История с танцем призраков - Хьюз Моника (книга жизни .TXT) 📗
— Прадедушка, а почему бы тебе не обновить свое жилище? Слегка. Я могу помочь.
— Постелить настоящее индейское одеяло да повесить на стену головной убор из перьев? — Улыбка на лице старого вождя разбежалась тысячью складочек из папиросной бумаги. — Ты слушаешь свою маму, Том. Индеец не в этом. Индеец живет в тебе самом. Он в том, что ты чувствуешь, а не в том, что вешаешь на стены. Или тебе хочется, чтобы я разбил вигвам у подножия холма?
Лицо Тома засветилось.
— А что, прадедушка, это было бы отлично.
— Думаешь, мама каждое воскресенье будет отпускать тебя в такую даль? Разрешит тебе спать в прериях?
— Может, и разрешит.
— Нет, Том. Она давно все решила, как и твой отец. Она никогда не позволит ему вернуться в вигвам, да и тебе тоже. Пойми правильно, я ее не обвиняю. Она много сделала для моего внука. Я знаю, что ваш большой дом, красивая мебель — во многом ее заслуга.
— А мне все время приходится вытирать ноги. — Голос Тома взывал к сочувствию.
— Ты и здесь их вытираешь. У меня всего лишь линолеум, но это — мой дом, и приносить грязь сюда тоже не следует. Ну, кружка уже пустая?
В несколько глотков Том допил горячее сладкое варево, через спальню старого вождя они вышли в заднюю дверь, прошагали мимо надворной постройки и стали подниматься в гору. На поросшем кустарником холме паслось несколько худосочных коров да безостановочно ползал вверх-вниз насос нефтяного двигателя, дальше приютился осинник, а за ним, в гуще деревьев, — обрывистый берег реки.
Вокруг стояла благостная тишина, под мокасинами прадедушки не шуршали даже опавшие листья, и Том в своих кроссовках старался осторожно ступать по шелестящему, золотому ковру. Они остановились: вот семейство бурундуков, а вот жирный сурок собирает корм на зиму, а вот две сороки, ишь какие смелые, выхаживают прямо перед ними по траве, да еще черно-синие хвосты распушили — прямо тебе король с королевой.
Ближе к обрыву деревья поредели, да и травы — высохшей, пожухлой — было мало. Они присели у самого края и стали смотреть вниз, где футах в пятидесяти — шестидесяти текла река. Дул легкий ветерок, откуда-то доносился запах костра, прелых опавших листьев. Сидя рядом с прадедушкой, Том улавливал и его особый запах — тут и табак, и роба из оленьей кожи, и мазь, которой он смазывал волосы, прежде чем заплести у затылка косичку. Слегка прикрыв глаза от солнца, Том прислонился к плечу прадедушки и, чуя знакомый аромат, мечтал: пусть воскресенье никогда не кончается.
— Тебя что-то тревожит, сынок?
— Да. Есть немного.
— Хочешь поговорить об этом?
— Не знаю.
Том поерзал, не отводя глаз от реки, — чего только не нанесли в нее таявшие льды, оттого и вода так сильно помутнела. Старец сидел неподвижно, словно словно статуя — само ожидание и мудрость, — словно нависшие над рекой утесы. После паузы Том выпалил:
— Понимаешь, прадедушка, я уже в девятом. Со следующего года — старшие классы. Надо определяться, выбирать себе специальность. А я до сих пор не знаю, кем хочу быть.
— Тебе сейчас тринадцать, Том? — Это, как и прежде, был голос вождя, он звучал спокойно и властно, только уже не гремел раскатисто, а напоминал шелест опавших листьев. Голос осени, голос зимы.
— Да. В январе стукнет четырнадцать.
— Почти мужчина. — Сказано ровно, бесстрастно. Том резко повернулся к старцу. Мужчина? Мысли его заметались.
— Я? — спросил он вслух. — Я не чувствую себя мужчиной. Прадедушка, я даже не знаю, кто я такой. Понимаешь? Попробуй выбери дело всей жизни, когда не знаешь, кто ты такой. Как тут быть? — И он уставился на старого вождя. За морщинами и пожелтевшими зубами таилось что-то незыблемое, ясное и прочное. — Прадедушка, помоги мне.
Старец кивнул, не просто так, а как бы официально, словно давая обещание. Наступила долгая пауза. Тени, незаметно скользя, сместились левее. На поверхности воды искрилось солнце…
— А чего хочет твой отец?
