Невероятное путешествие мистера Спивета - Ларсен Рейф (книга жизни .txt) 📗
На заре я босиком вышел на заднее крыльцо. Меня чуть лихорадило. Даже после бессонной ночи я ощущал мимолетное волшебство этого мгновения, поэтому заложил руки за спину и стискивал себе мизинец, пока солнце наконец не явило из-за хребта свой неведомый лик и не сверкнуло прямо мне в глаза.
Потрясенный, я присел на ступеньки крыльца, и лукавые деревянные доски не упустили случая затеять со мной разговор:
– Сейчас тут только ты да я, паренек, – споем, что ли, вместе тихонько, – проскрипело крыльцо.
– У меня полно работы, – ответил я.
– Какой еще работы?
– Не знаю, всякой, по хозяйству. Тут, на ранчо.
– Тебе не место на ранчо.
– Правда?
– Ты не насвистываешь ковбойские песенки и не плюешься в жестянки.
– Да я вообще не очень-то хорошо плююсь. Я люблю карты.
– Карты? – переспросило крыльцо. – Да что тут зарисовывать на картах? Плюйся в жестянки. Оседлай этот край. Смотри на вещи проще.
– Тут полно всего, что можно нанести на карту. И мне некогда смотреть на вещи проще. Я вообще не очень понимаю, что это значит.
– Нет, ранчо не для тебя. Ты болван.
– Я не болван, – возразил я. Но потом не утерпел: – Или все-таки?
– Тебе одиноко, – заявило крыльцо.
– Правда?
– Где он?
– Не знаю.
– Знаешь.
– Да.
– Тогда садись и насвистывай заунывную ковбойскую песенку.
– Но я еще не закончил с картами. Тут так много всего, что я еще могу нарисовать! {3}
Когда мы с Грейси лущили кукурузу, на крыльцо вышла доктор Клэр. Услышав, как под ее шагами заскрипели половицы, мы с Грейси разом подняли головы. Большим и указательным пальцами доктор Клэр крепко сжимала булавку, на которой поблескивал зеленовато-синим металлическим отливом жук. Я опознал Cicindela pupurea lauta, редкий подвид орегонского жука-скакуна.
Моя мать высока и костлява, а кожа у нее такого мучнистого оттенка, что когда мы ездили в Бьютт, на нее оборачивались прохожие. Одна старушка в цветастой широкополой шляпе даже сказала своему спутнику: «Глянь только, какие запястья тонкие!» И между прочим, правильно подметила: не будь доктор Клэр моей матерью, я б тоже решил, будто с ней что-то неладно.
Черные волосы доктор Клэр забирала в тугой пучок, державшийся на двух полированных шпильках, похожих на кости. Она распускала волосы только на ночь, да и то лишь за закрытыми дверьми. В детстве мы с Грейс по очереди подглядывали в замочную скважину за потаенными вечерними сценами. Скважина была слишком маленькой, всю картину толком не разглядишь – видно было только, как ходил взад-вперед ее локоть, словно мама работала за старинным ткацким станком. Или, если везло, чуть подвинувшись, можно было увидеть несколько прядок волос и расческу, что исчезала и снова появлялась, с тихим шелестом скользя по волосам. Подглядывание, замочная скважина, шелест – в ту пору все это казалось таким восхитительно дерзким.
Лейтона, как и отца, ни красота, ни гигиена ничуть не интересовали, так что он к нам никогда не присоединялся. Их с отцом вотчина располагалась в полях, где гуртовали коров и объезжали норовистых жеребцов.
Доктор Клэр носит массу всяких зеленых побрякушек – хризолитовые сережки, браслеты с сапфирчиками. Даже цепочка для очков у нее из малахитовых бусин: камешки мама нашла в Индии, когда была в экспедиции. Во всех этих зеленых украшениях, со шпильками в волосах, она иногда напоминает мне березку по весне – вот-вот расцветет.
Несколько секунд доктор Клэр молча стояла на крыльце, рассматривая Грейси, зажавшую между ног здоровенное жестяное ведро с желтыми початками, и меня, пристроившегося на ступеньках с блокнотом и в налобной лупе. Мы с Грейси уставились на нее.
– Тебя к телефону, Т. В., – наконец произнесла она.
– Его? К телефону? – поразилась Грейси. {4}
– Да, Грейси, Т. В. к телефону, – повторила доктор Клэр не без удовлетворения в голосе.
– А кто? – поинтересовался я.
