Повесть о красном орленке - Сидоров Виктор (читать полную версию книги TXT) 📗
Через минуту Кешка, вспылив дорогу, помчался среди высоких трав. Артемка с завистью глядел ему вслед.
Почему не Артемку послал в разведку Бубнов? Ведь сам в первый же день назначил его разведчиком. Забыл, наверное. И Артемка смотрит укоризненно на командира. Но тот занят своими делами, не обращает на него никакого внимания. «Эх, не везет мне!» — огорченно вздохнул Артемка и, догнав Неборака с Суховерховым, пошел рядом.
Вскоре прискакал Кешка, оживленный, веселый, остановил коня перед Бубновым, лихо спрыгнул на землю:
— Порядок, Егор Егорыч! В селе тихо-мирно. Никаких войск.
Бубнов приободрился, крикнул:
— А ну, надбавь ходу!
Кешка, преисполненный важности, прошел до своей повозки, снисходительно поглядывая на мужиков: дескать, вот я каков! Смельчак, не то что вы.
К полудню показалась Сосновка. Мужики спрыгивали с телег, прихорашивались, на всякий случай осматривали свое оружие — кто бердану, кто топор или вилы.
Артемка заволновался, тоже вынул браунинг и ускорил шаг. Неборак искоса взглянул на Артемку, на его воинственный вид, хмуро произнес:
— Положи на место. Когда понадобится — вынешь.
Поднялись на небольшой взгорок перед селом. Сразу потянуло кизячным дымком, послышался разноголосый лай собак.
— Мужики,— сказал возбужденно Бубнов,— вперед, на рысях, штоб знали наших. А ну, веселей!
Телеги с грохотом покатились к селу. И только отряд набрал ходу и вытянулся, чтобы влиться в улицу, от крайних изб и построек грохнул винтовочный залп.
Враз все смешалось, перепуталось. Поднялся гвалт, шум, ругань. Передние заворачивали лошадей, задние мешали. А с околицы раз за разом били выстрелы.
Артемка не помнил, как очутился снова на взгорке, дыхание перехватило, ноги и руки дрожали.
— Сюда, сюда! — вдруг осипшим голосом закричал он, увидав Неборака и Суховерхова, которые, отстреливаясь, бежали последними.
Мужики, охваченные невообразимой паникой, на ходу вскакивали в телеги, хлестали чем попало лошадей, орали широко открытыми ртами:
— Но! Давай! Поше-ел!
Бубнов, не успев сесть, бежал, спотыкаясь, кричал, размахивая маузером:
— Остановись! Погоди!
Но его никто не слушал.
От села вымчались человек двенадцать верховых. За ними бежало несколько пеших с винтовками. Это еще больше поддало жару. Артемка стремглав вскочил на телегу, не видя ничего вокруг, кроме скачущих и бегущих за ними беляков.
Мужики гнали лошадей во весь дух. По каким дорогам мчались они, трудно понять. Ушли бы они от погони или нет — неизвестно. Неборак, Суховерхов и Колька Бастрыгин спасли отряд — отстрелялись, отбились гранатами. Мало их было, гранат-то, всего две, да напугали преследователей — те стали отставать. А мужики все гнали и гнали лошадей, пока не влетели в незнакомую деревушку. Тут едва пришли в себя. А Артемка только теперь вспомнил, что у него есть браунинг, который может стрелять.
Бубнов пересчитал людей. Было в отряде тридцать два человека, осталось двадцать четыре: трех убили сразу у Сосновки (их даже увезти не попытались), остальные исчезли бесследно. Должно быть, поразбежались.
Колька Бастрыгин глянул на Бубнова, усмехнулся:
— Вот тебе и повозлежали сытые на перинах! Трое навек свинца наглотались, а у остальных животы поскручивало — по кустам где-то бегают...
Бубнов сверкнул глазами, судорожно дернулся рукой к кобуре, но промолчал и маузера не выхватил.
А Колька не унимался. Подошел к макаровским:
— Что, мужички, пригорюнились? По лесу небось тоскуете? Может, снова в свои норы полезем?
Бровастый кинул свирепый взгляд на Кольку:
— Слышь, не береди душу. Ушибу!
Кое-где на улице стали появляться жители. Подходили нерешительно, с опаской. Суховерхов доброжелательно подзывал:
— Что боитесь? Не волки. Свои. Такие же мужики. Партизаны. Беляков бьем.
Колька Бастрыгин и тут успел, шепнул:
— Пока они нас бьют. Так и скажи, Илья...
Суховерхов отмахнулся:
— Да будет тебе.
Наконец мало-помалу партизаны оказались в тесном кругу.
