Секретная просьба (Повести и рассказы) - Алексеев Сергей Петрович (читать книги онлайн бесплатно полностью без сокращений txt) 📗
Вскоре солдат вернулся. Но не один. С ним ещё двое — Дугин и унтер-офицер Измайлов.
— Здравия желаем, ваше превосходительство, — поприветствовали солдаты своего бывшего командира. Затем Измайлов тихо сказал:
— Бегите, Михаил Александрович. Караулы у крепости наши.
Фонвизин смутился.
— Бегите, — зачастил Измайлов, — не мешкав, бегите, ваше превосходительство. В другой раз такого не будет. Караулы, что ни день, меняются.
Фонвизин покачал головой.
— Бегите, — повторил Измайлов, — о нас не тревожьтесь. Комар не подточит носа. Не видели, не знаем, не ведаем. А ежели и палок дадут, спина у солдат привычная.
— Спасибо, братцы, — сказал Фонвизин. — Спасибо. Ценю. До гроба ценить буду. Не помышляю о спасении. Об отечестве думал. Не получилось. Не один я тут. Не мне выходить одному отсюда. Прощайте!
— Кончай прогулку! Кончай прогулку! — раздался голос дежурного офицера.
— Прощайте, — ещё раз повторил Фонвизин.
Представился случай бежать из Петропавловской крепости и поручику Николаю Басаргину.
Поручик был молод. Отличался весёлым нравом. Однако в крепости Басаргин изменился.
Стал грустен, задумчив. Что-то мучило Басаргина. Нет, не суда он страшился, не суровой расправы. Человеком он был отважным. Осталась на воле у поручика дочка. Безумно любил Басаргин свою Оленьку. Думал теперь об Оленьке. «Эх, бежать бы из крепости!»
И однажды тюремный сторож сказал Басаргину:
— Жалко мне вас, ваше благородие. И я готов вам помочь.
«Чем же он может помочь? — подумал поручик. — Разве что притащит лишнюю порцию каши».
Через день унтер-офицер (тюремный сторож был в унтер-офицерском звании) снова появился в камере Басаргина и опять зашептал:
— Ваше благородие, хотите бежать из крепости?
Всего, что угодно, ожидал Басаргин, только не этого. Даже не поверил тюремному сторожу.
— Как же ты через все караулы — в кармане, что ли, меня пронесёшь?
— Хотя б и в кармане, — загадкой ответил сторож.
Долго не мог заснуть в ту ночь Басаргин. Лежал он на нарах, смотрел в сырой потолок. И представлялась поручику Оленька. Шли они вместе по лугу. Носились стрижи над обрывом. В небе висело солнце. Тихо шептались травы. Заливалась Оленька смехом.
«Убегу. Ради неё убегу», — решил, засыпая, поручик. Заснул он и снова увидел Оленьку. Только девочке вовсе не три года, а взрослая Оленька. Красивая, стройная. Смотрит Оленька на отца и вдруг задаёт вопрос:
«Скажи, а это верно, что ты убежал из крепости?»
«Верно».
«А верно, что остальные пошли на каторгу?»
Запнулся с ответом поручик и тут же открыл глаза. Чувствует — пробил его пот холодный. Утром в камере вновь появился тюремный сторож.
— Всё договорено, ваше благородие. Готовьтесь. Нынче ночью.
Посмотрел Басаргин на унтер-офицера и говорит:
— Братец, прости, не могу: Оленька.
— Что — Оленька? — не понял сторож.
— Не велит.
Унтер-офицер удивлённо посмотрел на Басаргина.
— Не простит, понимаешь, Оленька. Ступай, дорогой, ступай.
Сторож хотел что-то сказать.
— Ступай, — повторил Басаргин.
«Э-эх, рехнулся, видать, поручик», — подумал унтер-офицер, выходя из камеры.
— Ох, ох, — вздыхала княгиня Ордын-Нащокина, — от чего уберёг господь! Они-то, батюшка мой (княгиня имела в виду декабристов), все, как один, грабители.
— Да что ты, матушка Глафира Стократовна, — возражал княгине её сосед граф Пирогов-Пищаев, — не грабить вовсе они собирались, а подняли смуту по убеждениям, так сказать, политическим.
— Грабить хотели, — твердила княгиня, — награбить и всё бы себе. Вот к слову хотя бы — Бестужевы. Бедный же род у Бестужевых. Вот к чужому богатству они и рвались.
— А Муравьёвы? — вставлял Пирогов-Пищаев. — Да нам с тобой, матушка, такие богатства, как у Муравьёвых, даже во сне не виделись.
