Девочка и олень - Пашнев Эдуард Иванович (книги бесплатно без онлайн .TXT) 📗
Она замолчала. А. Антонов, Половинкин, обе Наташи, Ленка, Толя Кузнецов и не успевший как следует отдышаться Роман Дьяченко стояли перед Давидом, пораженные его красотой и силой, забыв о том, что на макушке, в том месте, которое им никогда не суждено увидеть, есть несколько царапин от резца бездарного скульптора. Они увидели Давида, увидели Гиганта, собравшегося на битву с Голиафом. Уловив этот важный момент прозрения, Надя сказала, и в гулкой тишине высокого каменного зала ее слова прозвучали раскатисто, весомо:
— Теперь пойдем дальше и просто посмотрим, какие здесь есть еще сокровища, что где находится.
В греческом зале вокруг статуи Галла, поражающего себя в грудь кинжалом, сидели с этюдниками ученики художественной десятилетки. Они прорабатывали фигуру воина. Белобрысый мальчишка, не стесняясь зрителей, орудовал над своим листом резинкой в одной руке и карандашом в другой. При этом он успевал интересоваться всем, что происходило в зале, поглядывал по сторонам, перебрасывался шуточками с соседкой, сидящей от него по правую руку, оборачивался назад, где кружком около Нади собрались ее одноклассники. Толя Кузнецов подошел посмотреть, что рисуют пацаны, и Белобрысый, воспользовавшись этим, спросил:
— Кто это у вас в очках? Экскурсовод?
— Да, — ответил Толя.
— Из художественной самодеятельности? — иронически наклонив голову, осведомился мальчишка.
— Из какой художественной самодеятельности? — не понял Толя.
— А ты спроси у нее, сможет она правильно поставить ударение в фамилии Пикассо? На первом или на каком слоге?
Воцарилась тишина. Лейка и две Наташи расступились, пропуская Надю. В ее глазах не было растерянности или обиды. Наоборот, они светились еще большим озорством, чем у Белобрысого.
— Ударение, — проговорила Надя, — в фамилии Пабло Диего Хозе Франциско де Паула Хуана Непомукено Криспино Криспиано де ла Сантисима Тринидада Роуза де Пикассо падает на второй слог, если считать его испанцем. И на последний, если французом.
— Ого! — восхищенно сказал Белобрысый.
— Съел? — спросила Ленка.
Надя заглянула через его плечо на рисунок. Озорство передалось руке.
— Дай на минутку, — сказала она, забирая карандаш.
Она провела по «соломе» и грязи, оставленной резинкой, несколько линий, уверенных, точных, и Галл, до этого валившийся в сторону, выпрямился и скорчился от раны, которую нанес сам себе.
Надя передала Белобрысому карандаш и, провожаемая взглядами учеников художественной десятилетки, скрылась в следующем зале. Толя Кузнецов, снисходительно похлопав забияку по плечу, двинулся неторопливо вслед за одноклассниками.
— Подожди! — почти испуганно сказал Белобрысый. — Кто она?
— Президент.
— Какой президент?
— Ты что? — Толя усмехнулся. — Своего президента не узнал?
Тот пожал плечами и ошалело уставился в свой рисунок. За его спиной один за другим выстраивались молча его товарищи.
Глава IX. Даная
В комнате Нади помимо старенького платяного шкафа с зеркалом и деревянной кровати стоял у окна небольшой письменный стол, над ним полочка для книг да в противоположном углу тумбочка под проигрыватель, кресло. Вся мебель — немудреная, нестильная, немодная. Девочка жила среди простых вещей, но они были просты до поры до времени, как старая позеленевшая лампа Аладдина. Стоило снять с полки фломастер и потереть им о чистый лист бумаги, как распахивались ворота дворцов, анфилады комнат, целые эпохи и Надя входила в них, чтобы стать весталкой в Древнем Риме, Жанной д’Арк, идущей на костер, Наташей Ростовой, решившейся на побег с Анатолем Курагиным.
Перо торопливо скользило по бумаге, очерчивая полы фрака и всю фигуру Анатоля в танцевальном полупоклоне, Наташа подалась к нему и уже положила руки на плечи…
— Наташа! — крикнул Николай Николаевич на кухне жене. — Наташа!