– Не могу точно сказать. Я не спрашивала, – ответила мама, подставляя жука на булавке под свет. Доктор Клэр из тех матерей, что с самого младенчества, кормя вас кашкой, заодно пичкают сведениями о периодической таблице элементов – но даже в наш век международного терроризма и киднеппинга не удосужатся спросить, а кто, собственно, названивает их отпрыскам.
Мне было любопытно, кто это звонит, однако я еще не закончил карту, а от незаконченных карт у меня всегда в горле словно бы что-то тикает.
На схеме «Грейси лущит кукурузу № 6» я обозначил циферкой 1 место, где она с самого начала хватает початок за верхушку. Потом она три раза резко проводила початком вниз: вжик, вжик, вжик – это движение я обозначил тремя стрелками, хотя одна была чуть меньше двух других: потому что первый раз всегда давался туго, ведь приходится преодолевать изначальную инерцию обертки початка. Мне нравится треск рвущейся кожуры – эта резкость, дробные щелчки натянувшихся и лопающихся шелковистых нитей всегда вызывают у меня в голове картинку, как кто-то в припадке безумия, о котором вскоре и сам пожалеет, рвет дорогие (и, скорее всего, итальянские) брюки. По крайней мере, именно так Грейси лущила кукурузу – или кущила лукурузу, как я иногда говорил смеху ради, в припадке озорства: не знаю уж, почему, но маму всегда очень раздражала моя манера коверкать слова. Не стоит ее винить – она ведь ученый-по-жукам и провела всю свою взросло-сознательную жизнь, разглядывая в лупу очень маленьких существ и определяя их, согласно морфологическим и эволюционным признакам, по семействам и суперсемействам, видам и подвидам. У нас над камином, к молчаливым, но беспрестанным протестам отца, даже висит портрет Карла Линнея, шведского основоположника современной таксономической системы классификации. Поэтому в общем неудивительно, что доктора Клэр раздражало, когда я говорил «пузнечик» вместо «кузнечик» или «сбаржа» вместо «спаржа» – ведь она по роду деятельности должна обращать внимание на мельчайшие детали, недоступные человеческому глазу, удостовериваясь, что наличие волоска на кончике мандибулы или крохотных белых пятнышек на надкрыльях означает принадлежность жука к виду C. purpurea purpurea, а не C. purpurea lauta {5}. Лично я считал, что маме лучше бы поменьше переживать из-за моих словесных игр – вполне уместной для двенадцатилетнего мальчишки умственной гимнастики, – зато обращать побольше внимания на исступление, с каким Грейс лущила кукурузу, потому что вот оно-то как раз шло вразрез с ее обычным образом совершенно взрослого человека, запертого в теле шестнадцатилетней девочки, и, на мой взгляд, свидетельствовало о некоторой смутной и ни на кого не направленной агрессии. Пожалуй, могу смело утверждать: хотя Грейси всего на четыре года старше меня, однако по части зрелости, здравого смысла, знания социальных традиций и понимания значимости драматической позы она обгоняла меня куда как сильнее. Возможно, конечно, отрешенно-исступленное выражение, которое она старательно удерживала на лице, пока лущила кукурузу, было именно демонстрацией, еще одним свидетельством того, что Грейси – непризнанная великая актриса, оттачивающая свое мастерство во время выполнения бесчисленных и нудных работ по ранчо. Возможно… но я все же склонялся к идее, что под всей своей целомудренной внешностью моя сестрица именно такая и есть – исступленно-безумная.
О, Грейси! По словам доктора Клэр, она просто блистала в главной роли школьного спектакля «Пираты Пензанса». Сам-то я на представление так и не выбрался, поскольку заканчивал для журнала «Сайнс» поведенческую схему того, как самка австралийского жука-навозника Onthophagus sagittarius использует рога во время спаривания. Доктору Клэр я об этом проекте не рассказывал – просто пожаловался, что живот болит, а сам скормил Очхорику шалфея, чтоб его вывернуло прямо на крыльце, и сказал, что это меня: как будто это я нажевался шалфея, мышиных костей и собачьего корма. Должно быть, Грейс в роли пиратской жены и в самом деле выглядела потрясающе. Она вообще потрясающая – и, верно, самая нормальная в нашем семействе, потому что, уж коли на то пошло, доктор Клэр – заблудший колеоптеролог, на протяжении двадцати лет преследовала фантомную разновидность жука-скакуна (монаха-скакуна, Cicindela nosferatie), в существовании которого не была окончательно убеждена даже она сама. Отец же наш, Текумсе Илайя Спивет – немногословный и задумчивый ковбой-объездчик, из тех, что зайдут в комнату, скажут что-нибудь вроде «Сверчка не одурачишь», да с тем и выйдут. Из тех людей, что родились лет этак на сто позже своего времени. {6}