— Чтобы я стал адвокатом, как он. Он и представить не может, что я пойду другой дорогой.
— Я слышал, он очень преуспевает.
— Мама говорит, что его скоро назначат судьей. Наверное, поэтому он и занялся политикой и играет по воскресеньям в гольф со всякими важными людьми. Ему самому это не по душе.
— А чего хочет для тебя твоя мать? Это ты знаешь?
— Чтобы я преуспел в жизни. Ей все равно, кем я буду — адвокатом или доктором. Лишь бы добился успеха.
— Ну а ты сам, Том? Ты и сам хочешь именно этого — успеха?
— Карьера адвоката или доктора не по мне, знаю точно. Еще десять — двенадцать лет учиться — университет, диссертация. Да это же ловушка! Пройдет двенадцать лет, а я только начну делать первые шаги? А вдруг мне эта работа не понравится? Наверное, можно преуспеть и по-другому. Нот взять тебя, прадедушка. Ты ведь добился успеха.
Старец откинул голову назад и засмеялся, и на морщинистых изломах его лица заиграли солнечные блики.
— Ты хочешь преуспеть в жизни, став индейским вождем, сынок? Как раз это тебе не удастся. — Лицо его снова посерьезнело. — Мой сын ушел из резервации. Что же, вольному воля. Он погиб на войне, но прежде успел заработать и дать твоему отцу хорошее образование. Твой отец женился на белой девушке и решил жить в мире белых. Для своей семьи он проложил сквозь лесные заросли новую тропу, и именно по ней суждено ступать тебе.
— А если я этого не хочу?
— Чего же ты хочешь?
— Не знаю. Ничего не знаю. Не знаю даже, белый я или индеец.
— А кем ты себя чувствуешь?
— Ни тем, пи другим. Обоими сразу. Все у меня перепуталось. Когда я здесь, с тобой, у меня прямо душа поет, но какая-то часть меня все время знает: это будто понарошку, как каникулы, а в городе меня ждет совсем другой мир, другая жизнь. Мама, папа, школа, все такое.
— Неужели в школе так плохо?
— Не всегда. Иногда там интересно, и я не чувствую себя чужим, да и друзья у меня есть. А потом вдруг что-то происходит. Стоит кому-то из учителей или ребят пройтись насчет индейцев — и все у меня внутри начинает кипеть, во мне просыпается индеец, и я готов снять с них скальп или не знаю что еще сделать.
Старый вождь засмеялся:
— Ну, Том, так вести себя негоже, тебе и самому это ясно. В общем, ты не знаешь, к какому берегу пристать. Понимаю. Ты стоишь между двумя мирами, одна нога — в одном, другая — в другом. Поза не самая удобная. Случись такое лет пятьдесят или сто назад, я послал бы тебя в горы на поиски твоего духа. Ты ведь как раз его ищешь. Ищешь дух, который поведет тебя по жизни, покажет, куда идти.
— Найти свой дух? А как?
— Разве я тебе не рассказывал? Наверняка рассказывал.
— Ну может, совсем давно. Тогда мне это не показалось важным. Пожалуйста, расскажи.
Старец уселся поудобнее на короткой высохшей траве, скрестил ноги и взглянул на убегающую вдаль мутную реку; казалось, перед мысленным взором его проплывает прошлое.
— Это было давным-давно, — начал он, и Том, улыбнувшись, вздохнул и откинулся на спину, увидел осеннее лазоревое небо. Голос прадедушки звучал мягко и певуче, а вокруг стояла тишина, только запоздалая пчела жужжала где-то среди клевера. — Задолго до того, когда был подписан договор с белыми и появились железные дороги, задолго до моего рождения, народ наш обитал на равнинах, отсюда и до самых Скалистых гор. И каждое лето с юга приходили стада бизонов, их было несметное множество, и зеленые равнины враз чернели, а стук бизоньих копыт отдавался в ушах бесконечными раскатами грома. Нашему пароду они давали все, что нужно для жизни: их мясом мы питались, из шкур и кожи делали одежду и палатки, из костей и сухожилий — оружие и орудия труда, навозом поддерживали огонь в наших кострах. Каждый год черноногие ждали их прихода, ведь от них зависело существование племени.
Но кроме всего этого, человеку нужно что-то еще, что-то личное. И когда юноша начинал задаваться вопросами: «Кто я?», «В чем смысл моей жизни?», «Для чего я живу на земле?» — он отправлялся на поиски своего духа. Этот дух и вел его потом но жизни, наставлял на путь истинный и помогал в черные дни.
