Том 23. Её величество Любовь - Чарская Лидия Алексеевна (читать книги без регистрации полные .TXT) 📗
Коротко остриженные головы обоих офицеров кажутся забавными Мусе.
— Какие уроды стали! Но, ах, какие милые уроды! — восклицает она и восхищается ими, и жалеет их в одно и то же время.
— Да, Марья Владимировна, под немецкими шрапнелями не похорошеешь, — смеется Никс.
— А вы многих немцев убили? Да? Вы сами? Вот этой самой рукою? Штыком или саблей? Из револьвера? А вам не было страшно? Ни чуточки? — допытывается девочка.
— А что maman? Спит? — спрашивает Толя у сестры.
— Она больна, Тольчик, и в этом ужас. Все, все, что было подправлено за границей, все пошло насмарку, — поспевает и тут неугомонная Муся, не обращая никакого внимания на сестер.
— А ее можно видеть?
— Подожди немного… побудь с нами! — совершенно растерявшись, говорит Китти, и ее глаза глядят на брата со страхом и мольбой.
"Вот оно!.. Начинается. Он сейчас все узнает, бедный мальчик!" — говорят испуганные глаза Веры, Муси и Зины.
Чтобы отвлечь внимание Анатолия, хотя бы временно, от матери, Ланская просит обоих офицеров рассказать о боях, об их впечатлениях, о немцах. Маргарита усиленно угощает чаем. Из кухни несут разогретый ужин.
Выпив старой, прадедовской горилки, настоенной на черносмородинных листьях и чуть ли не столетие выдержанной в погребе, и закусив куском домашнего окорока, Анатолий приступает к рассказам.
Да, современная война ужасна тем, что тут одной храбростью и отвагой не возьмешь. Нельзя выйти, как в былое, старое время, в чисто поле один на один с врагом, нельзя сходиться дружинами и биться, пока одна сила не одолеет другой. Чудеса техники, новые открытия, усовершенствования средств войны — все это сделало то, что победа не всегда остается за храбрейшим на поле битвы, а за тем, кто занял более выгодные позиции и успел установить на них свои смертоносные орудия. И победа иной раз при таких условиях решается прежде, нежели увидишь врага.
— Это ужасно! Это ужасно! — шепчут слушательницы.
— Но тем не менее мы побеждаем и здесь, и там, на два фронта, — вставляет Никс.
— Да, побеждаем, — подхватывает Анатолий с разгоревшимися глазами. — А все благодаря кому? Единственно благодаря только беззаветной храбрости, стойкости, мужеству и терпению русского солдата и распорядительности начальников. Но солдаты… солдаты действительно — какие-то чудо-богатыри, герои из старых сказок. Они выносливы, отчаянно храбры. Ведь вы представить себе не можете, что это за герои. Казак Крючков, например. Или вот у нас в эскадроне случай. Послал нас командир на разведку. Стояли мы под маленьким немецким городком. Ну-с, выехали… Я, вахмистр, взводный и еще двое; в числе их Симашев, между прочим, наш запевала, песенник. Заехали в лес. Начало темнеть. А он, неприятель то есть, знаем, невдалеке тут же скрывается, за лесом. Откуда ни возьмись нам наперерез целый взвод кавалеристов скачет. Сюрприз нам приготовили: нас пятеро, а их вдесятеро больше. Вижу отлично, путь нам отрезан, и впереди целый неприятельский корпус за опушкой. Что делать? Признаюсь, в первую минуту растерялся. Вдруг Симашев шепчет: "Ваше высокоблагородие, дозвольте их обманно провести. Може, тогда и пробьемся". — "То есть как обманно?" — спрашиваю. "А вот так, значит: вас они не видали… Так вы за кустами укройтесь, я же прямо на них вылечу, будто ненароком, случайно. Они тотчас погонятся за мною. А я, как глаза ихние, значит, отведу, так, значит, вам путь-дорога открыта. Поскачут они за мною, а вы…" Да как сказал, так и без приказа метнулся вперед "отводить глаза", или, иначе говоря, на верную смерть полетел, чтобы спасти меня, офицера, да четверых товарищей. Ну, конечно, все вышло как по-писаному. Погнался за Симашевым неприятель всем взводом, думал — не один он, а целый отряд. А мы стоим в прикрытии и ждем, пока откроется дорога. Конечно, немцы не замедлили окружить Симашева. Раздались выстрелы. Наш герой свалился. Ну, думаем, конец. Однако же жив, хотя и тяжело ранен… может статься, еще и выживет. Выручили его наши.
