Как мы росли - Карпенко Галина Владимировна (читать хорошую книгу полностью .TXT) 📗
— Ура! — неслось со двора. — Ура-а!
— Ну, ты хоть в окно смотри, как мы Ваську побеждать будем, — сказала Варя и побежала скорее обратно.
Трудное дело
Вечером, когда игра кончилась. Варя пришла домой. Бабушки ещё не было. К её приходу надо было растопить маленькую железную печку. Бабушка придёт замёрзшая. Если бы немного сухой коры или керосину, тогда разжечь печку можно в одну минуту. Но ничего нет, а мокрые осиновые чурки в печке стали ещё мокрее, и, кроме горького дыма, от них ничего не добьёшься. Варя размазала по лицу сажу и слёзы.
«Ну, что теперь делать? Не горит печка».
За окном уже темнело, в комнате было очень холодно, дуло в разбитое окно, которое бабушка заткнула каким-то узелком.
Вот печка — разгорелась бы как было бы хорошо! Согрелся бы чайник, и стали бы они пить чай с сахарином. У бабушки есть сахарин — такие сладкие беленькие лепёшечки. Варя потрогала печку — холодная…
В дверь постучали. Соседей дома не было. Варя приоткрыла дверь из комнаты в коридор и спросила громко:
— Кто там?
— Открывай, не бойся — Чапурной из Совета.
Варя открыла дверь. На пороге стоял Чапурной.
— Дома Аполлоновна?
— Нет, придёт скоро.
— Нужна она мне.
«Жаловаться пришёл, что мы в буржуйский дом лазили», — подумала Варя.
Она придвинула к двери табурет:
— Садитесь, дядя Миша.
— Сидеть некогда… Что это у тебя дыму полно, а печка не горит? — Чапурной присел на корточки и высек из зажигалки огонёк. — На, держи.
Этой же рукой он достал из кармана бумажку и поднёс её к синему огоньку. Вторая рука у него была неподвижной. Васька даже говорил, что она деревянная.
Чапурной заглянул в печку — бумажка погасла.
— Много сразу чурок наложила, вот и не горят. Вынь-ка сверху!
Варя вытащила несколько чурок.
— Попробуем! — Чапурной снова зажёг мятую бумажку.
Но как только он поднёс к дверце, сизый дым потушил её и стал вырываться из печки клубами, как серая вата. Чапурной приоткрыл дверцу и начал дуть в поддувало.
Варя приложила ладошку к трубе:
— Дядя Миша, согревается. Может, разгорится? Потрогайте: теплеет.
Наконец в печке затрещало, дым поплыл обратно в дверцу, в трубе загудело, чурки начали гореть.
— Горит! Горит! Садитесь, дядя Миша, грейтесь!
— Сидеть мне некогда и греться тоже некогда. Ты вот что: скажи Аполлоновне, что я приходил, у меня к ней дело. К Жилиным направо?
— Направо, — сказала Варя.
Теперь уже было ясно: пришёл жаловаться, раз про Жилиных спрашивает.
— Ну, я пошёл… А ты ела сегодня? — спросил Чапурной, обернувшись на пороге.
— Нет, — ответила Варя, — не ела.
Чапурной так стукнул дверью, что вёдра задребезжали.
«Чего он рассердился? — не могла понять Варя. — Ничего я ему не сказала».
Варя поставила на печку чайник и так долго смотрела на огонь, что наконец задремала.
А Чапурной ходил по фабричному двору из одного дома в другой и разговаривал со вдовами и жёнами рабочих насчёт мальчишек и девчонок, которые были записаны в его депутатской записной книжке.
Как теперь жить?
Бабушка пришла поздно. Ещё с порога она стала приговаривать:
— Чего принесла! Уж чего я принесла! На, держи, только не разворачивай.
Бабушка стряхнула с платка снег, обмела валенки и села у печки, протянув озябшие руки над чайником.
— Ну, вот я и согрелась маленько, — сказала бабушка, — Давай-ка, Варюша, поедим.
Варя подала узелок, и бабушка вынула тёмные картофельные оладьи.
— Три рубашки скроила, сметала — вот и отблагодарили меня. Ешь, Варюша!