Перо убыстрило бег.
— Что? — крикнула Надя, выглядывая из полуоткрытой двери, за которой только что собиралась обсудить во время танца последние приготовления к побегу. Музыка, под которую она рисовала, еще звучала на проигрывателе.
— Ты разве у нас Наташа? — засмеялся отец. — Я мамочку зову.
— Ты меня не звал? — переспросила дочь.
— Надюшка, что случилось? — встревожился Николай Николаевич.
— Пап, ты знаешь, я совсем зарисовалась. Мне показалось, что я Наташа Ростова.
Она улыбнулась, но все еще была немножко растерянна.
— Ну и чего ты испугалась?
— Я не испугалась.
— Значит, вошла в образ. Прошу прощения, что вызвал тебя нечаянно из девятнадцатого века, — пошутил отец.
Она вернулась в свою комнату и долго смотрела на рисунок. Наташа, которую обнимал Анатоль, была и Надей. Она себе это только что доказала.
Надя отодвинула в тень готовый лист, попыталась набросать портрет Андрея Болконского, но рука помимо воли вычертила профиль Марата Антоновича. Она взяла другой фломастер, другой лист бумаги, попыталась представить себе Пьера Безухова, но вместо него из глубины зачерченного линиями пространства опять глянули глаза вожатого. Папа не понял главного, что Анатоль Курагин не просто Анатоль Курагин, а еще и Марат Антонович.
Надя выключила настольную лампу, передвинула кресло к темному окну и стала смотреть на улицу. На подоконнике стоили плошки с кактусами, она машинально поглаживала их колючие иголки, смутно припоминая, что собиралась зачем-то совсем недавно, когда читала китайский трактат по живописи, отломить одну иголку.
В дверь позвонили. Мама торопливо прошлепала в коридор, потянуло по ногам холодком.
— Можно к вам? Надя дома? — послышался голос Ленки Гришиной.
— Дома, дома, Надюшка дома, заходи!
Надя ждала, не зажигая света. Скрипнула дверь, и Ленка недоуменно остановилась на пороге:
— Ты спишь, что ли?
— Нет, заходи.
— Чегой-то ты в темноте сидишь?
— Готовлюсь к проведению средневекового опыта, — она подняла на фоне окна руку с пальцами, сложенными в щепотку.
— Что это у тебя?
— Иголка от кактуса. Садись к столу, только лампу не зажигай.
Ленка опустилась на стул, стоявший сбоку, глаза привыкли к темноте, и она увидела Надю, неподвижно замершую в кресле с полузакрытыми глазами.
— Ты что… с чертями общаешься?
— Нет, — засмеялась Надя, — с китайским художником Гу Кай-Чжи. У меня там на столе, по правую руку от тебя, лежит «Трактат о живописи из сада с горчичное зерно». Как рисовать по китайским канонам лотос, бамбук, камни, человека. У Гу Кай-Чжи была интересная теория портрета. Он считал изображение на холсте или на бумаге двойником живого человека. Соседская девушка никак не хотела его полюбить. Тогда он нарисовал ее, уколол колючкой в сердце, и она его полюбила. Представляешь? Жили люди, верили…
— А ты кого хочешь уколоть? — тихо спросила Лена.
— Не знаю. Я ведь не верю в это. Одного человека, — добавила она грустно. — Одного хорошего человека.
— Из нашего класса?
— Одного хорошего человека не из нашего класса, но из класса млекопитающих.
Темнота располагала к откровенности, и Лена, понизив голос до шепота, спросила:
— Ты его любишь?
— Не знаю. Я о нем часто думаю. И на улице всегда помню, что могу встретить. Но он обо мне не думает, и потому мы никак не можем встретиться. Вот и все. Можешь зажигать свет. Никакого разговора про это не было.
— Нет, подожди, — сказала Ленка. — А иголка от кактуса? Ты уже провела опыт?
— Я передумала. Боюсь сделать ему больно, — засмеялась Надя.
Она потянулась к лампе, но Ленка перехватила руки и не дала прикоснуться к выключателю, а потом и вообще выдернула шнур из розетки.