Не убедил Пирогов-Пищаев княгиню Ордын-Нащокину.
Стоит старая барыня на своём:
— Грабить злодеи хотели, грабить. Не дворяне они, а разбойники. С ножами их и схватили. Точно тебе говорю…
— Ты уж того, — насупился граф Пирогов-Пищаев. — Меру, матушка, знай. Зачем же с ножами. Чай же, шпаги у них имелись.
Разные слухи о декабристах по дворянским усадьбам тогда ходили. Решил Пирогов-Пищаев обо всём разузнать из надёжных мест. Собрался. Поехал в Москву, в Петербург. Повстречался с друзьями, с министрами, с генералами. Вернулся снова к себе в имение.
— Ну, матушка Глафира Стократовна, — сказал Пирогов-Пищаев, — всё-то ты на старости лет напутала. Тоже скажешь — разбойники! Да не о себе они вовсе думали. Хотели освободить от неволи крестьян — вот отчего бунтовали.
Посмотрела княгиня Ордын-Нащокина на графа Пирогова-Пищаева:
— Освободить крестьян! Так что я тебе говорила? Вот видишь, грабить они хотели. И Дуньку, и Прошку, и Маньку, и Фёклу моих отнять. Эка ж разбойники. Страшно подумать. Вот от чего уберег господь.
Нифонт Пряхин примчал из большого села Зосимова. Был Пряхин на торжище. Возил на продажу соления разные. Как раз в это время в самой они цене. И тут от местных мужиков, а народ там знающий, услышал такое!.. Бросил Пряхин свои соленья. Ветром летел назад.
— Мужики! — закричал он от самой околицы. — Сам царь на господ поднялся. Барам, считай, конец.
Весть, конечно, была потрясающей. Набежали и стар и мал.
— Сам царь-государь, — продолжает Пряхин, — слава ему великая, о нас, горемычных, вспомнил. Бар хватают по всем уездам. Дождались они, мучители. Попили нашей кровушки. За то и призвал государь к ответу. В крепость Петра и Павла — вот их куда сажают, в Алексеевский равелин.
Смотрят крестьяне на Пряхина: «Неужто и в самом деле?!»
— Слава отцу-государю! — крикнул истошно Нифонт.
Радость в селе небывалая. Да только в любой деревеньке русской поперечный всегда найдётся. Оказался такой и тут. Вышел вперёд Лучезар Рассветов.
— Чтобы царь — да за нас, сермяжных?! Не может такого быть. Что-то подпутал Пряхин.
— «Подпутал»! — возмущается Пряхин. — Да я своими ушами слышал. Я в Зосимове, чай, бывал.
— Не может такого быть, — стоит на своём Рассветов.
Был мужиком он дотошным. Сам поехать решил в Зосимов.
Слухов в Зосимове — пруд пруди. Пересуда идёт к пересуде. Каждый мелет, что в ум взбредёт. Доподлинно только одно известно: в Петербурге на Сенатской площади из пушек была пальба.
Покрутился Рассветов в Зосимове, в уездный поехал город.
Слухов в городе — пруд пруди. Каждый несёт, что с языка сорвётся. Одни говорят, что в царя стреляли, другие — что царь стрелял. Доподлинно только одно известно — в Петербурге из пушек была пальба.
Упорный мужик Рассветов — в губернский едет город.
И тут не лучше — слух на слухе сидит верхом. Рассветов и дальше бы, в Петербург, поехал. Да только тут попался ему человек — встречный, как раз из Питера. Толком всё и узнал Рассветов. Так и есть, всё подпутал упрямый Пряхин. Чтобы царь за крестьян, за униженных — да разве может такое быть!
Вернулся Рассветов к себе в село. Торопится рассказать обо всём мужикам и Пряхину. Только где же сам Пряхин? Пряхина нет в селе. Что же случилось?
Взбаламутил всё же Нифонт Пряхин тогда крестьян.
— Жги утеснителей. Жги! Отец-государь благословляет!
Схватились крестьяне за косы, за вилы. Начали бар громить.
Но тут… приехал исправник. А с ним солдаты.
Били крестьян нещадно. Пряхин ушёл в Сибирь.
Во многих местах заволновались тогда крестьяне. Да всюду итог один.
В Петербурге в торговых рядах владельцем одной из лавок был купец, по фамилии то ли Уткин, то ли Голубкин, то ли Голубкин-Уткин. Торговал он заморскими фруктами. Себя величал: «Поставщик двора его императорского величества». Действительно, был однажды случай, когда этот Уткин или Голубкин поставил в Зимний дворец ящик с апельсинами. С той поры и задрал он нос.
