика», «Жизнь и смерть Гришатки - Алексеев Сергей Петрович
— Как! Почему?! Мы тоже не меньше знаем. Нам тоже пора бы быть в сотниках.
— Возможно, вы тоже не меньше знаете, — ответил Разин. — Только дорог не тот, кто в себе таит. Почет наш тому, кто поделиться с другим умеет.
Длинный путь прошел с разинским войском Ермил Крупицын. Астрахань, Царицын, Саратов, Самара — все позади. А сколько других городов, сколько сел, деревень. То плыли в лодках, то меряли версты пеши, реже в телегах по-барски ехали.
Приметили разинцы: куда ни придет Крупицын — всюду он свой человек. Люди вокруг него сразу толпой собираются. А провожают в дальнейший поход, как самого близкого друга.
Вначале гадали разинцы:
— Может, в каждом селе у него родня?
— Видать, Ермил из ямщицкого роду и в селах приволжских не раз бывал.
— Да нет, он струги тягал по Волге и всюду завел знакомство.
Спросили о том Крупицына.
Оказалось, отродясь не бурлачил Ермил. В ямщиках не ходил ни разу. И вообще не бывал никогда на Волге. Родом — елецкий, из неблизких от Волги мест.
И вот тут-то кто-то сказал:
— Притягательный он человек.
Присмотрелись к Крупицыну разинцы и разобрались, почему же он притягательный.
Началось все с того, что приотстал однажды Крупицын от войска. После ночевки в каком-то селе недосчитались его в отряде.
— Ну, — решили, — видать, сбежал. Не вынес, должно быть, Ермил похода.
Однако прошло три дня, и вот догнал Крупицын своих товарищей.
— Где же ты был?
— Где пропадал?
— Мы уже думали, леший тебя прибрал.
Отмолчаться хотел Крупицын. Не удалось. Пришлось рассказать Ермилу.
Оказывается, заночевал он в селе у какой-то одинокой старухи. А изба у старухи не изба — развалюха. Бревна подгнили, скособочились стены. Крыша совсем провалилась. Вот и остался Крупицын в селе. Три дня крышу чинил старухе.
— Может, старуха твоя — молодуха? — кто-то полез к Ермилу.
Но шутника оборвали.
С этого дня стали разинцы наблюдать за Крупицыным. И что же? Станет отряд на дневку или короткий отдых. Бухнутся все на траву. Ноги гудят от усталости. Лежат отдыхают разинцы. А где же Ермил?
А Крупицын в это время то крылечко резное кому-то ладит, то вдовой стрельчихе дрова колет, то, надрываясь, бревна с телег сгружает.
Где-то роют колодец — Ермил на подмогу. Через ручей обвалился мосток — Крупицын и тут как тут. Тянут людишки невод. Глянешь, и разинец в общем ряду. В одном месте станет Ермил у кузнечного горна. В другом соберет детей и сказкой веселой ребят потешит. В третьем, на лугу, косарям поможет.
— Да что ты, Ермил! — говорят товарищи. — Пожалел бы себя. Да разве ты всем поможешь!
— Что правда, то правда, — согласится Крупицын.
Однако в новом селе начинается все сначала. И кончается тем же самым: провожают крестьяне разинца, как самого лучшего друга. Сотни и сотни верст прошел вдоль Волги Ермил Крупицын. Прошел и всюду память в сердцах у людей оставил.
Неизвестно, где кончил свой век Крупицын. Погиб ли в бою, казнен ли на плахе. А может, он долго жил и умер естественной смертью. Только память о нем долго на Волге еще хранилась. Во многих местах фамилию люди уже забыли. А чаще просто ее не знали.
Говорили на Волге так:
— Проходил тут однажды разинец — доброй души человек, притягательный.
На одной из стоянок казак Мишка Бычок раздобыл петуха.
— Стянул?! — полезли к нему казаки.
— Нет, — озорно отвечает Мишка. — Мне бабка одна дала.
Однако все видят, что врет, шельмец, что стянул петуха, конечно.
Петух оказался особенный. Правда, внешне был он не очень казист. Скорее, наоборот. В какой-то драке лишился пера на шее. На одной из лап не хватало пальца. Зато…
Петушиное племя вообще непривязчиво. А этот сразу привык к казаку. Ходил за Мишкой словно телок за маткой. И если, бывало, с Бычком кто-нибудь заговорит, сразу на тех сердился. Расправит крылья. Идет как воин. Спеши отойти, а то немедля клюнет.
Куры воду не очень любят. Сторонятся прудов и рек. А этот словно из утиного яйца народился. Даже, представьте, плавал. Мишка в воду, и он за ним. Мишка на струг, и тенью петух за Мишкой.
А главное, голос у петуха оказался на редкость звонким. Своим пронзительным криком будил он всех ни свет ни заря на струге. Сердились вначале разинцы. Хотели крикуна придушить. Однако привыкли скоро. А привыкнув, его полюбили. Напоминал им крик петушиный родные донские станицы, далекие хаты, детей и баб.
Петух погиб неожиданно, но очень геройской смертью. Запомнился разинцам этот день. Сидел петух на борту. День был жаркий. Палило солнце. Петька, прикрывши глаза, дремал. И вдруг привстал он на ноги, раскинул крылья и разразился особым каким-то криком. Глянули люди. Не поняли сразу. Потом разобрались. Вдоль борта проползла змея. Кто несмелый — тут же отпрянул. Другие схватились за сабли. Однако Петька опередил. Налетел на гадюку. Клювом — по черепу. Пришиб он ползучую тварь. Однако, видать, не до самой смерти. Ухитрилась гадюка кольнуть его в шею жалом. Успела смертью ответить на смерть.
Откуда на струге взялась змея? Сама заползла ли во время стоянки? Кто-то случайно с грузом ее занес? А может, был тут недобрый умысел, кто-то нарочно ее подбросил? Струг атаманский. Всякое может быть.
Грустили в тот день казаки. Словно что-то ушло родное.
Вскоре разинцы завели нового петуха. Но этот оказался неголосист. Воды как огня боялся. Всюду, паршивец, гадил. И хотя с виду красавцем был, однако только на суп годился.
Съели его казаки.
Лазутка Дятлов роптал на Разина. Что бы Разин ни сделал, как бы ни поступил, выходило, со слов Лазутки, что сделал Степан Тимофеевич неверно, что как раз по-другому тут стоило поступить. Когда в начале похода дал Разин команду идти на Астрахань, Дятлов сразу начал мутить людей:
— Зазря мы идем на Астрахань. Не туда атаман ведет. Тратим напрасно время. Нам бы сразу идти на Москву, на север. Там царь и главные силы сидят дворянства.
— Нет, верно, что раньше идем на юг, — отвечали Лазутке разинцы. — Прав Степан Тимофеевич. Астрахань сильная крепость. Нельзя, чтобы у похода осталась она за спиной. Боярским ножом торчала. Если Астрахань будет нашей, вся Волга у нас в руках.
Когда в Царицыне Разин приказал чинить кремль, Дятлов и здесь, как петух, шумел:
— Да чего же его чинить! Город мы взяли. Зачем нам стены? Нет бы бревна раздать на дрова людишкам.
— Эх, Лазутка, Лазутка, местом сидячим думаешь, — отвечали Дятлову разинцы. — Пока на Руси боярство, стены и нам нужны. Рано рушить валы и крепости. Правильно сделал Разин.
Тем, что Степан Тимофеевич дал команду равнять крестьян с казаками, Дятлов и вовсе был недоволен. Ходил среди казаков, кричал:
— Да как же так можно равнять казака с мужиком? Мужик отродясь — холоп, казак с малолетства — вольный. Как же так, меня и холопа в одну телегу!
— Нет твоей правды, нет, — отвечали Лазутке разинцы. — В том и великая сила похода, что равняет Разин людей. Оттого и прут к нему новые тысячи. Мужик ли, казак, каждый для воли и счастья рожден на свете. Вот и выходит, что Разин прав.
Не унимался Дятлов:
— Не так, не так поступает Разин.
По любому поводу с осуждающим словом Лазутка лезет. Ругал он Разина и за то, что очень крут атаман с теми, кто засыпал в дозорах:
— Не жалеет людишек Разин, не ценит казацкую кровь!
И за то, что, заметив склонность к спиртному, приказал Степан Тимофеевич всыпать кнутов Гавриилу Копейке.
— Что же, выпить нельзя казаку!
И даже за то, что заставил Разин Гуся и Присевку сидеть заниматься грамотой.
— Зачем же мучить зазря казаков? Что мы — поповского роду-племени! Да я бы…
— Ты бы… — смеялись в ответ казаки.
Все знали, что Дятлов завидовал Разину. Лазутка и сам норовил в атаманы. Мечтал стать хотя бы сотником, хотя бы десятником.