— А кто выручил? Что же не договариваешь? А? Говорить уже, так все, без утайки! — вмешивается Луговской, и его калмыцкие глазки суживаются от смеха.
— Ну, вот еще… пустое… вздор… ничего особенного… — сердито отмахивается Анатолий.
— Нет, уж ты не лукавь! Выручил Симашева не кто иной, как он сам, ваш Тольчик. Да еще как выручил-то! Выпросил в тот же вечер у эскадронного два десятка наших молодцов и ударил с ними по немцам. Отбил умирающего героя и выгнал неприятеля с его позиций, причем немцы, в темноте не разобрав численности нападающих, в панике удрали целым полуэскадроном от двадцати всего человек. А все вот он, ваш Тольчик.
— Ну, братец, ты меня не смущай! Ничего нет здесь особенного, и каждый на моем месте поступил бы так же. Нельзя же было оставлять им героя на поругание. А вот что еще наш один серый герой сделал.
И молодой офицер с воодушевлением рассказывает подвиг за подвигом из боевой, походной жизни нашего чудо-богатыря солдата.
И, чем больше говорит молодой Бонч-Старнаковский, тем ярче разгораются его глаза, тем пламеннее звучит его речь; какою-то исключительной мягкой нежностью (так может только отец говорить о любимом сыне) пропитаны его рассказы о солдатах.
Не отрывая взора от рассказчика, с жадным вниманием ловят каждое его слово присутствующие. И когда случайно лакей звякает чайной ложкой, на него тигром бросается Маргарита Федоровна.
А Толя, раз начав, не может уже остановиться. Слишком переживал эти важнейшие для воюющих с коварным врагом моменты молодой воин, чтобы они не захватили его всего, чтобы не зажгли, не распалили его.
— Да, бесспорно, враг силен, — говорит он минутой позже. — Недаром готовилась столько лет Германия к этой войне. Там все предусмотрено, все рассчитано и расписано, как по нотам. Ведь вся Россия была покрыта сетью германского шпионажа еще задолго до войны. Враг не дремал. В жилах вождя немцев течет кровь, пропитанная бациллами разрушения. Это какое-то болезненное стремление к уничтожению. И его народ послушно служит ему в этом. Это — какие-то каменные люди. Для них нация дорога постольку, поскольку она является символом власти и богатства. Дисциплина, доведенная до совершенства, заменяет пыл, любовь к родине и братскую сплоченность, которыми славится наш народ. Но мы победим с Божьей помощью. Я верю в это, мы победим! Наше войско горит, как один человек, одним общим порывом. Наша славянская душа, душа всего народа, всей армии, бурно протестует сейчас против тевтонского насилия, против немецкой наглости, против дерзости нации, возомнившей себя едва ли не единой и полновластной хозяйкой мира. И нельзя не победить с такими героями, с такими чудо-богатырями, которые, забыв все: и родные села, и работы, и безропотно покинув жен, детей, стариков, встали как один человек на защиту чести святого славянства. С такими орлами нельзя не победить. А смелая и мудрая рука Царя, благословляющего свое миллионное боевое семейство, разве она не несет залога победы и будущей славы?
Анатолий говорит горячо, пылко, увлекаясь, как юноша. Прекрасно сейчас его обветренное лицо, лицо не прежнего, — о! — далеко не прежнего легкомысленного мальчика, баловня судьбы, бального дирижера и победителя на конных состязаниях.
— Если даже только третья часть нашей армии чувствует так, как он, то победа обеспечена, честное слово, — тихо вставляет Никс.
"Ах, милые вы, милые оба!" — мысленно восхищается Муся и от полноты чувств так сильно стискивает руки пристроившейся около нее Варюши, что бедная "Мусина совесть" вскрикивает от боли.
Этот легкий крик как бы меняет, вспугивает общее настроение. Анатолий словно просыпается.
— Ну, я пройду к маме. Я думаю, она не спит еще. Пустите меня к ней, я так давно не видал ее! — Отставив недопитый стакан с чаем, он встает из-за стола и в сопровождении Китти, взволнованной предстоящим свиданием, выходит из столовой. В соседней гостиной девушка останавливает брата.
— Толя, дорогой мой, послушай…
О! Как сказать ему, как сказать? Какая мука! Китти уже раскаивается сейчас, что не предупредила его письменно о несчастье. Бедный мальчик!