— Неужто правда против властей идете? — спрашивал плечистый мужик с длинными желтыми усами.— Брешете, поди?
— Зачем брехать? — ответил Неборак.— Правду говорим. Или она, эта власть, тебе по сердцу?
Мужик смущенно поскреб затылок, переступил с ноги на ногу, не решаясь, видимо, открыто высказать свои мысли.
— Может, она тебе хозяйство помогла поставить? — допрашивал Неборак.— Богатство дала?
— Да будто и нет,— ответил наконец желтоусый.— Не дала. Коровенку-то вот взяли... Сынка в солдаты забрили...
— Видишь! — произнес Неборак.— Ты вот терпишь, а мы восстали. Не только за себя — за других, таких же обобранных и обиженных.
Мужики и бабы еще теснее сгрудились вокруг Неборака и желтоусого, с большим вниманием слушая разговор. Артемке тоже было интересно, и он пробился поближе. Удивился, глянув в глаза Неборака: мягкие, теплые, совсем не такие, как обычно. И говор иной: не отрывистый.
— Так ить восстать не мудрено,— раздумчиво произнес желтоусый.— Чем воевать? Вон у вас тоже оружия не густо... Топором против винтовки не своюешь.
Неборак качнул головой и тихо, с сожалением промолвил:
— Эх, злости в тебе, братец, нет! Иначе бы и с голыми руками бросился в драку... Не секли тебя еще?
— Меня? — испугался мужик.— За што? Кто?
— Кто? Каратели.
— Н-нет покуль...
— Значит, добром отдал и сына в солдаты, и коровенку свою?
— Как так добром? — возмутился мужик.— Не давал я.
— Плохо не давал. Воспротивился бы чуток, сразу всыпали б. Может, тогда бы и злость пришла.
Тут в разговор вступила еще не старая женщина.
— И точно!.. Вон мому соседу Игнашке шомполов дали — убег. Мстить, грит, буду до самой кончины.
Мужик огрызнулся:
— Ты мне с Игнашкой не лезь. Что у него? Изба да жена. А у меня хозяйство и ребятни полна горница.
— Что ж, теперь будешь ждать, когда твое хозяйство беляки растащат? — с усмешкой глянул Неборак на желтоусого.
— Может, ждать, а может, и не ждать... Поживем—увидим.— И тут же, другим тоном: —Надолго к нам? Ежели надолго, приглашаю. Поживешь у меня. Покалякаем.
Неборак охотно согласился.
Вскоре улица опустела; все партизаны разошлись по квартирам, Артемка и Суховерхов попали к тихой и робкой женщине, матери трех маленьких детей.
Артемка вошел в избу за женщиной и Суховерховым. Окинул быстрым взглядом избенку — пусто. Стол, лавки да грубо сделанная деревянная кровать с ворохом одеял из разноцветных лоскутков и тремя подушками. Ребятишки — мальчик и две белоголовые девочки,— испуганные «чужаками», забились на печь и оттуда таращили круглые глазенки. Хозяйка поставила на стол отварной картошки, сходила в огород, нащипала зеленого лука.
— А хлеба нету...— тихо произнесла она и глянула на Суховерхова тревожными глазами: не обидятся ли гости?
Суховерхов молча достал из котомки булку хлеба, нарезал большими ломтями, на каждый положил по широкому куску сала, медленно поднялся, понес к печи.
— А ну, угощайтесь! — ласково сказал детям.— Вкусно! Это мне заяц в лесу подарил...
Ребятишки схватили куски и стали жадно есть. У Артемки ком к горлу подкатил. Разве можно что-нибудь съесть в этом нищем доме, не урвав последней крохи от ребятишек? Отодвинул миску с картошкой, глухо сказал подошедшему Суховерхову:
— Я что-то и есть не хочу...
Суховерхов метнул быстрый взгляд на Артемку:
— Что ж, пойдем на улицу, покурим, поговорим... Я тоже еще не проголодался.
И они вышли за воротца, присели на скамейку.
— Да, вот она, жизня наша крестьянская...— только и сказал, вздохнув, Суховерхов.
В деревне было тихо, безлюдно: ни жителей, ни партизан. Суховерхов порадовался:
— А наши все-таки молодцы. Думал, безобразить будут.
Артемка плечами дернул: почему обязательно безобразить? Как-никак красные, партизаны!
Однако зря порадовался Суховерхов. Чем ближе к вечеру, тем шумнее становилось в деревушке: то тут, то там вспыхивали песни, раздавался громкий раскатистый хохот. Где-то сначала неуверенно, а потом бодро забренькала балалайка, но тут же была заглушена пьяным голосом, запевшим похабную частушку.