— Дяденька Чапурной приходил, — сказала Варя, запивая оладьи тёплым чаем. — Дожидаться не стал: «Некогда мне», — говорит. Он мне и печку помогал разжигать, а то бы она и до завтра не разгорелась.
— Ну и ложись, пока тепло, — сказала бабушка. — Я укрою тебя, и спи. А к Чапурному я завтра сама схожу. Где ему ходить ко мне! У него и без меня заботы хватит.
«Он про то, что мы в буржуев играли», — хотела сказать Варя, да промолчала: всё равно не поможет.
Варя забралась под одеяло, как была — в платье, в чулках, — и уснула. Бабушка сходила к соседям, вернулась, закрыла трубу, прилегла рядом.
Много ли ребёнку нужно: поела — и спит.
Хорошо, сегодня поесть принесла, а бывает так, что и нечего принести. В Москве теперь редко кто сыт.
Не спится бабушке; лежит, сама с собой рассуждает:
«С октября, с революции, прошло три месяца, а войну всё не кончают. Все ушли на фронт. Остались старые да малые. Про малых-то надо думать, кормить совсем нечем. Варя-то стала какая — одни глаза». Алёша, Алёша! Не вырастил дочку! Оставил на меня, старуху, — шепчет бабушка. — Война… когда она кончится? Когда рабочий народ отобьётся? У рабочих-то ни сапог, ни ружей, а воевать надо за свою, советскую власть. Вот Миша Чапурной вернулся без руки… Сердечный человек! Алёшу не ждать… Лежит он в братской могиле…
— Бабушка, ты чего? — спрашивает, проснувшись, Варя.
— Да вот простыла — кашляю, — говорит бабушка и утирает поскорее слёзы.
Варя опять засыпает. А бабушка всё со своими думами, и сон не идёт. «Чапурной, наверно, насчёт Вари приходил. Хлопочет ребят определить в детский дом. Хорошо бы, а то вместо хлеба стали давать рожь да овёс…»
Бабушка ходит по знакомым шить, иногда берёт с собой Варю.
«Пойдём, — говорит, — там покормят, а с собой вряд ли дадут».
Или, уходя, даёт талончики на обед и велит идти в столовую:
«Захвати вот баночку. Если не съешь, с собой принесёшь».
И Варя стоит в очереди за супом из воблы.
Суп пустой, только что солёный.
Бабушка за день устала. Казалось, как положит голову на подушку, так и уснёт. Да вот не спится. Одна мысль за другой в голове. Как теперь жить?
Ленинское задание
И днём и ночью в этом доме не закрывались двери: вся жизнь, все дела решались здесь. На доме висел кумачовый плакат: «Районный Совет солдатских и рабочих депутатов».
Чапурной, вернувшись после обхода фабричных домов, прошёл прямо к председателю. Тот уже поджидал его, и они сразу приступили к делу.
— Ребятишек много — почти все без присмотра. А самое главное — голодные, — рассказывал Чапурной. — Нынче из тридцати пяти ели трое. С матерями говорить нельзя — одни слёзы. Остались в Москве только те, кому совершенно некуда податься. У кого была хоть мало-мальская возможность уехать в деревню — уехали. А с этими просто одно горе. Вот список: Костины — детей четверо, отец на фронте. Савельевы — трое, мать в больнице. Смотрит за ними тётка. Кирилины — бабке шестьдесят восьмой год, девочка одна, средств никаких…
Чапурной ещё долго зачитывал список.
Подошли ещё депутаты, члены комиссий, и стали они все вместе думать, как выполнить задание Владимира Ильича Ленина — учесть детей, которых необходимо поместить в детский дом.
— Мало того, что голодают, — говорил Чапурной, — читать, писать не учатся, а им государством управлять придётся. Мы-то не вечные — воюем, работаем, а потом и в отставку. Вырастут у нас управляющие государством неграмотные.
— Надо подумать, кто этим домом будет заведовать, — сказал председатель. — Человека надо ставить своего, а то найдутся такие, которые на таком деле поживиться захотят. — Он посмотрел на Чапурного: — Как, Михаил Алексеевич, думаешь?
— Обязательно надо своего.
Член комиссии, старая работница, видно, много на своём веку повидавшая, что-то шепча, считала на пальцах, потом, утвердительно кивнув сама себе головой, сказала:
